044. Интервью с Константином Крыловым (окончание).

https://www.youtube.com/watch?v=7BmqYzHQZx0

Галковский: Хорошо. Ну, у вас набор такой, довольно, получается, стандартный, то есть, фантастика, русская классика, английская литература… а что-то такое вот, что на вас произвело впечатление такое особенное-экстравагантное, что другие, может быть, не заметили, и у них этого нет? Какой-нибудь ваш особенный такой автор.

Крылов: А вы знаете, ну вот я только что упоминал, например, что читал всякую индийскую литературу, вот потому что в детстве мне попался этот самый томик Панчатантры, и я понял, что индийская литература — это что-то интересное. То есть, я наверное мог бы и «1000 и 1 ночь» таким же макаром подцепить и, наверное, тоже бы ее читал с большим увлечением, и тогда вместо Индии были бы, наверное, арабы. А так — я стал вообще читать индийское. Довольно быстро выяснил, что, оказывается, всей этой индийщиной очень сильно увлекается такая вот московская интеллигенция духовного, так сказать, направления...

Галковский: Рерихнутые вот эти?

Крылов: Да-да-да. Ну вот. Да, и я узнал, что существует этот самый Рерих. И опять же — тот же самый мой знакомый, который меня вот так вот трепетно познакомил с Розановым, через какое-то время сообщил мне еще одну тайну. что существует, что называется, суперкнига — это Агни-йога. Она круче любой йоги, которую вот, знаете ли, в журналах печатают. Советская власть – она немножечко любила индусов, и все время как бы вот в их сторону делала какие-то жесты. Ну, например вот — в журнале «Наука и жизнь» иногда печатали изображения йоговских поз, там... Вот Камасутру почему-то не печатали. А вот это — печатали. Ну вот, немножко похваливали там всяких этих самых индийских... всякого там Махатму Ганди. Намекали на всякого рода индийских мудрецов, которые очень духовны. Рабиндраната Тагора еще помнили. Ну и так далее. Чо-т такое там все время было, но это было так, очень-очень осторожно. Так вот, и он сказал: «Это», — говорит, — «все чушь. Вот есть Агни-йога. ее, значит… она была ниспослана через Рериха и Елену Рерих, с самых что ни на есть Гималаев». Дальше он сказал, что эти книги были изданы в прибалтике перед войной, стоят немерено, и вот он собирается, так сказать там, год копить деньги, или там больше года, чтобы купить вот эти книги.

Галковский: Потом прочитать и умереть.

Крылов: Ну, типа того! Он даже мне объяснял, что, значит, все эти книги — они размечены по дням, и нужно вот в этот день там читать соответствующий отрывок.

Галковский: Серьезно!

Крылов: Да. Что ему это, значит, сказал один очень понимающий, значит, в духовных делах человек. Ну что ж...

Галковский: Это, по-моему, есть такое синхронное изучение Талмуда, что все хасиды — они должны по какому-то графику каждый день открывать и изучить какой-то там фрагмент.

Крылов: Вот, что-то в этом духе. Итак. А дальше, значит, был такой момент у меня в жизни — сбывал я здесь прибалтийские журналы. Это была очень халявная работа, ну, то есть, единственное, что нужно было, значит, купить пачку этих журналов, которые привозили оттуда… значит, и распродавать здесь, через, там... либо через знакомых, либо самому стоять. Они быстро уходили.

Галковский: Журналы там типа «Родник», что ли? «Даугава» там...

Крылов: Именно, да, «Авотс», который «Родник», совершенно верно. Вот им-то я в основном и, значит, промышлял. Так вот. Ну — деньги были нужны. Короче. И вот тогда я выяснил, что там переиздали этого самого Рериха, и что никаких проблем нет его, в общем, взять за относительно небольшие деньги. Я, однако, немножко пожадничал, и сказал: «Вот привези мне, пожалуйста, вот первую книжку, я ее хоть посмотрю». Он сказал: «Да, вот есть первая книжка», этот товарищ, который, значит, ездил. Но я, говорит, этим всем не увлекаюсь, ну… посмотри. Привез, это оказалась маленькая такая красная книжечка, называлась она «Листы сада М». Потом я узнал, что...

Галковский: Вы ее открыли — а она светится.

Крылов: Ага. Открыл, значит, я ее, а там написано... там, условно говоря, вот не помню даты, там типа «9 мая: «Скоро! Скоро! Скоро!». Открываю в другом месте, а там примерно по две-три фразы на страницу.

Галковский: «Опавшие листья» фактически.

Крылов: Да, только там эти листья опадали какие-то совсем другие. Ну вот. «Верь мне»! Ладно, думаю. Открываю в другом месте. «Ни смех, ни шутка — преклонение перед движением света». Ну, думаю: «Шо-то тут не то»! Начинаю лихорадочно перелистывать. У меня создается впечатление, что, так сказать, я читаю бессвязный бред, э-э… там какого-то не очень нормального человека, который, возможно, ну, так сказать, действительно воспринимает его как откровение, но выглядит это все довольно ужасно. В дальнейшем я знакомился с философией Владимира Соловьева, в общем, и выяснил, что он умел впадать в состояние транса, значит, и там...

Галковский: Ну он скипидар нюхал.

Крылов: Да, да, но он для этого нюхал скипидар, а здесь, кажется, своей дури было полно. Так вот, и он там писал, что «медведь превращается в лилию». Ну это, кстати говоря, глубокая мысль. Это было интереснее, чем эта самая Агни-йога.

Галковский: Ну, в общем, да, это там может... быть такой лозунг тамплиеров, например там такой.. Девиз! Девиз! Ха!

Крылов: Да. И тут, по крайней, мере всерьез задумаешься, вот медведь превращается в лилию, начинаешь думать, как он это делает...

Галковский: Да...

Крылов: ...Значит, как у него там где-то вырастают лепестки, у этого медведя...

Галковский: А вот, кстати, мы потихонечку переходим к вашему эпохальному труду, «Буратино». Там как раз, вот там — есть такое.

Крылов: Есть.

Галковский: Кто-то там во что-то превращается такое, да.

Крылов: Я там козла превратил в губку.

Галковский: Да, это.. это одно, вот... я, к сожалению, там, конечно, не все прочитал, потому что никто все не прочитал, потому что вы все не написали. Но то, что я прочитал там — вот один из самых ярких эпизодов таких это, конечно, история с этим козлом, она так душевно, душевно написана.

Крылов: А ведь он мне на самом д... Кстати говоря, если честно, вот именно это превращение медведя в лилию и сподвигло. То есть, почему я вообще до такого хода додумался, и кстати, зачем он был нужен: дело в том, что я там поставил себе формальную задачу. На самом деле «Буратино» — книжка, написанная очень, я бы сказал, в жестких рамках, которые я сам себе установил. А иначе неинтересно! Дело в том, что это — антифанфик. Как пишется обычно фанфик? Фанфик — это произведение, в котором с теми же героями происходят другие вещи. Правильно? Ну вот. Я поставил задачу: написать книжку, в которой при вычитании всего того, что напишу я, получится тот же самый сюжет, что и у... э-э… что и в оригинале, если можно «Буратино» называть оригиналом. Ну вот, это все-таки некий пересказ «Пиноккио» до какого-то момента.

Галковский: То есть, можно предположить, что, например, мы тут бухаем, да? И разговариваем. А потом все это как бы вырезаем, и у нас такая вот беседа, а вот это все вот там, значит, потребление напитков там, матерная ругань, мордобой и так далее — оно все вот там, значит...

Крылов: Совершенно верно. Именно так я к этому вопросу и подошел. То есть я примерно, э-э... за образец я взял то, что советские редактора сделали с Франсуа Рабле. С «Гаргантюа и Пантагрюэлем». То есть, вот есть огромное, чрезвычайно похабное на самом деле, с массой всяких намеков, аллюзий там и всего прочего произведение Франсуа Рабле, а они из него сделали детскую книжку. Спрашивается, как же они этого, черт возьми, достигли, если там ну на каждой странице какая-нибудь непристойность? А очень просто: они все это тупо вырезали, и остался такой огрызочек, очень тоненький. И, кстати говоря, довольно скучный. Так вот, я подумал: а вот если сделать обратную операцию? Предположим, что есть взрослая книжка про Буратино, но там над ней поработали советские редактора, и получился в результате вот текст Толстого. Ну вот. Соответственно — а я типа его как бы восстанавливаю. Да — естественно, что, поскольку вырезается-то что, вырезается, как правило, похабщина, политика — значит, все то, чего не нужно знать советскому пионеру. Соответственно, мой кусок только таким и должен быть. Ну, разумеется, еще и чтобы какие-то вещи, если уж совсем не могу впихнуть ничего, то хотя бы мат был, чтобы был легальный повод это дело убрать. Так вот. Но — если все вырезать, то получится примерно изложение довольно точное этого самого сюжета.

Галковский: То есть вы хотите, может быть, опубликовать книгу такую с двумя видами шрифта: один шрифт будет ваш там, да, а кое-где будут такие, значит, фрагменты Толстого.

Крылов: Думал. Думал, честно сказать, потом решил, что немножко не спортивно будет, что текст Толстого мне тоже кое-где придется переписывать, поэтому...

Галковский: А — разночтения! Это можно выделить еще...

Крылов: Тонко!

Галковский: ...что вот есть апокриф на самом деле, так сказать...

Крылов: Тонко! Но это уже, наверное, какая-то следующая итерация. Я пока вот написал все... значит, и там, ну — еще я сделал одну вещь: я переконвертировал все это дело в жесткую science fiction. Ну то есть, у Толстого все-таки сказка, сказка очень много чего позволяет...

Галковский: На самом деле у Толстого это же не просто сказка, вы же знаете, там есть аллюзии разные, да, да...

Крылов: Там очень понятно даже. То есть, не понять там сложно. Кстати, я, честно говоря, сам-то подозреваю, что... ну там есть аллюзии очевидные, то есть, кто такой Пьеро — это там любому человеку, который Блока читал там — он знает. Ну вот, а вот, например, кто такой сам Буратино — вопрос интересный. Некоторые считают, что красный граф писал про себя, это, кстати говоря, в общем, версия такая, не исключенная, но мне больше всего Буратино напоминает Маяковского.

Галковский: Вообще есть версия, что это… одна из версий, что это — Горький.

Крылов: Тоже подходит. Но вот, как сказать, примитивная наглость героя... э-э… Горький был, скажем так, не столько наглецом, сколько подлецом, например умел «плакать». Вот про Горького это известно, что вот он умел пускать слезу. Буратино там нигде слезы не пускает.

Галковский: А он где-то там лук ест, по-моему, и плачет там.

Крылов: Не-е, не плачет.

Галковский: Не плачет? Ха-ха!

Крылов: Вот, кстати говоря...

Галковский: (Смеется). Я первоисточник не так, конечно, хорошо, как вы, знаю...

Крылов: А я вот его уже помню наизусть. Кстати, вот эпизод с луком, значит, где ему приносят, значит, луковицу — единственное место, где я чуть-чуть отступил, причем, на самом деле не очень, от оригинала: у меня папа Карло приносит ему не луковицу, а яблоко, но только конское и глазное. Но дело в том, что это все равно луковица, поскольку в старой латыни эта часть тела называлась не глазным яблоком, а вот именно луковицей. Ну, я там сделал ссылку на анатомический атлас, но считаю, что это корректно.

Галковский: Ну, в общем, да.

Крылов: Единственное место, где я не стал полностью следовать сюжету. А так — везде все один в один.

Галковский: Ну насколько я знаю, там самая такая четкая интерпретация, она примерно у всех одинаковая, что Карабас-Барабас — это Мейерхольд, а папа Карло – это Станиславский, и вот, значит, какие-то их там есть взаимоотношения.

Крылов: Ну, трудно против этого что-либо возразить, потому что да, очень похоже. Я в детстве, помню, читал биографию Мейерхольда, и, поскольку был ребенок — я не понимал вот чего. Книжка была в какой-то очень солидной серии. Какие-то там «Гении искусства», ну я не помню там, у нее еще такая очень характерная была обложка. И в книжке было что-то очень странное, дело в том, что вот читаешь-читаешь — нормальное изложение биографии. А вот конец... Ну, то есть: вот только что, значит, шло какое-то нормальное изложение, дальше какие-то два невнятных абзаца — и все. Вообще ничего непонятно! Ну я спросил. Мне объяснили. Ну, это... было, конечно, очень и грустно, и смешно.

Галковский: Я вам советую, если не читали, посмотреть еще более интересную биографию. Ее изложение в Советском Союзе, была такая книга в серии «Жизнь замечательных людей», типа там «советские чекисты», что ли, и там было несколько, значит... и один из этих чекистов — это был вот Петерс, который...

Крылов: О! Да.

Галковский: Вот. И там про него вот... как его… там же должна была излагаться эта история вот с Черчиллем и все — как она там излагается. Она там излагается. Но это… (смеется) настолько перевернуты там причина и следствие, и там как бы объясняется вся вот его вот эта фантастическая биография, почему вот он почему-то был в Лондоне, почему он потом приехал в Россию, почему у него жена там англичанка, ну там какие-то необыкновенные пируэты такие вот — мысль, мысль этого автора вот, который это излагает, и я, честно говоря, не верил, я думал — ну как, как это можно объяснить и рассказать? Но он рассказал. Просто чо-то вот невероятное! Так что, да...

Крылов: Умели! Старая школа.

Галковский: Да, да…

Крылов: Ну и сейчас, в общем-то, умеют.

Галковский: Н-да...

Крылов: Так вот. И вот, на самом деле, зачем мне козел-то понадобился, и его превращение, эт самое… ну не в лилию, но хотя бы в губку? Так вот: дело в том, что у этого самого Толстого есть эпизод, как Буратино прячется в кувшине. А у меня Буратино-то полноразмерный. Соответственно, нужно либо придумывать ситуацию, когда кувшин очень большой, либо как-то интересно извернуться. Ну я интересно извернулся. Там дальше этот самый, козел, попадает в качестве, кстати говоря, биотуалета в трактир «Три пескаря», дальше его оттуда вытаскивают, там много чего с ним происходит, но в конце концов он весь нужен-то был, для того, чтобы в определенный момент Буратино в нем спрятался.

Галковский: Ну... удалось.

Крылов: Ну да!

Галковский: Удалось решить филологическую задачу.

Крылов: Именно!

Галковский: Конечно, не так, не с таким блеском, как вот этому автору про Петерса, но... (смеется).

Крылов: Да-а, надо мне было почитать, поучиться у старших-то товарищей. Старшие-то товарищи — они, это самое, борозды-то не портили!

Галковский: Да. Ну там, кстати, в нескольких местах он причину и следствие поменял местами, то есть, там он какие-то излагал более поздние события, которые, так сказать, на самом деле были раньше, и, в общем, за счет этого получилась относительно осмысленная какая-то у него реальность, и так далее...

Крылов: Ну это ж красиво? Он же смог?

Галковский: Смог, смог.

Крылов: А то вот другие вот, говорю, халтурили, то есть, например вот, про Мейерхольда там просто непонятно, вообще, чего с ним дальше стало! То есть, понятно, что в конечном итоге, наверное, он умер, все, э-э... все там будем, но вот как?

Галковский: Н-да.

Крылов: Ну вот. Хотя: надо сказать, что чувствовалось, что автор этой самой книжки Мейерхольда-то не любил. И он там постоянно подбрасывал...

Галковский: А-а-а... человека, который бы любил Мейерхольда, трудно себе... это опять надо как-то такую филологическую делать, фантастическую конструкцию, представить существо, которое любило бы Мейерхольда. (Смеется).

Крылов: Ну лет через пятьдесят, неживого там, в качестве там фигуры... ну, можно!

Галковский: Да, да...

Крылов: Слушайте, есть люди, которые, например там, занимаются профессионально какими-нибудь этими самыми, глистами! Вы знаете — они, наверное, эту глисту как-то очень любят, рассматривают ее там в микроскоп, как она устроена...

Галковский: Да, есть какой-то английский автор, у него восторженная книга о паразитах, он считает, что паразиты — это высший этап эволюции, и он там описывает, захлебываясь от восторга, там какой-то паразит, например, откусывает язык рыбе...

Крылов: И сам туда вживляется, да-а!

Галковский: Да, он становится... И он говорит: «Ну вот это— это вершина эволюции, так сказать, это вот то, что...»

Крылов: Ой, я это, кажется, читал, и даже помню, между прочим, фотографию этой рыбы, где вместо языка сидит такой вот маленький крабик. Мне он жутко напомнил вот какого-то партийного функционера. Вот он там си...

Галковский: Может, это он… он и был? (Смеется).

Крылов: Он там сидит, и у него вид такой: «Вы по какому вопросу, товарищ?»

Галковский: Да, да, да...

Крылов: Ну вот. То есть — да, я думаю, что это он и был. Вот он там стал для этой рыбы руководящим и направляющим, так сказать, началом. У него, наверное, еще какие-нибудь нервы там проросли ей в мозг, там еще что-нибудь. Паразиты такие вещи делают. Да!

Галковский: Э-э… Ну вот... «Буратино» — на самом деле... Возник он так вот спонтанно, да? То есть, вот прям вот... Ну так вы задним числом описываете, конечно, что, конечно вот, там «структура», ну вы структуру себе эту сделали, но... первичный какой-то вот импульс-то был вот, просто пошло оно — и все, да-нет? Или — сначала вот «схема», а потом...

Крылов: По большому счету, ну, не то чтоб схема, но идея была сначала. Проблемы возникли в другом месте. Дело в том, что я сначала думал, что это будет небольшое такое литературное упражнение страниц на 100-120. То, что получилось в итоге, я, конечно, не предвидел. А получилось вот как. Значит, я действительно думал о варианте взрослого «Буратино», и хотел сделать вот такую литературную шутку. Ну... почему нет? Сначала я думал, что для этого достаточно напихать туда каких-нибудь смешных непристойностей и веселых историй в стиле анекдотов, но — дальше выяснилось, что нет, потенциал, так сказать, конструкции — он совершенно другой. То есть, я-то думал, что я строю деревенский сортир, дальше выяснилось, что фундамент заложен не менее чем под сарай, ну а теперь, в общем...

Галковский: Термы Каракалы.

Крылов: Да. А теперь какие-то термы Каракалы, да. Причем, дальше выяснилось, что форма оказалась очень удобной для изложения массы вещей, которые по другому-то и не скажешь. Вот, вернее, можно, но это будет скучно, это не будут читать, а вот в такой форме, пожалуй что и будут. Ну вот. А дальше, значит, уже действительно, когда я подумал, как это все нужно оформить, начертил, что называется, чертеж здания, он оказался удивительно симметричным. Ну, то есть: например, там возникает вопрос, как возник там этот мир, чем он отличается от нашего с этими говорящими животными. Ну, например, тем, что они животные. Ну вот, то есть — это говорящие животные, но они отличаются от человека. Ну и, в общем, начинают спрашивать — чем? У человека есть нечто, чего у животных нет. Кроме речи. И вот дальше я начал это, что называется, показывать. Да, разумеется, большое количество формальных «людей» в этом мире, наверное, чувствовали бы себя относительно неплохо...

Галковский: И чувствуют, в общем-то.

Крылов: Да и чувствуют, собственно, да. Но. Но я решил, что вот, что называется, нужно это дело выдержать. Ну, например, книжка даже формально имеет некоторое устроение. Каждый ее том посвящен одному из трех самых низших грехов. Естественно, схему грехов я взял католическую, она удобнее. Ну вот. То есть, те грехи, которые можно совершить, если у тебя есть тело. Ну а их, как известно, три: gula — голод, это самое, соответственно, luxuria — похоть, и наконец, ira — гнев. Ну, верней, желание уничтожения. Ну, соответственно, они там вот именно этими тремя занятиями активно и занимаются. Даже более высокие, так сказать, если можно так выразиться, грехи у них есть, но они в общем подчинены этим трем нижним. Соответственно, каждый том, между прочим, посвящен одному из этих грехов. Если когда-нибудь выйдет, например там, первый том «Буратино», то там просто вот на форзаце будет соответствующая латинская надпись и такая гравюрка, я ее уже нашел.

Галковский: А вы там где-то писали, что вот хотите какие-то иллюстрации делать там...

Крылов: Иллюстрации... Понимаете, в чем дело, я даже спрашивал разных людей — возьмутся ли. Значит, люди даже за деньги, в общем, не особо брались. Потому что, ну — это много, их делать….

Галковский: Ну а по мотивам, например, сделать комикс?

Крылов: Я знаю всяких комиксистов. Ну вот. Но думаю, что, если кто-то и возьмется, то это нужно сразу претендовать на графический роман, ну, масштаба, там, условно говорят, «Мауса». То есть, это вот такой толщины том будет. А у нас с комиксами-то все довольно плохо. У нас есть единственное это вот издательство «Bubble», которое их делает, и то, только потому что вот, что называется, разрешают. Потому что это реально нужно платить большие деньги авторам, это же тебе не книжки про суперспецназ штамповать. Которые просто набираешь там где-нибудь на самиздате, потом автору говоришь: «Слушай, мужик, вот давай мы тебе сейчас, там, я не знаю, тридцать там, двадцать тысяч заплатим и твое заберем». А он и рад, потому что он вообще ее бесплатно писал. А комиксы так не делаются, там нужно реально платить. Так что... не знаю.

Галковский: А анимация?

Крылов: То же самое. Все то, что я сказал, применимо и к ней. Конечно, мне бы очень хотелось посмотреть на то, как все это сделано. Под комикс книжка идет отлично. Сам понимаю. Ну вот, все это можно расписать, разрисовать. Все это будет очень весело, смешно и поучительно. Но — это, конечно, большие вложения и непонятно какая отдача. Так что, несмотря на все то, чего бы мне хотелось, оно как-то вот пока не срослось, с рисунками.

Галковский: Интересно, ну вот я-то там захожу — у вас эти, главы — они постепенно выкладываются на этом, «самиздате».

Крылов: Да.

Галковский: Вот. И уже длительный период — я иногда часто захожу, обновлений нет, я думаю — ну... вот, а потом захожу — раз: много обновлений. Возникает интересное такое чувство соучастия в творчестве, как будто на глазах человек пишет. У вас никогда не было идеи вот прям вот стрим такой сделать, в живом эфире написать, ну — хотя бы рассказ какой-нибудь, чтобы все видели, как там буковки — вот они... так...

Крылов: Интересная идея! Я подумаю. У меня, честно говоря, такой идеи не было, но что-то в этом есть. Благодарю за хорошую мысль. Я в самом деле подумаю.

Галковский: Да, и потом ведь, эти стримы — они как делаются, обычно, ну допустим, если это стрим-игра, там человек комментирует игру, там есть чат — а он потом весь сохраняется, то есть, этот идет стрим в архив, он уже не в живом времени, но весь чат — он полностью воспроизводится, и поэтому, допустим...

Крылов: А-а! Простите. Понял!

Галковский: ...все ваши исправления — они будут, как бы...

Крылов: А вы знаете, я в свое время рассказ написал про нечто подобное. Рассказ, в общем, был написано чисто на спор, смешной и довольно глупый, но там, собственно, было что: про литературный конкурс в прямом эфире Где вот сидят, значит, там, ну, типа вот команды типа «что-где-когда», значит, э-э... и там, собственно, им задают задачку там: придумать сюжет, например, при таких-то, значит, героях, чтобы кончилось тем-то, ответ обосновать. Там — время пошло. И вот они там за какое-то очень короткое время должны, значит, что-то сочинить. Дальше задания усложняются, усложняются там, и так далее. В конце концов... Ну да ладно, чего там буду рассказывать, рассказ называется «Убить Семецкого».

Галковский: Как? «Убить...»?

Крылов: Убить Семецкого. Значит, это такая литературная игра, которую завел, по-моему, Лукьяненко. Семецкий — это реальный человек, «старый фэн» то что называется. Ну вот старый участник фантастического фэндома, все время, значит, ездит там, разговаривает с писателями там, пьет с ними... И вот он однажды прицепился к Лукьяненко на тему того, что он убил в своем романе героя с какой-то очень похожей фамилией. Лукьяненко уж извинялся-извинялся, а тот говорит: «Ну ладно, но тогда ты во всех своих книжках будешь меня убивать». И дальше, значит, началось.

Галковский: «Кто убил Кенни».

Крылов: Ну — да. Значит, это был... вот этот самый Семецкий превратился в некоего российского Кенни, его начали дальше убивать и другие. По-моему, значит, чего только с ним не делали, там самый главный пункт дальше был — убить его тем способом, которым его еще не убивали.

Галковский: Ну это слава, слава, человек в конце концов прославился так, да вот...

Крылов: Да. Так вот, в конце концов его тот же Лукьяненко — вот тут он, по-моему, достиг полного совершенства — значит, убил следующим образом: там было какое-то реактивное инвалидное кресло, куда он, значит, летел убивать врагов, значит, самопожертвуя как бы, при этом — скончался от, это самое, разрыва сердца прямо в воздухе, а дальше это кресло рухнуло в какую-то кислоту, где, значит, соответственно, и растворилось. Ну ничего так.. э-э… живенько!

Галковский: Живенько, живенько, да-да.

Крылов: Живенько! Дальше его, значит, бросали в черную дыру, заставляли убивать своего двойника, размножали на 30 000 Семецкий и потом, значит, медленно истребляли…. Ну, чего только не делали. Значит, а я написал о том, как Семецкого типа убивают на самом деле. Ну, то есть, им дали им такое задание, там — убить Семецкого. А его уже убивали всеми мыслимыми способами. И там же сидит этот Семецкий, и ухмыляется. И один, значит, из этих самых литераторов достает вот реально пистолет и реально в него стреляет. Дальше выясняется, конечно, что пистолет холостой, но Семецкий умер. Просто от страха. Он, оказывается, всю жизнь этого боялся. Ну дальше там есть еще определенные завороты сюжета, но... А я-то, собственно, к чему? К тому, что вот: тему, что можно делать что-то литературное в прямом эфире — да, такая идея была, но вот чтоб писать руками — это нет. Я думал, например вот, сюжет сочинить там за пять минут, это было бы, кстати говоря, круто. Вот собрать там этих самых наших, так сказать, литераторов, и сказать: «А вот попробуйте».

Галковский: Ну, это в той или иной степени было, потому что там уж и сонеты сочиняли там, так сказать, в...

Крылов: Ну да.

Галковский: ...в реаллайфе там, и так далее. Вот. Мне кажется, что существует довольно большая категория людей, для которых вот эти вот филологические муки творчества или, наоборот, легкость вот этого творчества — она очень интересна, и они просто следят вот за написанием буквально вот фразы...

Крылов: А можно, мне, кстати говоря, кое-кто говорил... у меня некоторые вещи — я на Гугль-доке выкладывал. Я помню, мне говорили: «А вот — интересно смотреть, как текст меняется».

Галковский: У вас, кстати, по-моему... ну, я так не… не так уж так все скрупулезно, но... мне кажется, задним числом вы иногда там чо-то меняется, в этом, в...

Крылов: Конечно! Ну разумеется, я это делаю, странно было бы, если бы не! То есть, то, что я это выкладываю поглавно — это соответствует, кстати говоря, тоже очень старой литературной традиции еще 19 века, когда журналы были. Но тогда это имело коммерческий смысл. То есть, продавался выпуск, обязательно глава кончалась на самом интересном месте.. следующий выпуск обязательно был, так сказать, с другой сюжетной линии, чтобы читатель, так сказать, «повибрировал», тогда вообще это вот был вполне себе бизнес, там люди на этом, так сказать, много денег зарабатывали. По большому счету я делаю нечто похожее, потому что деньги-то я прошу с читателей. Типа, если вам нравится то, что я пишу — мне что-нибудь пришлите. Присылают. Не то чтобы мне это на жизнь хватало, ну, все-таки... Так вот, но — это какая-то добавка к бюджету. И я поэтому использую этот прием. Но, с другой стороны: конечно же, чтобы вещь была отделана, и чтобы не торчали никакие эти самые лишние сюжетные ходы и так далее — все это нужно обрабатывать напильником, там что-то где-то менять, иногда наоборот, например, дополнять. Так вот. Разумеется, я меняю текст. Вот, например, сейчас, две последние главы, которые сейчас выложены — я уже их, в общем, изменил, и в ближайшее время выложу, там кое-что добавлено. Где-то что-то убрано. А иначе никак не получается, нельзя. Большую вещь писать набело — да я даже рассказик ни один, по-моему, набело не написал. Просто я всегда выкладывал его целиком. А тут такой возможности нет.

Галковский: Да, ну вот... вообще... Что я у вас читал, кроме «Буратино». Я прочитал... «Факап»...

Крылов: Угу.

Галковский: Потом... что-то еще, не помню, но — про вот этого Кельвина Забужко — мне... я прочитал не сразу, когда вы написали, ну, гораздо позднее — мне очень понравилось, очень... и дело даже не в том, что это, может быть, политически актуально и так далее...

Крылов: А я вообще тогда не про политику думал. Понимаете, это все было написано до первого Майдана.

Галковский: Да, ну, во-первых, вы частично предвидели, конечно, люди-то там развиваются, а... мне понравилось, что там... такой чудовищный... — чисто литературно — что там такой чудовищный сарказм, ненависть, а в конце все это оборачивается, и... удивительной жалостью, как бы вот. И вот это сочетание — оно, на самом деле... его сложно очень было сделать, потому что — тут такой переход, и получается сбой, а вот — сбоя нет, то есть получается, что вот такой...ну... максимальный гротеск, изображение каких-то абсолютных таких вот уродов, и потом вот это вот сожаление над этим уродством, и одновременно понимание, что это уродство абсолютное, и его невозможно ни изменить, ничего... вот это очень мне понравилось, это, я думаю, один из лучших ваших текстов…

Крылов: Ну, я сам так думаю, что текст, действительно, один из лучших.

Галковский: Да. И он, действительно, кроме всего прочего — это футурологический текст, который в значительной степени уже осуществился — к сожалению.

Крылов: К сожалению, да. Еще там не до всего дошли, но...

Галковский: Ну, все еще впереди! Все еще впереди, да.

Крылов: Но в этом направлении— именно в этом! — люди прут со страшной, нечеловеческой силой. А я ведь, когда начинал этот самый рассказик — я сначала вообще его хотел сделать в абстрактной маленькой восточноевропейской стране. То есть, я вообще не хотел брать эту самую западную Украину несчастную, И вообще никакую Украину. Но начал писать, и вдруг понял, что я все время впираюсь в совершенно определенные темы. Ну вот слово «москаль» там обязательно должно было быть. В общем, я тогда плюнул, и стал писать именно… вот то, что я написал. А сам Забужко, кстати... чтоб было понятно, откуда имя. Есть такая литераторша, Оксана Забужко. Была в свое время яростной комсомолкой, судя по всему там — не только комсомолкой, ну а потом стала такой профессиональной украинской националистской и феминисткой. И вот — перед чтением... то есть, перед написанием этого рассказа я читал ее интервью. Ну, чего может написать озлобленная украинская националистка и феминистка, я думаю, рассказывать не надо. И вот она, собственно, и послужила толчком. То есть, я вот задумался: а вот как выглядело бы все то, чего хочет эта тетя, и куда она, собственно, зовет. И поэтому я решил, что Забужко — это вот будет ее такой сын символический. Не знаю, есть ли у нее дети, но вот... она может гордиться, в России у нее вот есть такой вот... вымышленный ребенок.

Галковский: Да, вот удивительно, я вот украинские тексты — периодически, конечно, на них наталкиваюсь, и более-менее слежу, что там происходит, хотя — последнее время уже это настолько противно, что хочется от этого отгородиться, и отгораживаешься... Вот что меня больше всего потрясает — что вот эти украинские националисты — они совершенно не понимают психологии людей, которых они разоблачают, с которыми борются, совершенно искренне, с абсолютной ненавистью, то есть, они не понимают, что к ним все равно русские относятся как к родным или полуродным людям, и что русским их очень жалко. И эта жалость — это не жалость, чтобы уязвить, это какое-то юродство и так далее, а это реально вот там — отец смотрит на сына родного, который стал алкоголиком, превратился в какое-то ничтожество там вот, и все, и он его и доводит этот сын, и ненавидит, и все, но он все равно на него смотрит, как на человека, который, ну, по крайней мере, мог быть гипотетически кем-то еще, а превратился вот... И наоборот: вот отношение украинцев, это видно — без всякой рефлексии. Да, то есть, типа, ну, «русские тоже люди, они, может там, немножко недочеловеки там, и так далее, но их тоже жалко, они вот как-то...» — вот я ни разу вот этой жалости — даже такой лицемерной жалости — со стороны украинцев не видел, и, конечно, понятно, что с такой потрясающей наивностью эта цивилизация — она уже многое себе получила, и получит, ну — все шишки их, собственно, вот они будут, потому что — одномерность.

Крылов: Так они на эту нашу жалость и рассчитывают. Дело в том, что у них ведь логика очень простая, я бы сказал, чрезвычайно скотская: что они глубоко верят, что русские их все равно не обидят. Что русские все-таки будут всегда в них видеть родственников.

Галковский: Они, они, может быть это... так себя ведут, но вот — это не сознательно, на самом деле. Как мне кажется.

Крылов: Так — еще хуже, если и не сознательно.

Галковский: Конечно, ну — может быть, да, хуже.

Крылов: А многие и понимают. «Вы, типа, нас все равно не убьете, мы вам все равно родные, а мы вас убьем». Потому что...

Галковский: Ну — не, ну это слишком... мне кажется, вы так, преувеличиваете, человек так думать не может, в том-то и дело, что...

Крылов:. Может, может.

Галковский: Не-не, это... И — если бы... это, понимаете, по сути, такая двухходовочка, если есть двухходовочка — значит, человек не одномерный, а это совершенно одномерное общество, вот там нет никакой рефлексии, нет никакого подсознания, нет какого-то самоанализа, оно просто вот... так вот идет, и… «а нас за що?» и — вот больше ничего нет... и — это поразительно, потому что... ну, я не знаю, в Европе — даже албанцы там, ну как-то, ну, все-таки у людей какая-то есть там...

Крылов: Ну что вы, албанцы — они себя-то понимают. Кстати говоря, даже вот эту свою Албанию — они же сейчас сделали очень милую. У них Албания — это страна, в которой первое место по количеству кафе на душу населения.

Галковский: А раньше было по количеству дзотов, и они там, они там везде... (смеется) они в них, наверное, сейчас кафе и открывают.

Крылов: Думаю, да! Кстати говоря, что еще делать в дзоте? Вот так вот, по-серьезному? Только кафе или ресторанчик.

Галковский: Да, пиво пить там, да.

Крылов: Ну вот — то есть: они не одномерные. Они, в общем, выжали всю выгоду, которую, в общем, могли выжать для себя. Ну вот. И — ну они прекрасно понимают, чего они делают. Чем торгуют там, и так далее.. А эти — да, в массе своей они как-то вот умудрились упроститься до весьма простых форм жизни. Один мой знакомый биолог это объяснял следующим образом: он говорит, что вот...

Галковский: Недостаток йода. (Смеется).

Крылов: Ну, нет! Он привел более тонкий пример, эволюционный. Он говорит, что вот знаете, вот есть существа, живущие в пещерах, где нет света. И у них очень быстро деградируют органы зрения. То есть, там за относительно небольшое время у них все это, грубо говоря, глаза рассасываются. Ну вот. Причем — обратный процесс уже невозможен, ну, потому что — уже все, гены спят. Вот. И так вот они и остаются безглазыми. Есть какие-нибудь безглазые жуки там, и так далее. Потому что — просто-напросто — ну ненужно. Ненужный орган эволюцией уничтожается. Для этого, правда, нужно попасть в соответствующую пещеру. Так вот: украинцы, в общем, в нее попали, и довольно давно. Пещера была немножечко искусственная, сделанная специально, но... так сказать — все произошло. Их же действительно на это выращивали, чтобы они были такими, ну вот они такими и стали. Вот за какой-то относительно исторически небольшой промежуток времени. И причем, я думаю, что этот процесс необратимый: глаз нет. Ну, впрочем, посмотрим.

Галковский: Ну, с одной стороны, может быть, так, с другой стороны, все-таки жизнь — хороший учитель, поэтому... голод не тетка там, и так далее. Поэтому — эти все зверушки в пещерах — они... финал-то у них какой? Либо погибнуть, либо измениться...

Крылов: Ну, вот зверушки в пещерах — они долго могут там жить.

Галковский: А — это если она замкнутая, они ж не в замкнутой...

Крылов: Ну да. Они почему-то думают, что они всегда вот будут вот в этой ситуации, в которой они сейчас находятся.

Галковский: Ну да.

Крылов: То есть, что: а) Россия их всегда будет кормить. Это для них абсолютно очевидно. Мы будем там в Россию плевать, ненавидеть, и еще и воевать. А она все равно будет кормить. Дальше — что Запад тоже будет всегда кормить, и одобрять все, что они делают.

Галковский: Ну это большая ошибка.

Крылов: Ну вот. Потому что, так сказать, мы воюем с москалями, все же понятно, что весь мир воюет с москалями вот, а мы на острие. Ну вот. И наконец, что дальше они получат за это огромную награду, то есть, что их реально возьмут в Европу и дадут условия, ну, типа словенских. Ага.

Галковский: Ну, с другой стороны, если брать вот восточную Украину или даже часть центральной — я вообще не беру Донбасс, а беру вот та часть, которая контролируется Киевом — там очень большое количество людей просто таких, так сказать, обывателей, они не хотят об этом задумываться, и не могут, как и большинство обывателей во всех странах, они просто находятся вот под... они попали в эту ситуацию, и вот эти же самые люди, их близкие родственники, там братья, сестры там родные там — они живут по другую сторону границы, и они живут совершенно иначе, у них другой... И вот на самом деле у этих людей — они как бы такие конформисты, но глубоко внутри у них никакого... более того — они, в принципе, ждут. Ждут, то есть, что вот введут, так сказать, войска, наведут порядок… и вот на Западной Украине — конечно, нет, там уже, действительно, это другой народ появился такой, его невозможно спасти, да и примыкающие, собственно, к такой чистой западной Украине некоторые районы тоже. А вот такие, типа там Николаева там, и вот там Одесса, и прочие все вещи — они...

Крылов: Ну, может быть.

Галковский: Там пассивное ожидание, что придут взрослые, ну как вот как у Розанова, «когда начальство ушло», что вот начальство все-таки придет... И они воспринимают киевские власти как просто вот таких вот «они же дети», да вот? Вот, дети. А трагедия в том, что никто не приходит и не забирает, потому что у нас-то тоже как бы, кто там находится у власти, назови этих людей сильно взрослыми — тоже пока, к сожалению, нельзя. Ну ладно, мы немножко отклонились все-таки в какую-то политику, а мне хотелось больше с вами поговорить сегодня на темы такие, более безразмерные, потому что по поводу политики вы и так постоянно высказываетесь, и там все все могут увидеть, посмотреть и оценить. Вот такой вопрос по поводу вашей творческой всей эволюции вот, ну и образования, и дальнейшего развития: что, по-вашему, в вашей биографии сделано так, правильно, а в чем вы... о чем вы сожалеете, что где-то допущены какие-то ошибки, потеряно время? Если бы можно было повернуть вспять, вы бы что-нибудь сделали иначе, там, и...

Крылов: Понимаете, тут вопрос какой: естественно, я об этом задумываюсь, естественно, какие-то вещи мне сейчас ясны, которые я раньше не понимал. Но, когда умирать буду, наверное, все пойму. Ну вот. Но дело в том, что — ну чего? Я могу ответить очень абстрактно. Я, может быть, например, не имел бы отношения с какими-то людьми, с которыми я их имел. Или относился бы к этим людям существенно с меньшим доверием. Но я бы сказал так, что это, наверное, любой человек может сказать о себе.

Галковский: Да. Тоже хотел дополнить, что это, к сожалению, такое ощущение у всех людей, которые пожили уже, и они смотрят в прошлое...

Крылов: Абсолютно. И к этому, в общем, по большому счету все и сводится, все остальное — это следствие. Ну вот. Так, в принципе, я не могу сказать, что из всех занятий, которыми я занимался — я занимался очень разными вещами, от программирования на, это самое, микромашинах, там вообще нужно было команды писать прямо, ну вот, и кончая, допустим, политикой и литературой — что-то бы мне не нравилось, чего-то мне бы не хотелось, что я этим занимался из-под палки — нет! Я все это делал сам, не все, к сожалению, у меня получилось, но — я ж сам, так сказать, этого хотел? Я хотел этим заниматься. Ну вот. Скажем, какого-то особенного сожаления вот именно по поводу занятий я особенно не испытываю. Ну, можно было бы, наверное, где-то сократить себе путь, чего-то не делать, там не рассчитывать на какие-то возможности, которых не оказалось в итоге, ну — это все тоже понятные сожаления, они понятные. Например, скорее всего, ну, мои взгляды были бы теми же самыми, они всегда были, в общем, примерно одними и теми же, я просто там иногда не знал, как какое слово называется. Так вот. Так что в основном это касается конкретных дел, конкретных проектов, конкретных людей, тут, конечно, сожаления, увы, возможны, и даже неизбежны. Как-то так.

Галковский: А вы сказали в самом начале нашего диалога, что вот литература для вас — это такое хобби, но я… мне кажется, что это не хобби, это одно из основных ваших занятий...

Крылов: Ну, в сущности — да.

Галковский: А есть ли действительно какое-то хобби вот, чем вы увлекаетесь там, ну… если не секрет, там, ну не знаю там — охота на... слонов там, или там, я не знаю...

Крылов: Знаете, наверное бы мне это понравилось, охота на слонов.

Галковский: Ну, раз Индия — конечно, вы же, как бы… (смеется).

Крылов: Ну вот. Очень хотелось бы, на самом деле. По большому счету, если вот говорить серьезно, о чем я очень сожалею и буду сожалеть всю жизнь — что я очень мало видел этот мир. Я был всего в нескольких странах, был, в общем, проездом, как турист, пожить не пришлось, это самое... и так далее. Вот это, пожалуй — если уж говорить серьезно — это да, об этом я сожалею.

Галковский: А где были?

Крылов: Ну в Европе был, в США не был. Ну вот, в Европе был, ну, по стандартному маршруту, в Италии, слава тебе господи, побывал. Ну, в общем, я бы сказал так: вот побывать в Италии, ну, как бы необходимо, наверное, для любого человека. Чтоб посмотреть на то, в каких условиях человек должен жить. Ничего прекраснее Тосканы я себе просто представить не могу, ну тут только вот смотреть и плакать. Что это не твое и ты не здесь.

Галковский: Ну, радоваться, что хотя, хотя бы где-то есть, у вас, кстати...

Крылов: Да. Я в этом отношении человек не злой, и...

Галковский: У вас, извините, как раз в «Буратине» — там есть как раз вот Италия, да, там? Какая-то география, да?

Крылов: Ну конечно. Там формально Италия, хотя, конечно, она очень формальная, после там какого-то очень большого времени, там даже, собственно, городов не сохранилось человеческих, одна только канализация. Ну, кстати говоря, от античности, в общем-то... сохранилась именно она. Так вот. А так, в принципе вот — об этом сожалею. Иногда я думаю: может быть, стоило мне тогда принять предложение и поехать программировать в Штаты. Потом думаю — нет.

Галковский: Значит, по поводу хобби вы так отошли, то есть. ну...

Крылов: Нет, ну вот, я бы сказал так: если бы у меня была возможность иметь хобби — я бы путешествовал.

Галковский: Путешествовали, да.

Крылов: Ну вот. А так...

Галковский: А так хобби нету.

Крылов: А так хобби — ну какое хобби, у нашего-то человека? Хобби — оно все-таки предполагает либо сложную интересную, пусть даже мелкую деятельность... ну там, я не знаю, вот есть такое хобби у многих англичан — это делать всякие полочки какие-то, стульчики, вот они любят работу по дереву. Ну вот, знаю. Ну вот, а меня от всего этого дела отучило то, что у меня дед имел такое хобби. И меня это все ужасно раздражало, потому что он все время что-то пилил, сверлил, ну... понятно. Я, кстати, все это умею делать! Пилить, сверлить, выжигать по дереву, кстати говоря. Ну вот. У меня, например, набор ножей для резки по дереву — он теперь подарен моей младшей дочке. Чтобы у нее все-таки что-то от отца осталось.

Галковский: Ну, может быть, хобби — ну это как-то так я, может быть, условно назвал «хобби», но... значительная часть вашей жизни — это общение с детьми?

Крылов: Ну… На самом деле — я не могу сказать, что вот я там... Я с детьми начал общаться, когда я стал детям интересен.

Галковский: А вы интересны. То есть, они любят то, что вы делаете, знают...

Крылов: Они... Кстати говоря, обе дочки «Буратино» читали.

Галковский: Ну вот, а я считаю — это очень хорошо…

Крылов: Ну вот. Еще — предъявляли мне претензии. По части того, что «вот здесь вот не бьется, вот тут тоже...» Ну вот. А там еще дальше, помню, пришла, значит, младшая, и сказала, что вот ее там хорошая подруга — она тоже, оказывается «Буратину» читает, но она не знает, кто это пишет. Она считает, что какой-то, как она выразилась, «сетевой чел». Ну вот. Ну, значит, вот она тут говорила, что вот тут отличная глава, а вот тут вот… чо-то мужик типа исписался, что ли?.. Я слушаю, и думаю: блин, дожил. Ну вот. С другой стороны — это ж современные дети. Они ж рождаются, по-моему, уже с умением там с планшетом каким-то... Я, честно говоря, поражаюсь. Ну, например, мне приходилось учиться печатать. Современным детям не приходится учиться печатать. Они как-то сразу садятся и тыр-тыр-тыр... То есть, конечно, они учатся, понятно, но это в таком раннем возрасте, что для них эти движения руками — это что-то абсолютно естественное.

Галковский: И они не понимают, как можно, например, не уметь писать письма. Вот. И что было очень большое количество людей, которые никогда в жизни не писали письма вообще. Было же телефонное поколение вот это...

Крылов: Да.

Галковский: ...а потом снова стали, так сказать, письменно, и стали писать...

Крылов: Поразительно, кстати. В этом отношении например вот раннее интернетное время — это был такой новый расцвет жанра эпистолярного! Там появилось снова понятие «письмо», письмо, кроме того, еще вот вокруг, э-э... «опубликовал частное письмо» там, а там такое сказано! То есть жанр — да, вернулся! Редчайший случай, когда прогресс не убил что-то, а воскресил. Да, телефонное поколение я помню.

Галковский: Ну, может быть, кино, кинематограф... вы смотрите, следите, или так, более-менее равнодушны?

Крылов: Честно сказать — а сейчас особенно ничего такого хорошего-то и не снимается. Ну, то есть: для меня вот посмотреть фильм — это все-таки какая-то работа. Она меня отвлекает от того, что у меня в голове. То есть я должен вот сесть, настроиться... я не умею смотреть...

Галковский: Спектакли. Не ходите, или бываете?

Крылов: Да нет, понимаете, это все сложные, затратные усилия с очень небольшим результатом. Ну, то есть, люди ведь сейчас как? Полно людей, которые умеют, например, совершенно спокойно: одним глазом смотря в ютуб другой рукой они что-то пишут, и еще, может, в ухе у них еще какой-нибудь хип-хоп, с позволения сказать, бултыхается. Я так не умею, у меня один процессор.

Галковский: Многозадачность, да, это сейчас вот... для нашего поколения уже — тяжело.

Крылов: Так вот. Я так не могу. Я могу заниматься двумя вещами одновременно, только если они очень разные. Могу рисовать, например, в фотошопе в тот момент, когда, например, что-то слушаю. И то, если я слушаю какую-нибудь фигню. Ну вот. А так — нет, я должен сконцентрироваться на предмете. Так что вот кино — я вообще не помню, когда я последний раз чего-то смотрел. Вот Кубрика я, конечно, всего пересмотрел — это да, но просто потому, что уж очень у него хорошо кадры выстроены.

Галковский: Ну вот щас вот нашумевший фантастический сериал американский, «Дикий Запад», по-моему, он называется? Да, «Дикий Запад»...

Крылов: Стоит? Я ведь так Линча и не посмотрел, то есть, я даже «Твин Пикс» до конца не одолел. Признаюсь.

Галковский: Ну вот сам...

Крылов: Стыдно, я знаю. Дорогие слушатели, простите меня за это.

Галковский: Просто вот «Дикий Запад» — там в чем-то, как это ни парадоксально, существует перекличка с «Буратино», только там...

Крылов: Интересно!

Галковский: Только там не животные, а киборги.

Крылов: Та же.. то же самое, вид сбоку. Ну, тогда посмотрю. Это очень любопытно.

Галковский: Посмотрите, он... Там, может быть, немножко... там два сезона, второй сезон, честно говоря, я вот начал смотреть... ну, правда, — тяжелая была ситуация, потому что в семье там, мы... волновались, Наташа была беременна...

Крылов: Ну, понимаю, что волновались! (Улыбается).

Галковский: Да. Вот...

Крылов: Как-то всем было очевидно, кстати.

Галковский: Ну, как бы так — не пошло, и… и отзывы в прессе, то есть, там в интернете люди тоже были недовольны — народ, как правило, не ошибается — а вот первый сезон очень интересный, и — я, честно говоря, тоже там не все серии посмотрел, потому что, ну, как-то я сериалы не смотрю, но вот через как бы «не хочу» вот я включил, посмотрел, меня так потихонечку затянуло, сначала, может быть, не очень, а потом... Вот мне кажется — интересно, и может быть это...

Крылов: Ну, попробую.

Галковский: … что-то вам добавит, или вызовет у вас, как у автора, какой-то ответ… на это.

Крылов: Ну, кстати, да. А то, на самом деле, в последнее время я все больше пишу и все меньше читаю. А если говорить, кстати. все-таки о хобби, я вот так вот сейчас подумал, оно у меня, пожалуй, есть. Я люблю читать юридическую литературу. Старую.

Галковский: «Кодекс законов Российской империи».

Крылов: Да. У меня есть второй полутом, в одной книге, он вот такой толщины, (показывает сантиметров 40-50), это я не шучу. Я его держу на подоконнике, потому что, к сожалению, его нельзя поставить, никуда. То есть, он не лезет. Он из библиотеки города Рыбинска. Мне подарили. К сожалению, вот оригинал «Кодекса законов Российской империи» стоит абсолютно немеряные деньги, которые себе позволить никогда не смогу. Хотя это мечта моей жизни.

Галковский: У меня тетка на даче обклеивала уборную вырванными страницами из этого кодекса.

Крылов: О, господи! Ну-у, чо я тут могу сказать? Sancta simplicissima. Так вот. А так вот, вообще — да. Дело в том, что это доставляет огромное удовольствие. Например, я вот помню какой-нибудь учебник, там, я не знаю, Коковцева, по государственному праву России, насколько же он прекрасно написан, и насколько чудовищные вот современные учебники, я в них тоже заглядываю.

Галковский: Да, там юридический был язык особый, он очень, очень важный, и во всех развитых культурах европейских, конечно, юридический язык — он есть, он немножко такой консервативный, он очень интересный, приятный...

Крылов: Да. А вот сейчас наконец начали переводить Юстиниана. Это вообще, изумительно. То есть, собственно, «Дигесты» — они как устроены? Это, по большому счету, набор выдержек из великих римских юристов, то есть, там буквально фрагменты, то есть, фразочки там, один-два предложения. Кстати, вот современный читатель, наверное, «Дигесты» бы одолел куда проще, чем любой юридический учебник, то есть, это тот случай, когда оригинал читается просто. На клиповое мышление это, безусловно, ложится вот так. Причем, в этой фразе заключена какая-то законченная юридическая мысль. Всегда. Плюс они его еще издают с параллелями, я, конечно, латинский текст вот так вот гладко читать не могу, но с костылями в виде русского по крайней мере могу понять, какие понятия употребляются. Так вот, это огромное удовольствие. То есть, это совершенно ненапряжно, то есть, вот сидишь, просто вот читаешь маленький фрагмент, обдумываешь, что там, собственно, сказано. Вот особенно, эт самое, интерес... впрочем, ладно. Это я сейчас могу увлечься. Я действительно это очень люблю.

Галковский: Нет, ну... я с вами полностью согласен, и вот я говорил о том, что университеты, там вот античная культура, и вы привели в пример юридический факультет, ну, собственно, на Западе то же самое, то есть, там основа, на самом деле, любого университета — это юридический факультет, который огромное количество специалистов выпускает, и основа там всегда была — изучение латинского языка, этих всех вот законов, и, собственно, и в Российской империи — для чего люди в гимназиях учили латинский язык? Прежде всего, чтоб потом поступить на юридический факультет и стать профессиональными там, значит, там, юристами...

Крылов: Так и есть. Собственно, насколько я вообще помню, если мне не изменяет память, три базовых факультета, на которых все держалось обычно — это юридический, богословский, медицинский. Потому что с них, что называется, из них, брали специалистов, которые всегда были востребованы. Все остальное там наросло более или менее. Если, конечно, вообще считать, что официальная история западных университетов — каковая у меня, в общем, вызывает примерно столько же доверия, сколько у вас, ну вот — вообще чему-то соответствует. Ну, то есть, я думаю, что, конечно, все это ни в какие не в... тысяча там двадцать восьмом году там... что-то такое было... что-то такое открыли, вот у нас там древнее здание...

Галковский: Угу.

Крылов: Всегда почему-то выясняется дальше, что это древнее здание случайно не сохранилось, кроме одной стены. Ну вот. А вот тут вот стоит, на самом деле, то, что построили, честно, в 19 веке.

Галковский: Ну, да.

Крылов: Это очень смешно.

***

Галковский: Последний такой небольшой завершающий вопросик, вот — что не так в нашем интервью вам показалось, а что так, как вот вы шли сюда, что вы ожидали, что сбылось, а что казалось как раз, может, неправильным или странным там вот, как ваши впечатления...

Крылов: Честно сказать, я сильно опасался, что, скажем так, в интервью будут какие-то вопросы, на которые я уже там сто раз отвечал... Нет. Слава богу, поговорили на интересные темы. Причем, взаимно интересные. Ну — вы ж слышали. То есть, я с удовольствием отвечал на вопросы, это ж слышно! Так вот. Потому что, господи — меня ж никто не спрашивал про философский факультет.

Галковский: Странно. (Смеется).

Крылов: А ведь это интересно, мне приятно это вспомнить. Эт самое. Это и молодость, там, и... и какие-то первые впечатления, там… Так что, честно говоря, мне придраться-то особо не к чему. То есть, мне все понравилось, именно как интервьюи-ру-е-мо-му. Вот когда я это увижу с точки зрения, например, именно зрителя — может быть, я чего-то увижу. А так, вот... как...

Галковский: Тогда ловлю вас на ваших словах, и, надеюсь, в дальнейшем, может быть, приглашу вас еще, и буду рад, если вы согласитесь...

Крылов: А давайте, мне все понравилось. Все так как-то очень мило, душевно… вопросы, повторяю, интересные, что самое важное. Вот вы же представляете себе, насколько вот скучно все время говорить об одном и том же. Я в такую ситуацию попадаю довольно регулярно. Ну и плюс — всякий литератор с большим удовольствием говорит о своих книжках, а здесь такая возможность, слава богу, была. Конечно, мне приятно это.

Галковский: Ну.. странно, что вас не так часто спрашивают о ваших книгах.

Крылов: Не-е, это самое, я все время попадаю в ситуацию Лимонова из анекдота. Ну знаете, наверное.

Галковский: Нет, озвучьте.

Крылов: Ну как? Идет, значит, Лимонов на очередное интервью и думает: «Вот сейчас первым вопросом меня спросят — а что у меня было с негром. Ну вот, я наверное на это скажу, что все это литературная фантазия, вы же понимаете, там герой — он не тождественен автору... А, нет, все фигня. Ну ведь спросят же про негра! Ну, значит, я вот скажу, что да, там это самое, все это было, но все это было не так… тоже фигня. Значит — нет, я обязательно скажу, что просто сам вопрос отвратителен, что вот сейчас вы получите по щеке»! И вот так он думает-думает-думает, наконец, доходит до места.

Галковский: А там его Дудь ожидает.

Крылов: Да. Значит, ожидает там его условный Дудь, и Дудь ему задает первый вопрос: «Значит, Эдуард Вениаминович, а правда, что вы расист и фашист?» Лимонов: «Я??? Расист??? Да у негра...»

Галковский: (Смеется).

Крылов: Ну вот. Вот в такую ситуацию, скажем так, наверное, любой человек, которого время от времени, значит, пытаются, скажем так, использовать как источник какого-то текста, какой-то речи — вот он регулярно попадает. Ну вот насчет того, что я расист и фашист, например там, или что... «А все-таки, Крылов, ну вот признайтесь, вы же антисемит»? Это произносят таким голосом, как будто мне водочки...

Галковский: Это первый вопрос, а второй, что «вы еврей».

Крылов: А, ну да! Ну, это обычно. Ну вот, причем, это всегда говорится таким голосом, как будто водочки предлагают. Знаете вот... «Водочки? Вы антисемит?» Ну вот. Ну… тут, слава богу, последнее время хоть вроде перестали, ну просто потому что, кстати говоря, тема несколько выгорела. Казалось, что она вечная, а вот...

Галковский: Приелась, приелась, да.

Крылов: Приелась, приелась, да.

Галковский: Многие более интересные национальности появились, так сказать, в общем, там...

Крылов: Да, да. Вообще, мир советского человека, я бы сказал, чрезвычайно обогатился. Не к добру, конечно, для него, но... но обогатился. Так вот, значит, заканчиваю с этим делом: по-моему, все прошло вот — как для человека, который сидит в этом кресле, у которого спрашивают — для меня все было хорошо. Посмотрим, как это все будет...

Галковский: Значит, да, теперь посмотрим отзывы, так сказать там, трудящихся, о которых мы...

Крылов: Вот-вот, о которых мы печемся.

Галковский: Да, печемся, которых мы стараемся забавлять, быть интересными. Вот. И, действительно, присылайте ваши отзывы, это для нас очень важно, думаю, и для Константина Анатольевича, и, естественно, для меня, как для ведущего вот нового такого формата, я, естественно, планирую встречаться и с другими собеседниками, и мне бы хотелось учитывать ваши какие-то пожелания здесь и замечания. Вот. Ну — подписывайтесь на наш канал, присылайте донат, будьте с нами. Вот. И вообще, между прочим, ну, предлагайте какие-то кандидатуры, кого бы вы хотели здесь увидеть, с кем можно поговорить, я вот хотел послать этому... Дудю приглашение на интервью, чтобы он сюда пришел, но не смог найти его адреса.

До свидания, до будущих встреч!

Крылов: Всего доброго!

Приговор.

Галковский: Итак, вы только что посмотрели интервью с Константином Анатольевичем Крыловым, я хочу постфактум немножко рассказать о своих впечатлениях от увиденного и услышанного. Константин Крылов — это человек, который обладает уникальными интеллектуальными способностями, он способен к интеллектуальному умозрению и может читать и анализировать сложные философские тексты, это, на самом деле, большая редкость. Я это говорю как человек, который учился на философском факультете, и даже там большинство людей, подавляющее большинство людей было к этому неспособно. Во-вторых, Крылов — человек очень живой, темпераментный и интересующийся тем, что происходит вокруг него. Для русского человека это большая редкость, как сказал классик, «мы ленивы и нелюбопытны». Вот Крылов — он не ленив и любопытен, ну, я имею в виду, естественно, неленость интеллектуальную. Внешне он, конечно, производит впечатление и, видимо, таким и является домоседом, хотя в то же время он периодически участвует в каких-то акциях социальных. Но это все ерунда, это не главное. Главное — что Константин Анатольевич Крылов является выдающимся писателем. У него есть настоящий литературный дар, таких людей не то что бы мало, а это штучный товар. Другого Крылова не будет, либо вот есть Крылов, либо его нет, извините за каламбур.

Крылов выступает в основном в довольно низком жанре, жанре научной фантастики, для него вот этот способ мышления является лишь инструментарием для действительно серьезных каких-то обобщений, аналогий, предсказаний. Так же как, допустим, для Хаксли, Оруэлла и других людей подобного уровня. Станислава Лема... Я думаю, что это один из самых интересных современных российских писателей, и писатель, к сожалению, катастрофически недооцененный.

Ну, приведу пример человека, которого уж в любом случае Крылов... то есть, с которым Крылова в любом случае можно сравнить по уровню таланта. Это Юрий Поляков. Вот я позволю себе прочитать, зачитать список, э… зачитать список... социальной ангажированности этого человека. Вот для смеха — перечислю должности в социальных организациях, которые занимал или занимает Поляков.

Член Союза писателей и Союза журналистов Москвы.

Член Совета при президенте РФ по культуре и искусству.

Cопредседатель президиума МООП «Международный литературный фонд».

Член Общественного комитета содействия развитию библиотек России.

Член президентского совета по развитию институтов гражданского общества и правам человека.

Заместитель председателя Общественного совета при Министерстве обороны Российской Федерации.

Председатель Общественного Совета при Министерстве культуры Российской Федерации.

Председатель Национальной Ассоциации Драматургов.

Вот. Я специально выбрал человека русского по национальности, выходца из, так сказать, невысоких сфер, его отцом был, по-моему, просто электромонтер... Ну, он постарше Крылова ну, там, на одно поколение, даже на полпоколения. И человека, у которого, как и у Крылова, есть какая-то небольшая тяга, или, может быть, большая тяга к каким-то социальным должностям, к социальной деятельности, но — Господь не дал каких-либо больших для этого способностей, как администратор Поляков, конечно, человек не очень выдающийся, прямо скажем. И все вот эти должности он получил не благодаря своей пронырливости, там своему сервилизму, или еще чему-то, а просто потому что это косвенное следствие того, что он хороший писатель. И имеет авторитет профессионального писателя, который пишет интересные, востребованные вещи. Конечно, трудно его назвать там каким-то гением, но, если вы почитаете его произведения, то там много есть интересного, ну, например, «Козленок в молоке» — это он буквально, так сказать, предвосхитил, а может быть, в значительной степени и спровоцировал появление вот этого чудовищного, так сказать, «Пелевина», псевдописателя, который специально создан, чтобы у русских не только отобрать какую-то репрезентативную фигуру в области, которая для них является, ну, национальным приоритетом, а превратить ее, так сказать, ну вот, в такой.. такую черную дыру.

Почему так произошло? Почему так получилось? Ну, Константин Анатольевич, если вы обратили внимание — в процессе интервью он там с большой иронией высказывался о девяностых годах, но иронии-то там, на самом деле, довольно мало, и прикрывает эта ирония на самом деле другое совершенно. То, что этот человек, как, в общем-то, и всем мы, в той или иной степени, получил ожог в девяностые годы. Социальный ожог. Вызванный крушением мировоззрения, крушения общества, в котором он находился, перемены были к лучшему, потому что то общество, в котором жили до этого, было ужасно, но одновременно это вызвало смятение умов, и очень, так сказать, тяжелые последствия, все стали действовать на свой страх и риск. У кого были какие-то национальные связи, кланы, у кого семейные — те как-то, так сказать, выплыли и что-то сделали, если этого не было — а в случае Крылова этого не было — получилось все очень печально. Константин Анатольевич в девяностые годы решил заняться общественной деятельностью, это он продолжил в нулевых годах, все это очень, так сказать, выглядело странно. И я думаю, ну, по крайней мере в первый период, он совершенно не отдавал себе отчета в том, в чем он стал принимать участие, а стал он принимать участие в геополитической провокации. Повторяю — не политической, а геополитической, то есть, это не провокация правящего слоя этой страны, а это провокация еще более высокого порядка. И там были задействованы силы очень серьезные. И представьте себе, что там действуют Мавроди, МММ, и так далее, а представьте себе, что вот это все дело осуществляют люди, которые вот эти все пирамиды финансовые — они двести-триста лет уже видели, созерцали, во всех странах: Европа, Африка, Азия, Латинская Америка, и там все эти Мавроди — они были во всех видах в десять слоев. И вот степень опытности, искушенности этих людей, которые применяли модели вот эти здесь с определенной целью, целью экономической, а главное — социальной. И вот Крылов в этом принял участие как молодой человек, писатель прежде всего. Писатель — это человек очень ответственный, но он одновременно очень безответственный, особенно в юности, ну, хочется пошалить, хочется какого-то праздника жизни, карнавала вот, ну там, студенческие эти объединения, какие-то литературные кружки, чо только люди ни делали, и не делают, во всех странах мира, всегда. Ну, это период такого вот юношеского озорства. Я не думаю, чтобы Крылов хотя бы в какой-то степени понимал, что такое, так сказать, вот это вот юмористическое зороастрийство на самом деле, в котором он принял участие в тот период. Как писатель он мог и может принимать участие в любых объединениях, но он стал заниматься социальной деятельностью, и даже в той его политической деятельности это было, ну... это ему сильно мешало, и мешает. А по своим природным качествам видно, что это честный, добрый, порядочный человек, патриот своей Родины, из которого сделали какой-то вот жупел и мальчика для битья. Я вот когда еще в девяностые годы, я немножко общался с ним лично, в начале двухтысячных, и позже — я удивлялся… тогда он еще не так осуществился как писатель, как впоследствии. Но я уже тогда поражался, вообще — с кем общается этот человек. Ну вот этот вот Холмогоров... Милитарев, Святенков... Ольшанский, Гельман... ну это люди, ну... которым, ну, максимум вот, если брать Крылова, ну вот раз в год с ним встретиться, получить от него какую-то книжку с автографом, и потом радоваться. Ну это разные категории людей, они не должны вообще общаться постоянно. Ну там Милитарев — с ним просто находиться рядом-то зазорно, понимаете, ну? Сфотографируют где-нибудь там, поместят чо-нибудь потом, какая-то история выплывет там... Вот. Это провокатор самого низкого, так сказать, пошиба. Или Холмогоров, ну, Крылов — человек, у которого два высших образования, это интеллектуал, Холмогоров — он с огромным трудом там закончил среднюю школу, и несет какую-то околесицу. Как они могли общаться? Одно время это вот прямо Маркс и Энгельс, они ходили вместе... Ну вот... этот человек, на мой взгляд вот, как-то... И нельзя сказать, что он типа — сам себя погубил, во-первых, он не погубил, потому что у писателя своя карма, свой путь, может быть, такой путь он должен пройти, и дай бог, чтобы дальше там это привело к каким-то результатам положительным, и для него и для нас, как читателей... Это, конечно, прежде всего, вина общества, в котором он находился. Когда лучшие, достойные люди — они отвергаются или превращаются в шутов, а разная, так сказать, мразь и шелуха — она подымается на поверхность... и занимает чужое место.

Относительно, собственно, политической деятельности Крылова — ну даже если бы он действовал в сообразной среде, в среде нормального национального государства — я не думаю, чтоб его деятельность была бы успешной. Вот могу вам привести пример Бернарда Шоу, о котором я довольно много в последнее время говорил. Бернард Шоу по решению верхушки лейбористской партии в 1924 году должен был пройти в парламент английский. Вот, и там было все решено, ему нужно было небольшую пройти там предвыборную кампанию... Вот. У него была протекция, ему дали деньги, и никаких проблем не было, это было накануне присуждения ему Нобелевской премии, это был очень известный человек. Он эту кампанию с треском провалил свою. Он стал выступать в виде своего, так сказать, такого амплуа обычного, «Бернарда Шоу», со всеми перессорился, никто за него не проголосовал, все какие-то рекомендации людей, которые вели его там под руки, он игнорировал, ну и вот пролетел, и Беатриса Уэбб — она в своих воспоминаниях написала, что, в общем, плачевная картина и, конечно, ясно, что этого человека никто никогда уже не выберет в парламент после такой вот, значит, речи. При этом Бернард Шоу был как раз политическим деятелем, но другого типа. Это не реальный политик такой, который действует в поле, а это блестящий полемист, пропагандист, человек, вхожий в политические салоны, сам представляющий из себя такой целый политический клуб там, входящий в всякого рода политические организации, имеющий доступ, так сказать, к вершителям мира там, и так далее. Но это не практик, и было бы странно, если бы таким практиком был вообще действующий писатель, это разные амплуа, и мне кажется, что Крылов здесь сильно заблуждается относительно своей главной деятельности в этом мире, но не мне ему на это указывать. Потому что, повторяю, писатель живет в своем мире, он, как правило, ни на кого не обращает внимания, подчиняется своему внутреннему голосу — и правильно делает. Вот. Я могу только пожелать Крылову успеха, удачи. Вот. И напоследок, может быть, еще скажу про одно обстоятельство: Крылов, так же как, кстати, и я — человек из интернета. Он в значительной степени начал свою деятельность как интернет-деятель, блогер, полемист в интернете, и у него, естественно, возникла в той или иной степени такая вот аберрация. Потому что свобода высказываний в интернете — она, естественно, приводит к тому, что практически любой диалог — он начинает быть... он начинает забиваться сумасшедшими. Сумасшедшими не в смысле каком-то аллегорическом, или в качестве преувеличения, ну а буквально: больной человек, с которым не общается никто в семье, с которым даже лечащий врач как-то избегает постоянного общения, поскольку он неприятен, он чо-то говорит, и говорит чо-то такое негативное... Вот эта среда — она рождает этих вот интернет-троллей там, и так далее... и у людей создается впечатление, что вот эти вот тролли — они создают какую-то массу. Что реально вот они окружают человека, и их там 10%, 15%, 20%... Троллей всегда бывает — 0000 там и одна десятая процента, да и какая десятая? Одна там миллионная доля процента. И это хорошо видно при независимых методах общения и контроля. Вот, например, когда есть ютуб, есть канал общения-чат, и есть донат. И вот — очень хорошо видно, как это все происходит на самом деле. Выпускаешь ролик, присылают 50 000 рублей, в течение двух дней. А в чате полтора сумасшедших разоряются: «Безобразно! Не умеете снимать! Никому неинтересно, я заснул, зачем это нужно, не чавкайте, уходите отсюда, безобразие, хулиганство», все... ну, пишет какой-то больной человек, а кажется, что это голос, так сказать, народа. И неизбежно человек начинает к нему подстраиваться, полемизировать, говорить на этом языке... и часто творческий человек как раз, потому что он тонко чувствует аудиторию, и он действительно ее чувствует. Но он не понимает, что эта аудитория виртуальная, и она в процентном отношении очень сильно искажена, не делает на это поправку. Последнее время люди уже опытные в этой интернет-полемике — они эту поправку делают... Крылов в девяностые годы, в нулевые годы эту поправку делал очень в незначительной степени, и я лично тоже вот через это прошел, и я ему здесь, так сказать, искренне сочувствую. А вот этот перекос в сторону интернета — он, конечно, в значительной степени был от безысходности, потому что все другие каналы были — и сейчас, в общем-то — перекрыты, для общения с людьми.

Ну вот, наверное, то, что я хотел сказать о Константине Анатольевиче. Точнее, я сказал только очень небольшую часть, но эта часть показалась мне как раз именно сейчас максимально важной. Большое спасибо за внимание, до новых встреч!

(Затемнение, потом опять свет загорается).

Галковский: Наташа мне говорит: «Ты бы этой палкой постучал, что ли». (Стучит по полу, стучит по комоду). Постучал!

(Снова затемнение, снова загорается свет).

Галковский: Наташа говорит, что этой штукой надо было кокнуть часы, но жалко. Не буду. А идея хорошая.

(Затемнение, опять свет).

Галковский: Забыл сказать еще одну вещь. Я лично общался с Константином Анатольевичем одно время и видел вокруг него разных людей, вот единственный человек, которого я видел рядом с ним, и который соответствовал ему по уровню интеллекта и таланта — это Дмитрий Быков. Неплохой, интересный поэт и замечательный, прекрасный литературовед. Все остальное — это... ну... и смех и грех. Вот так! (Снимает шляпу). До новых встреч!

На экране текст:

Если Вам понравился этот ролик, Вы можете

принять участие в проекте, переведя любые

средства на следующие счета:

• Сбербанк: 4276 3801 3665 0335

• Paypal: https://www.paypal.me/galkovsky

• Яндекс.Деньги: 410017215606874

Вы можете также поддержать канал на патреоне:

https://www.patreon.com/galkovsky

Все средства, полученные таким образом,

расходуются на развитие нашего ютуб-канала.

Спасибо за внимание!