013. День рождения. Видео Галковского в детстве.

Други мои! Ютубяне и ютубянки!

Сегодня у меня день рожденья. Если кто не знает, я родился четвертого июня тысяча девятьсот... да, тысяча девятьсот шестидесятого года, то есть мне уже пятьдесят восемь лет. Ну, тем не менее, надо, я считаю, отпраздновать... (достает из кармана фляжечку) вот, надеюсь вы со своей стороны тоже поддержите… (откручивает крышечку) За вас! За меня! За успех нашего совместного дела! (Выпивает. Завинчивает крышечку, оглядывается). А ничо как будто и не было! (Прячет фляжку обратно в карман).

Надо сказать, что я давно вынашивал идею разместить, опубликовать в интернете свои детские видео. А они, как это ни парадоксально, есть. Их очень мало. У родственников была любительская камера, они снимали себя, свой мир вокруг, а я рядом крутился, потому что мы жили вместе, в одной квартире, у нас была одна общая дача, ну, вольно-невольно я иногда попадал в кадр. Молодое поколение не понимает, что съемки в шестидесятые годы двадцатого века — это примерно то же самое, что сейчас съемки Марса. А по качеству-то еще и гораздо хуже. То есть — это страшная такая головная боль. Нужно… эта любительская камера, которая не дает никакого качества, убогая совершенно вот, причем она по советским меркам дорого, собака, стоила, вот… пленку надо было проявлять, вот... сначала держать в темноте, потом склеивать... вот, звука, как правило, там не было, пленка на девяносто пять процентов была черно-белая, чтобы ее посмотреть, надо было доставать катушки, вставлять в специальный аппарат и — в темноте наслаждаться, значит, вот этой прыгающей и дергающейся картинкой. Вот. Потому что определенного темпа там тоже не было, он был плюс-минус там, в зависимости от движения мотора… в общем — морока. Морока… но эти съемки есть, тем не менее, они сохранились… я сделал подборку, практически все интересное собрал… получилась двести двадцать одна секунда. То есть — меньше четырех минут.

В пятидесятые годы в СССР практически ни у кого не было камер, в хорошем смысле этого слова, были только камеры, опять же, в хорошем смысле этого слова, у государства, то есть — государственная съемка. Вот в шестидесятые стали появляться первые любительские камеры, и, соответственно, проекторы. Вот. Ну — народ стал потихоньку осваивать, вот каким-то чудом я в самом начале вот этой эпохи, этой эры гиперинформационного общества сумел зафиксироваться.

Ну, давайте посмотрим, что там такое у нас есть, а я постараюсь немножко комментировать. (Берет со стола планшет). Качество, сами понимаете, ужасное, но… хоть что-то.

Вот. Это двор на Спиридоновке, где я жил, я — вот этот толкающийся ребенок, который в шапке-ушанке, вот...

кидаюсь снегом в своего родственника, ну и он пытается тоже отвечать он немножко поменьше меня… вот… ну — вот так вот, да. Вот такой я был озорник.

Примечательна история вот этого родственника: он в девяностые годы стал банкиром, а в начале двухтысячных скрылся за границей с суммой в сорок миллионов долларов. Ну — пытались его найти, он, конечно, себе взял не все, поделился там с кем-то. Вот. Ну, найти его до сих пор не могут, потому что у него любимый был писатель-фантаст Гарри Гаррисон, который написал серию романов «крыса из нержавеющей стали», и там был такой главный герой, с которого он делал свою жизнь: Джим ди Гриз, или «стальная крыса». Так что его не нашли. Где-то он живет.

Ну ладно, пойдем дальше.

Дальше у нас очень важная и редкая для меня съемка, всего несколько секунд… где я снят со свои отцом. Правда, со спины. Но — тем не менее, это есть.

Вот. Идет отец, в кепке, справа,

я с ним, под руку, вот мы дальше идем-идем-идем-идем…

идем-идем.

Это Садовое кольцо, где была наш тогда дом… я и сейчас живу недалеко от этого места, но с другой стороны дороги.

Следующая съемка, она… там меня нет, это... но это единственная съемка, где хорошо видно моего отца. Поэтому я ее тоже включил в эту подборку… вот.

Это похороны моего дяди, художника, союз художников ему организовал гражданскую панихиду на улице Горького, ну вот, собрались все родственники…

мой отец в плаще-болонья, вот он стоит... слева…

А вначале — можно еще раз промотать… вот он стоит там, с такой… стрижкой «под бобрик»…

Больше никаких съемок отца не сохранилось.

Вот. Пойдем дальше. Ну вот, короткий такой эпизод на даче, где я со своим двоюродным братом играю в футбол, ну тут всего несколько секундочек…

Вот, это тоже на даче, и — довольно такой примечательный кадр, он очень… то есть — съемки — они очень небольшие, но... показательно. Видите?

Дело в том, что, конечно, на всех этих кадрах я появлялся случайно, это… за одним исключением, о котором будет ниже сказано… это — недоработка людей, которые снимали, потому что я им совершенно был не нужен, я какой-то там бедный родственник, они снимали себя. Вот. И — вот я прекрасно помню вот этот день, это была… это была… была такая погода, пасмурная, и вдруг — вышло солнце, и все бросились снимать, достали, значит, это, аппаратуру, запустили, и — меня погнали куда подальше, чтобы я не мешал. Снимать то, что им интересно, то есть — самих себя, домашних животных, растения, дома, сараи, там, прочие вещи. Вот. Но я как-то бросился в ноги, и — стал умолять, чтоб мне дозволили только хотя бы посмотреть, как они снимают, я встал вдалеке, сказали: «Шоб не двигался вообще, молчал тут»… я как столб стоял… вот. И смотрел, чо они там снимают. Снимали они, естественно, какую-то ерунду, как щас понятно. Но тогда им казалось это очень интересным. А я был мальчиком очень умным. Я примерно на два года опережал сверстников, и кроме того, у меня была такая вот... какая-то внутренняя интуиция, понимание ситуации, и я, конечно, прекрасно понимал, что снимать они меня не хотят, не будут, чо на меня пленку тратить? Но мне очень хотелось сняться, и… почему хотелось? Я отчетливо помню свои мысли, мне хотелось сняться тогда, чтобы я через пятьдесят лет посмотрел на себя маленького. То есть, этот маленький Галковский — он заботился о, вот... старом Галковском. И хотел ему сделать такой сюрприз. И сделал. Потому что я специально стоял в очень... в такой жалостливой позе, на одном месте, десять минут, пятнадцать, двадцать, тридцать, ну — они не выдержали, и в конце концов немножко меня сняли. И таким образом я попал в волшебный мир зазеркалья, и сейчас могу на себя посмотреть. Со стороны. Что самое интересное, вот эти родственники — они все имели отношение к ГИТИСу, ВГИКу, и у них были какие-то достаточно преувеличенные представления о своих способностях, они были молодыми людьми, еще студентами, ну… и как это не парадоксально — им действительно удалось сделать съемку на миллион. Только не благодаря себе, а благодаря шестилетнему режиссеру, который их выстроил, заставил себя снять. Вот так. Господь Бог иногда любит пошутить.

Ну что же… пойдем дальше. Это самый большой отрывок.

Это единственный такой фрагмент, где снимали в том числе меня, то есть, снимали на самом деле моего родственника, который читал сказку мне… а все это было сделано с определенной целью, целью был, конечно, не я, а просто они тестировали возможность делать звук. То есть, параллельно на магнитофон записывали звук, и была у них идея совместить его с экраном… вот, но… ничего из этого, естественно, не вышло, потому что практически невозможно, скорость там, она в этих аппаратах не фиксированная. Вот… ну, очень долго он там читал, я вот в данном случае нарезал фрагменты, которые… в которых есть я. Вот я в таком сижу… в такой полосатой пижамке и слушаю, что он мне читает. А читает он… какую-то почему-то очень страшную вещь, а именно сказку Маршака «Горя бояться — счастья не видать». Вот. Ну — почему-то советских людей иногда пробивало на какие-то фантастические вещи, вот например — совершенно асексуальная была культура эта советская, и вот на этом фоне взяли, сняли «Голубой щенок». Ну? Апология не просто гомосексуализма, но еще такого педофильского, да вот? И... все это в виде какого-то такого мультика веселого. Почему это сделали? Не знаю. А вот эта сказка — она очень мрачная, она про счастье и несчастье, про дьявола, который морочит людям голову, и вот этот морок — он связан с бизнесом, с идеей купли и продажи. Я советую вам почитать эту сказочку, она очень показательна, и совершенно, конечно, она не советская. Она мрачная такая, в общем, и… почему он ее читал — я не очень понимаю…

смысл этой сказки в том, что люди друг другу под разными предлогами сбывают «горе-злосчастье». Горе-злосчастье к ним привязывается, они должны какую-то вещь продать, и к нему в придачу отдать горе-злосчастье. И вот — после чтения этой сказки я вскоре пошел в школу, превратился там, из-за своего очень высокого интеллекта и простодушия интеллигентного такого, и доброты, превратился в классного шута, изгоя, учился на одни двойки, и все приговаривал: «Эх, горе-злосчастье у меня, опять я двойку по арифметике получил», шел домой с портфельчиком, ранцем… вот привязалось ко мне вот это горе-злосчастье. Очень хорошо помню, как он читал, а это был родственник, он с профессиональным актерским таким талантом, и это видно по его лицу, по даже вот… тут не слышно его голоса, но видно, что это такой человек, с некоторым обаянием… театральным.

Н-да… ну вот, пойдем дальше, пойдем дальше.

Вот — небольшой фрагмент, где я опять с родственником, которого избивал, мы тут с ним бегаем по даче… и вот здесь очень хорошо видно, каким я был, я был очень таким красивым, интеллигентным мальчиком, но видно, что несчастным. Ну не было у родителей заботы купить мне шапочку, я ходил вот, видите, в чем? В газете. На голове.

Ну и наконец — последний фрагмент, он мне нравится больше всего. Это символ для меня моего детства, счастья. Ну я считаю — у меня был счастливое детство, и у всех детей детство счастливое, если уж нет каких-то ну совсем фантастических катаклизмов… ну — было трудно, было… были какие-то обиды, были травмы. Ну — золотое детство — оно и есть золотое детство.

Вот! Галковский. Бежит-бежит…

Я очень хорошо — что удивительно, мне тут шесть лет — я удивительно хорошо помню этот день. Было очень жарко, градусов тридцать. И в доме были открыты две двери, такие, насквозь, поэтому там было прохладно. И я делал большой круг по участку, потом забегал в эти двери, там было прохладно, потом снова на эту жару, и мне это очень вот так все нравилось… кроме того, когда я бежал, меня еще обдувало ветерком, а тропинка рядом с домом была выложена кирпичами, поросшими мохом, я бегал босиком, и я вот до сих пор чувствую, как я бегу по этому мху, влажному, прохладному, пружинящему… вот так, удивительно, что это впечатление, это ощущение — оно каким-то фантастическим образом оказалось зафиксировано на видео в эпоху, когда его еще, в общем-то, не было. И я сегодня показал последний ролик своему старшему сыну. Он его посмотрел и говорит: «А это я, а где меня снимали»? Действительно, он очень похож на меня. И мне кажется, что, наверное, он это я, он бежит по этой дорожке, и все хорошо. Вся жизнь у него впереди.

Вот так, ребята! Старайтесь… сейчас столько возможностей, старайтесь, конечно, фиксировать иногда эти прекрасные мгновения, сейчас это сделать просто… они останутся. И может быть — очень-очень кому-то помогут. Через двадцать лет, тридцать, сорок, пятьдесят… сто… Мы не знаем, как развивается жизнь, куда она идет, она имеет такую мистику. Это человек не понимает, он понимает мистику мгновения. Вот идет человек по улице, идет, и рядом с ним происходит какая-то катастрофа, которой он, допустим, счастливо избежал. Случай, мгновение! Немножко задержал ход или убыстрил, и — рухнувшая стена оказалась сзади или впереди, и он понимает, что вот этот случай — он имеет какое-то мистическое значение, но потом, когда он мыслит категориями «день», «неделя», «месяц», может быть, «год» — идет какая-то рутина такая, она достаточно рациональна, и кажется, что в жизни не происходит никаких удивительных, странных событий, все происходит своим чередом, уныло, серо… но когда берешь большие промежутки времени — десять лет, двадцать, пятьдесят, то видно, что жизнь — это не просто такая простая вещь, это — судьба.

Судьба. Я свою жизнь в значительной степени прожил, и я вижу, что она очень странная, удивительная, загадочная, хотя — если разбить ее на маленькие фрагменты, то, наверное, ничего особенного в ней не происходило. И так же можно отнестись к любой другой жизни, но если на эту жизнь посмотреть сверху, окажется, что это сюжет, это роман, это книга, где все очень связано, целенаправленно, и, кроме всего прочего, иногда красиво.

Спасибо вам за внимание, может быть, немножко как-то я ударился в лирику, но — пятьдесят восемь лет, ребята, не шутка! (Достает из кармана фляжку). Большинству-то из вас-то, конечно, гораздо меньше. Как сказали древние — после сорока надо уже себе иногда позволять, иначе — без допинга уже — ну невозможно. (Пьет из фляжечки). А так вроде — немножко чего-то принял, вроде, вроде и ничего, вроде и… еще. ЕЩЕ ОГОГО, ЕЩЕ ПОЖИВЕМ ТАМ, УУУХ, МЫ ЕЩЕ… (убирает фляжку обратно в карман). Покажем. А может и покажем! Возьмем вон… миллион пользователей запузырим в нашем ютубе! У нас, кстати, завтра будет ровно месяц. Я готовлю отдельный ролик, такой отчет, расскажу вам, что сделано, что надо сделать, какие планы… в целом — все развивается неплохо. Большое вам спасибо за поддержку, внимание — это очень ценно. Подписывайтесь на мой канал, пишите, присылайте разумные вспомоществования, которые все пойдут исключительно на дело, и следите за нашими обновлениями!

Вот так, ребята!

До свидания!

На экране надпись:

Если Вам понравился этот ролик, Вы можете

принять участие в проекте, переведя любые

средства на следующие счета:

• Сбербанк: 4276 3801 3665 0335

• Paypal: https://www.paypal.me/galkovsky

• Яндекс.Деньги: 410017215606874

Вы можете также поддержать канал на патреоне:

https://www.patreon.com/galkovsky

Все средства, полученные таким образом,

расходуются на развитие нашего ютуб-канала.

Спасибо за внимание!