170. Владимир Набоков. Штрихи к биографии: I. Происхождение

Здравствуйте, дорогие друзья! Усаживайтесь поближе и включайте звук своих компьютеров на полную громкость. Сегодня мы вам расскажем о творчестве замечательного русского писателя Владимира Набокова.

Дороги ютубонабоки и ютубонабочки, мы начинаем небольшой курс лекций, посвящённых биографии Владимира Владимировича… Набокова. О биографии Набокова написано очень много, причём значительная часть западными литературоведами академической школы. Человек это сложный, живший в сложное время и о нюансах и переливах его причудливой судьбы можно говорить бесконечно. Поэтому я позволю себе… – «позволю себе: Здравствуйте, Владимир Владимирович!» – остановиться только на некоторых её фрагментах, там, где, на мой взгляд, она сильно искажена или даже мистифицирована в массовом сознании, причём к этой мистификации приложил руку прежде всего сам Набоков.

Вроде бы Набоков считается автором замечательных воспоминаний, но тут, как и всё в Набокленде, при ближайшем рассмотрении клонится набок, превращается в своё отражение, а затем в рябь на поверхности тёмного лесного озера. Владимир Владимирович был скрытным человеком и не оставил нам мемуаров. Автобиографические фрагменты есть во всех его романах, но это романы – со всеми вытекающими последствиями. Автобиографические вещи Набокова –это тоже художественные произведения. Воспоминание «Другие берега» и «Память, говори» – оба названия не очень удачны. «Другие берега» – это название для воспоминаний эмигранта, а в этой книге на 90 процентов говорится о петербургском периоде, и книга заканчивается пароходом, на котором автор отплывает в 1940 году из полуэмиграции или полужизни виртуальной России европейского периода – навстречу полной иммиграции американского периода и навстречу англоязычной эпохе своего творчества. Если «Другие берега» – это инверсивное название детства, то это довольно слабенький ход для такого мастера, как Набоков. А «Память, говори» – это название советского фильма про злодеяния фашистских оккупантов. И, кроме этого, на склоне жизни Набоков написал как бы продолжение своих мемуаров, описывающих его взрослую жизнь, но следите за руками – во-первых, это роман; во-вторых, это роман, где специально как литературный приём все факты перевёрнуты с ног на голову; и в третьих – это переворачивание носит шутовской характер, что подчёркивает само название произведения – такое же неудачное, как «Другие берега» и «Заговорила совесть», пардон, «Память, говори». Книга называется «Смотри на арлекинов», поэтому к этому произведению очень редко относятся как к источнику автобиографических сведений, рассматривая его по епархии художественного слова, или, я бы сказал, «художественного свиста», потому что эта вещь справедливо считается одной из самых слабых –это действительно так. Книга «Ой, Вань, гляди какие карлики» написана 75-летнем человеком, но на наши деньги восьмидесятилетнем, но я бы не стал сбрасывать арлекинов со счетов. Во-первых 75, даже 80-летний автор – это не просто автор, это Набоков, иногда там видны когти льва. А во-вторых… а во-вторых Набоков – это великий русский писатель, а все русские писатели – реалисты. Школа русского письма – реалистическая. Возьмите даже жанр научной фантастики и сравните, например, Айзека Азимова с братьями Стругацкими – один из романов Азимова о Фонде и, например, вот «Жук в муравейнике». Сага о Фонде – самая детская, там нет прорисованных характеров, нет мотивации, нет нормального развития сюжета, а вот «Жук в муравейнике», при гораздо более сериальном содержании, жёстко замотивирован – там понятно, что, где, кому и зачем надо, и эта логика своей неумолимостью похожа на биохимическую реакцию. Или возьмём высокую литературу: «Преступление и наказание». В основе сюжета фантастически нелепое событие: зверское, расчётливое убийство, которое совершается добрым совестливым человеком, человеком, в общем, психически нормальным, и страшно далёким от уголовного мира. Но логика авторской мысли заставляет нас поверить в почти документальность сюжета – там все замотивировано. Поэтому в смысле обманов и мистификации у русских всё очень плохо – они этого не умеют, и, более того, им такая деятельность не интересна. Враньё не заводит, хотя вообще это занятие азартное.

Набоков был очень скрытным человеком. Один его знакомый сказал: «С Набоковым можно общаться каждый день 10 лет и не знать о нём ничего». Набоков был также хорошим лицедеем, и это видно на его поздних фотографиях – он там изображает последовательно писателя, счастливого отца, заботливого мужа-подкаблучника, короля Лира, фрика с бабочками, ироничного интеллектуала и так далее и тому подобное – всё это выдумано мгновенно и более-менее артистично. Но он был русским, и по-русски не умел врать: всё его вранье – это головная шахматная композиция, то есть, нечто диаметрально противоположенное вымыслу – это не вымысел, а умысел, поэтому в «Арлекинах» Набоков сказал о себе не меньше, чем в подлинных воспоминаниях, а, может быть, и больше. Более того, берусь предположить, что он это сделал сознательно, оставив послание потомкам, поверх доживающих свой век персонажей его жизни, многие из которых ему мешали. Я уже говорил, что Набокова совершенно ошибочно считают аристократом – это удивительно, потому что при поверхностном взгляде там всё на месте: знатный род, аристократические предки, богатство, блестящее образование и его плоды, свободное владение тремя языками, ну и, конечно, сама личность Набокова – холодного и ироничного сноба. Теперь давайте посмотрим на всё это великолепие внимательнее.

Сначала поговорим об отце. Как известно, отец Набокова – Владимир Дмитриевич – был известным кадетом. Это даёт основание считать его либеральным деятелем и борцом за демократизацию русского общества –это глубоко неверно, хотя в большинстве случаев является добросовестным заблуждением исследователей. Кадеты были социалистами и фурьеристами, лишь слегка декорированными либеральной риторикой. При желании такую риторику – ну, там, всеобщее избирательное право, свобода слова, церковная автономия – можно найти и у Ленина. На практике кадеты одобряли революционный террор, считали либеральную европейскую Россию монгольской сатрапией и выступали за грабёж русских землевладельцев, называя их помещиками, а также за создание колхозов, мыслимых им конечно не виде сталинского крепостничества, а в виде свободной ассоциации фурьеристких фаланстеров, что, как бы, не хуже. Потому что если вас сажают на цепь и заставляют грести на галерах – шансы выжить есть; а вот если сумасшедшие выкидывают людей с 24 этажа, с припевкой «летите, голуби, летите», то шанс выжить равен нулю. Одно дело уголовник, другое – сумасшедшей. Живя в западной Европе, Набоков считался бы политическим маргиналом, и мог попасть в парламент только по протекции местной тайной полиции как провокатор. Его взгляды – это взгляда узурпатора и погромщика. Ну представьте себе, что вы купили участок земли, и организовали на нём ферму – после прихода к власти, а кадеты хотели прийти к власти и пришли к власти в результате государственного переворота – у вашего дома останавливается грузовик с солдатами, и дом оцепляется, потом вам говорят: «Поскольку ваша земля, которой вы владеете, равна 20 земельным участком среднего крестьянского хозяйства, 95 процентов вашей собственности необходимо продать государству». Ну, предположим, вы даже и согласились, ну, хотя бы вот деньги вернуть, там, частично. Тогда вам на пол бросают 10 процентов стоимости вашего имущества, потому что отчуждение должно идти согласно аграрной программе кадетов не по рыночной стоимости, а по справедливой – там так написано: «по справедливой цене» – и вы должны за эти десять процентов целовать своим грабителям руки, потому что справедливую цену они устанавливают сами, по своему революционному произволу. Могут вообще ничего не дать, сказав: «Скажи спасибо, что живой», а дальше ваше приключение, и приключение вашей бывшей собственности только начинаются, ибо узколобые вахабиты считают акт отъёма денег только началом длительного процесса. Дальше они будут ваши деньги также справедливо распределять, например, швырять в час пик в туннель метро. И обратите внимание, что в случае Набокова таких интересных взглядов придерживался сын министра юстиции. Более того, Набоков был сумасшедшим идиотом, которого в боготворимой им Англии, например, просто бы убили. Он, будучи офицером гвардии, публично отказался поднимать тост за здоровье своего императора и поместил в газете объявление о продаже придворного мундира – он был камер-юнкером. Однополчане должны были после этого его последовательно вызывать на дуэль, пока не убьют. Ну, вот, не считая этих небольших нюансов, Набоков в целом был левым прогрессивным политиком западного типа. Он много писал в защиту угнетённых еврейских миллиардеров, а также последовательно выступал за радикальные сексуальной реформы, чем, собственно, и составил себе имя. По своей гражданской специальности, гражданскому образованию высшему, он был юристом.

В политике он разбирался плохо, и, собственно, благодаря этому и погиб. Убили Набокова не царские сатрапы, однажды посадившие его в роскошный тюремный номер на три месяца за политическое хулиганство, и не коммунисты, от которых он благополучно убежал, а его убили товарищи по партии – он вступил в жестокую схватку с Милюковым за контроль над левой эмиграцией, победил, и тут вот его случайно убили. Хотели убить Милюкова, а вот убили Набокова. Это произошло на сцене, арендованной под партийное мероприятие берлинской филармонии, куда он любил до этого ходить на концерты симфонической музыки. Убили его по первому разряду – на сцене и с постановочным алиби, потому что политическая конфронтация между Милюковым и Набоковым была политическая конфронтация между Францией и Германией. Германия могла стать, и уже становилась, центром русской эмиграции, которая тогда была очень мощной в том числе и политической силой, а это давало немцам большой бонус в борьбе с англичанами за контроль над советской Россией. После убийства Набокова, центр эмиграции быстро переместился в Париж, что было для англичан безопасно, так как отдельного пая в фирме РСФСР у французов не было.

Кроме стратегической, убийство преследовало цель тактическую. Набоков - отец заболел гапониозом, причём в острой форме. Гапониозом наш Дмитрий Евгеньевич называет русское политическое свинство, когда русский идиот начинает гадить своим хозяевам. Таким деятелем был Георгий Гапон, а также, например, Хрусталёв-Носарь или Лев Толстой – все они возмущёнными хозяевами были жестоко наказаны.

Что такое гапониоз? Вот, предположим, в начале 90-х годов обанкротилась крупная компьютерная фирма. Её мощности были законсервированы, потом была серия судов, банкротств, и наконец, вот, после всех мытарств в 2020 году земля с промышленными объектами попала в руки, вот, совсем других людей, посторонних, и на участке они нашли склад с пятью десятью тысячами компьютеров с 286-м процессором в заводской упаковке. Перед сносом здания все вот эти компьютеры надо вывезти и уничтожить, потратив на это, в общем, довольно круглую сумму, и вот тогда менеджер предполагает продажную программу «Подари папе компьютер». Все компьютеры обеспечивают типовым набором программ, игр и депо аудио и текстовых файлов по состоянию на 1993 год. Затем рекламная компания находит Набокова – 15-летнего ютубера, средней степени раскрутки, но с очень убедительной внешностью в глазах подростков. Знаете, подростки слушают сверстников, которые похожи на старичков: у них землистая кожа, синяки под глазами, хриплый голос, ещё хорошо если плохие зубы. Они ему верят, потому что подсознательно они их принимают за своих, они являются своими, но они выглядят как, вот, старшие. Ну и вот такой Набоков на своем подростковом языке рассказывает, как он папе решил подарить такой комп, и как это круто, он даже сам стал играть в старые игры, и вот не мог оторваться – это как машина времени, а главное очень-очень модно, это вот сейчас тренд. И вот продажи пошли – подросток получил 200 тысяч зелёных, а фирма получила несколько миллионов, и ещё вложилась в покупку старой техники – у них теперь программа «Папа 1988», «Папа 1995», «Папа-миллениум». А у подростка от успеха поехала крыша, и к тому же он повзрослел, поумнел, и он выпускает ролик, где говорит, что старые компы покупают убогие, и он над всеми ними прикололся – вот это и есть русская болезнь «гапониоз».

Набоков от большого ума стал сдавать своих подельников по временному правительству, изображая их кучкой шарлатанов, каковыми они все, включая Набокова, и являлись. У Набокова, правда, оказался ещё небольшой, но реальный литературный талант: воспоминания получились убийственно смешные и страшные. Набоков был, в отличие от Львова или Керенского, в сущности, неплохим человеком, как это не парадоксально. Он искренне переживал за Россию и считал себя настоящим политиком, что было таким же бредом, как кадетские фланстеры, и тогда его убили. Убил его профессиональный английский шпион и… еврей – это некий Сергей Таборицкий, три раза менявший фамилию, редактор черносотенного эмигрантского журнала «Луч света». Его поймали на месте преступления, схватили, там невозможно было скрыться, но из немецкой тюрьмы его скоро выпустили, потому что он был сумасшедший, принимал наркотики, а вот, кстати, и амнистия подошла… В дальнейшем он работал в Гестапо, где вёл картотеку русской эмиграции, а затем женился на внучке знаменитого астронома Кнорре, который входил в масонскую ложу «Струе» пулковской обсерватории. Затем он создал русский гитлерюгенд, работал в радиоперехвате, а после войны почему-то был освобождён от ответственности и спокойно жил под своей фамилии до 1980 года, прожив 80 лет с лишком – всё как обычно. В момент убийства Набоков, как всегда, был окружён соратниками-евреями: он был лицом еврейской фракции кадетской партии, и вообще главным заступником евреев среди русских. Ну, вот, как своего его культурно и оформили.

В «Других берегах» Набоков трогательно рассказывает о своём отце, как сказала ехидная Берберова: «В конфетно-леденцовом стиле пасхального представления», но такая незамутненность взгляда автора по-своему ценна. «Другие берега» могут дать кое-какие зацепки для будущего следствия над его отцом – государственным преступником без срока давности. Например, Набоков повествует о швейцаре в их доме, а это ранг шофёра при члене политбюро. Он его аттестует агентом охранки, а затем обвиняет в том, что он в ноябре 1917 года сдал тайник с фамильными драгоценностями революционному народу. Ну, вот надо посмотреть, что это за швейцар и чей – жена его была, по словам Набокова, эстонкой. Или Набоков в своих мемуарах, точнее в своих воспоминаниях, утверждает, что сыном отцовского камердинера был мальчик, как две капли похожий на царевича Алексея – он ходил в такой же матроске, и у него – какое совпадение – тоже было гемофилия – это хорошая информация. Если приврал – для филологов; если сказал правду – для ещё одного следствия по убийству царской семьи. Для современного русского читателя все эти детали превратились воркование подследственного идиота: ну, вот, извините так получилось – в том числе по воле родителя Набокова. Кстати, представьте, что, если у одного из вождей февральского переворота действительно как бы случайно под рукой оказался запасной царевич Алексей, двойник-гемофилик. А почему бы вот так же случайно ему не найти в многочисленной челяди набоковского дома и двойника Николая, или Александры Феодоровны. Согласитесь, это очень многое объясняет. А чего там крутить вавилоны с отречением, арестом, ссылкой в Тобольск – муторно это и опасно. Выстрел в затылок за два-три дня до февральского переворота – и всё, и понятно почему никто после февраля царской семьи не видел, кроме двух-трёх заинтересованных лиц, и почему такая путаница с захоронением их останков. Ну это, конечно, такие абстрактные размышления на полях нашей лекции.

Остановимся немного на генеалогии отца Набокова. Набоковы никогда не принадлежали к родовой знати: дворянство они получили где-то в середине 18 века, но быстро поднялись по чиновничьей лестнице и действительно породнились со знатными фамилиями. Набоков-отец был сыном министра юстиции и урождённой баронессы Корф Марии Фердинандовны. Эта Корф была наполовину русской, но я бы не осмелился заключить, что Набоков отец на три четверти русский, а на одну четверть немец. Дело в том, что мать Набокова отца, и соответственно бабка Владимира Владимировича, была большой озорницей. Она утверждала, что её муж жила одновременно с ней и с её матерью, причём основные отношения были с матерью, а брак с ней был прикрытием. Сама она была младше мужа на 15 лет, а её мать была на 9 лет старше мужа. Вероятно, там все ещё интереснее, если учесть что дед Набокова окончил училище правоведение, многие ученики которого славились своей нетрадиционной ориентацией. Ну, вот, как бы то ни было, Мария Фердинанда родила девятерых детей, но при этом она утверждала, что от мужа только первые четыре, а вот отец Набокова, Владимир Дмитриевич, был в этом списке седьмым. Сами по себе эти данные тоже не точные, потому что их сообщает двоюродный брат Набокова, который уже дважды не был Набоковым: во-первых, его отец был пятым в списке, а, во-вторых, его отец развёлся с матерью, когда узнал, что сын родился от другого отца. Но, с другой стороны, это тот случай, когда частная недостоверность является подтверждением общей достоверности – этот мемуарист, известный композитор Николай Дмитриевич Набоков, сам был бисексуалом, и вёл бурную личную жизнь. Таким же бисексуалом был и отец Набокова, а дядя Владимира Владимировича – последний русский посол в Лондоне, Константин Дмитриевич, был оконченным педерастом, у которого весь кабинет был увешан фотографиями его любовников, почему-то в основном молодых офицеров английского флота. Семья Набоковых была семьёй с большими проблемами, и кто там от кого и как родился – большой вопрос.

Примечательный факт, я был даже сказал примечательнейший: после смерти Набокова-отца его ближайшие родственники внезапно обнаружили, что не знают года его рождения, и эта путаница существует до сих пор. Одни называют 1869 год, другие 1870, а это говорит о том, что он вообще, может быть, не сын своих родителей – его усыновили.

Ну, в заключение замечу, что денег у Набокова – отца не было, их в любом случае было бы немного, так как он 7-й из 9 детей, но при этом его отец ищет сильно поиздержался, наделал больших долгов. Деньги, и огромные деньги, попали к нему руки после женитьбы на Елене Рукавишниковой. В начале 20 века Набоков-отец стал валандаться в дерьме, бездоказательно обвиняя своих политических противников во взяточничестве, на что ему резонно ответили, что он в отличии от них порядочный человек, потому что вовремя женился на богатой купчихе. Удар пришёлся настолько в цель, что Набоков полностью потерял лицо и стал вызывать обидчиков на дуэль. Пикантность ситуации придавало одно обстоятельство: Набоков длительное время попрекал русских офицеров дуэлями – мол, средневековые негодяи от нечего делать убивают друг друга. После такого захода где-нибудь в Германии офицеры избили бы негодяя палкой, но Россия – не Германия, поэтому в результате Набоков получил не палкой по спине, а три пули в спину.

Ну, теперь поговорим о матери – Елене Ивановне Рукавишниковой. Говорится, что Рукавишниковы – это знаменитый род русских купцов –это неверно, это не те Рукавишниковы. Настоящие купцы Рукавишниковы – из Нижнего Новгорода, а вот эти лже-Рукавишниковы, псевдо-Рукавишниковы, вторые Рукавишниковы – они вроде бы жили в Казани, а потом переехали в Москву. Фактически их национальность неизвестна, ясно только, что это международные уголовники, может, из греческих пиратов, может быть, из португальских евреев, ну, вот, непонятно – они занимались золотодобычей, и первый представитель, достоверный, этого рода, родившийся в начале 19 века был совладельцем ленских золотых приисков. У него было три сына, всех троих он растлил. Старший, Иван Васильевич, женился на крещённой еврейке Ольге Николаевне Козловой. Её отец был выкрестом и занимал высокий пост, что-то вроде главы медицинского управления Гулага в чине генерал-лейтенанта. Иван Васильевич под предлогом поисков товарищи для своего горячо любимого старшего сына, объезжал школы и отбирал там симпатичных мальчиков из бедных семей, а потом им предлагал бесплатно, на всём готовом, обучаться у него дома, вместе с сыном, потому что, вот, сыну скучно одному. Этот сын погиб то ли в возрасте 17, то ли 19 лет, ну, вот, вероятно от чахотки, а может быть просто покончил с собой или был убит, ну, почему нет? Его отец был деспотом и мучил своих детей, ему это, видимо, доставляло дополнительные сексуальные наслаждения. Вторым его сыном был Василий Иванович Рукавишников – конченный педераст, сотрудник русского посольства в Риме времени. Дипломатическая служба для него было прикрытием голых сексуальных похождений: он был хорошо известен среди высокопоставленных педарастов. Этого дядю Набокова отличало удивительная любовь к племяннику, будущему автору «Лолиты»: он его засыпал подарками, постоянно ошивался с ним рядом, и перед смертью, вот так, внезапно, завещал всё своё огромное состояние – смазливому несовершеннолетнему, женственному мальчику, зацикленному на ловле бабочек. Считается, что этот дядя погиб в 45 лет от сердечного припадка – ну, может быть, почему нет? Но в семье в его сердечную болезнь никто не верил и над его картинными жалобами на сердце потешались. А, учитывая уровень культуры, уровень достатка, и просто его должность, он, конечно, наблюдался у дипломированного специалиста – профессионального кардиолога. А если ещё учесть, что его семья занималась добычей у русских золота, причём в Сибири, то есть, в Колумбии или в Южной Африке, с соответствующими нравами, и то, что это была семья педофилов, то логично предположить, что он – в лучшем случае – сам принял яд. И вот тогда всё выглядит логично – он, будучи внешне здоровым, 45-летним мужчиной, встречается с племянником, сетует, что тот свои в 16 лет увял, а это слова которые, вот, нам передаёт в  воспоминаниях Владимир Владимирович, и сообщает, что, ты знаешь, мой друг, я переписал на тебя всё моё огромное наследство, а потом скрывается с горизонта, и, вот, сразу, так вот, умирает.

Вторым сыном основателя рода уже Лжерукавишниковых был Николай Васильевич – гомосексуалист, педофил, умерший в 29 лет от простуды. Он действовал круче своего старшего брата: если Иван подбирал мальчиков из благополучных семей, то Николай специализировался на малолетних преступниках – он для них организовал на свои деньги специальные лепрозории с очень хорошими условиями, но, естественно, под замком, и с высоким забором, и там их успешно перевоспитывал – лаской, добротой и усиленным питанием. Но что-то не сложилось. Как вы понимаете, учреждение обслуживало потребности не только Николая Васильевича, но и клиентов, иногда очень высокопоставленных. Если вы помните о схеме «Только в Петербурге» нам рассказывал Дядюшка Джо, повествуя о молодой Крупской.

И, наконец, третий младший сын – Константин Васильевич. Вот он, видимо, смог справиться со своими детскими травмами, и стал относительно нормальным человеком. Со своими деньгами и связями он сделал большую карьеру, и стал мэром Москвы, то есть, московским городским головой. Но с другой стороны, знаете, до него эту должность занимал некто Алексеев – кстати, родственник Станиславского  – и сидел на этой должности плотно, ему было всего 40 лет. Поэтому послали человечка… Мотивировать политически тогда было нельзя, царствовал Александр III, поэтому послали, ну, просто так, сумасшедшего – тот, как Засулич, пришёл к нему на приём, и выстрелил в живот.  А когда Алексеев умер, именем мэра назвали городскую психиатрическую больницу – в дальнейшем больницу имени Кащенко. Ну а сейчас снова Алексеева. Ну, ничего личного, как говорится – это бизнес.

И вот, из этих Рукавишниковых была мать Набокова. Она была дочерью старшего из сыновей, вот, отца-основателя, того самого, который мальчиков по гимназиям собирал. Оба её брата были геи, и скорее всего, покончили с собой, но сама она, судя по всему, была нормальной женщиной, но, может быть, потому что находилось вне интересов мужской части своей фамилией, и по всем отзывам она была человеком хорошим и добрым, хотя, что неудивительно, нервным. И она была… кем? Наполовину еврейкой, а наполовину инкогнито. Какая-то часть русской крови у неё скорее всего была, и в целом у неё был скорее северный тип с небольшой вот такой татаринкой, частой у русских. Елена Ивановна получила хорошее образование, но не надо забывать, что это купеческая дочка. Нам сейчас кажется, что богатый образованный купец ничем не отличался от потомственных дворян – отличался, и очень сильно. Между русских дворян было много европейцев, а русские купцы – это в основном русские или евреи; у иностранных купцов был особый статус. В социальной иерархии купец это не то, что не дворянин – до дворянам у как до Луны – но это даже не почётный гражданин. Почётными гражданами становились только именитые купцы в знак особой привилегии. Купцы – это разбогатевшие мещане, а то и крестьяне, и уровень там вот такой. Антон Павлович Чехов был талантливым человеком, очень порядочным и трудолюбивым, он стал опорой своей разорившейся семьи, но что он писал о матери, которую, конечно, любил, и, конечно, заботился о ней? Он писал сестре: «Ты спрашиваешь о матери. Ну ты же знаешь нашу маму – у неё всё хорошо, она наелась пирогов и пердит». Вот это и есть уровень, и его ничем не скроешь. Мужчина за счёт внутренней самодисциплины и интеллекта может перейти на другой уровень, а вот женщина… можно девушку убрать из деревни, но нельзя деревню убрать из девушки. И никакие смольные институты, французские языки и клавикорды тут не помогут – бытовой уровень, а он для женщины имеет решающее значение – останется прежним. Быт семейства Набоковых, соответствующий его реальному, а не выдуманному англичанами социальному рангу – это быт Веры Засулич, и к этому Набоковы быстро пришли, потому что были рождены для коммуналки. В эмигрантском Берлине они занимали тесную квартирку – одна из комнат была занята ворчливой бабушкой, её приживалкой, с которой они постоянно выясняли, кто на этот раз забыл погасить свет в уборной. Мать Набокова, которую родители не удосужились научить элементарным навыкам самообслуживания, не могла содержать квартиру в порядке: вещи там валялись как попало; постели стояли неприбранными даже при гостях; в пепельницах были навалены горы окурков – она там дымила как паровоз; с кухни несло невынесенным мусорным ведром; а питались там жареной картошечкой с жареным лучком, селёдочкой с лучком свежим, и сардельками с чесночком. Дом, подаренный ему дядей, Набоков в зрелые годы описывает, как сказочный дворец с шашечницей мраморного пола в прохладной и звучной зале. Но пол там был из линолеума, причём сумасшедший дядя мог об этом также не подозревать, как его наивный племянник.

О жене Владимира Владимировича мы поговорим отдельно, но это человек всю жизнь очень агрессивно державшийся за уровень среднего класса, который был получен по социальному недосмотру, через поколение. Такие люди, переехав в город, начинают именовать соседей деревней, и заворачивают такое «тушите свет в уборной», что хоть топор вешай: «Стоять», «Руки по швам», «Чёрные жизни тоже имеют значение», «На колени» … Увы, но Вера Евсеевна Набокова была злой, как собака, мещанкой.

Подведём некоторый итог этой главы. Мы выяснили, что происхождение Набокова достаточно маргинально, и оно настолько маргинально, что даже его трудно точно установить – и со стороны отца, и со стороны матери. А генеалогическое древо – это и есть одно из основных отличий дворян, и тем более аристократов, от простых смертных. Обыватель зачастую путается уже в бабушках и дедушках, а дальше кто откуда никто не знает, и в общем не хочет знать. Поэтому, кстати, национализм улицы очень глуп – это саморазваливающаяся конструкция: о расовой чистоте орут люди, у которых нет точных данных о происхождении даже своих родителей. Сейчас ситуацию меняет всеобщая паспортизация и гиперинформационное общество, но 100 лет назад идентификация в основной толще населения носила конвенциональной характер. Человек это не знал, а решал для себя, или за него решали отец с матерью – какой вот национальности он будет. Неслыханное богатство и высокое социальное положение родителей Набокового не было ими заслуженно, и поэтому они его быстро потеряли. В общем, это характерная особенность для всего скороспелого русского высшего класса, но, конечно, среди русских были и фамилии с большой буквы, которые владели своими сокровищами лет триста, и иногда принадлежали к старым деньгам Европы. Однако семья Владимира Владимировича к ним не принадлежала. Уровень Набокова – это верх мидл-класса. Поэтому он всю жизнь с таким упорством изображал из себя аристократа – иногда удачно, в произведениях, а часто нет – телевыступлениях и интервью. Как сказал кто-то после одного из таких выступлений:» Это Сальвадор Дали, переодетый швейцарским нотариусом»; чтобы оценить сарказм этого сравнения, стоит вспомнить, что Дали был сыном испанского нотариуса и корчил из себя испанского аристократа. А Набоков напоминал, значит, аристократа, который зачем-то корчит из себя нотариуса – причём не испанского, а вот это – швейцарского. И это сразу поняли его сокурсники и его кураторы в Кембридже, но об этом мы поговорим в следующей лекции.

Ну, вот так, немножко мы стали что-то последнее время забывать традиции с вами, не будем их нарушать. Давайте выпьем… за что? Давайте выпьем за русскую аристократию – она всё-таки была. Аристократы – хорошие ребята, но они не должны проигрывать. Проигравший аристократ, аристократ – эмигрант – он должен умирать. Сила аристократов в том, что это большие, красивые, умные, могущественные, счастливые и удачливые люди; если хотя бы одного из этих качества нет – они выглядят довольно убого.

Ну, на этом, наверно, мы сегодня с вами завершим. В последнее время что-то у нас просел сильно донат. Неплохо идет Патреон, в целом, учитывая лето, неплохо стрим, а вот донат у обычных лекций… не знаю. Хотя, как вы понимаете, максимальные усилия, максимальные усилия – 80 процентов усилий, если, может быть, не 85 – это как раз обычные лекции, которые все вы смотрите, и, понятно, что многие из вас финансируют на Патреоне, и именно прежде всего за эти лекции, но, с другой стороны, резервы тут, я считаю, солидные: ну вас 25000. Если хотя бы один из десяти чего-нибудь пошлёт, вот, понимаете… Ну, ладно, до новых встреч! Подписывайтесь на нас, спорьте, задавайте вопросы, подписывайтесь на Патреон, ну и всё остальное делайте хорошее, не делайте ничего плохого – до новых встреч!