171. Владимир Набоков. Штрихи к биографии: II. Образование

Други мои, дорогие ютубонабоки и ютубонабочки!

В прошлой лекции мы выяснили что Владимир Владимирович Набоков вовсе не был сказочным принцем, окружённым прекрасными, благородными, всеми уважаемыми и исключительно богатыми людьми. Хороша вещь. Его отец был опасный политический авантюрист, много сделавший для разрушения своей родины и уничтожения сословия, которому принадлежал. И, в конце концов, его, по совокупности заслуг, пристрелили как шелудивого пса на сцене берлинской филармонии. Со стороны матери, Набоков имел еврейское происхождение. Конечно, Козловы были русифицированы, приняли православие, но, тем не менее, в среде, которой принадлежал Набоков – это было пятно. В довершение всего, практически все предки Набокова были сексуально ненормальными – это было что-то невероятное: кровосмешение, педерастия, педофилия – черти что! Ну, как говорится, в семье не без урода, но тут, извините, речь идёт о семьях, которые из уродов и дегенератов состоят.

В прошлой лекции я кое-что рассказал, но самую страшную информацию мне сообщил недавно Клетчатый – он ко мне подошёл в кулуарах, отвёл меня в сторонку, и сказал: «Уважаемый литературовед! А вот посмотрите – у Владимира Владимировича дедушка со стороны отца был с большими странностями: после училища правоведения он стал двоеженцем, причём его жёнами были мать и дочь. Значит, бабушка со стороны отца – она тоже странная. Она утверждала, что большинство её детей от других мужчин, и могла, например, с подругами раздеться до гола в ложе парижской оперы. Соответственно, дедушка со стороны матери педерастом-педофилом.

Остаётся последняя бабушка – его жена, дочка того самого Козлова – генерала от медицины. Вот о ней можно добавить. Она вышла замуж за маньяка-педофила, это мы знаем, а её сестра вышла замуж за врача Вениамина Тарновского – он был основоположником школы российской венерологии, а также сексопатологом, и написал книгу «Извращение полового чувства», а сама она, тётка матери Набокова, была специалисткой по проституции и женской преступности. Она написала книгу «Женщины-убийцы» со 163 рисунками и 8 антропометрическими таблицами. Ещё она писала о воровках. А братом Вениамина Тарновского был другой крупный медицинский деятель – он написал монографию «Извращение полового чувства у женщин». И это всё были не академические исследователи – немецкие гильельторы такие. Да, они все работали в поле, то есть, в родильных домах, венерологических клиниках в тюрьмах, в приютах для несовершеннолетних преступников, публичных домах и так далее. И они занимались большой общественной деятельностью – председательствовали во всевозможных комитетах – и все они были связаны с Анатолием Фёдоровичем Кони, о котором нам рассказывал уважаемый Дядюшка Джо, но тема была не его, поэтому он рассказал раз вскользь о сексуальных пристрастиях отца Кони, но о самом Кони умолчал. А его жизнь была очень причудливая. В молодости у него была помолвка, но Кони заявил, что ужасно себя чувствует и скоро умрёт, а состояние его нервов таково, что он никогда не будет в состоянии выполнять супружеские обязанности. Прожил Кони 83 года здоровым и холостым. И вот тут клетчатый продолжил: если они все были по теме, то, очевидно, что перед нами, как он сказал, «организейшн», и речь тут не идёт, например, о гомосексуальном подполье – нет, это очень разветвлённая, политизированная структура, видимо, сформировавшаяся в России в период стимпанка. Чем они занимались кроме обслуживания разнообразных потребностей своих членов и своей клиентелы? Они, по всей видимости, собирали компромат на бюрократическую, военную и экономическую элиту Российской империи, и, более того, судя по всему, их связи уходили далеко за пределы России – например, на верхи международного дипломатического корпуса. Вот так. И учитывая, что это сказал Клетчатый, а он слов попусту не бросает, вероятно так всё и было. И под этим углом зрения невероятный успех «Лолиты» выглядит иначе – книгу ждали, и фамилию Набоковых помнили – на верхах запада. В этой связи стоит почитать мемуары его двоюродного брата Николая Дмитриевича Набокова – мы о нём уже упоминали – он был не только востребованным композитором, но и крупным международным музыкальным чиновником. Почитаете, как он описывает гомосексуальную тусовку верхов веймарской Германии – молодого человека там ждали и знали. Я всё это говорю не для того, чтобы опорочить память Набокова или опуститься до уровня низкопробных сплетен: Набоков давно умер, умерли близкие ему люди, умер его сын, на котором пресеклась линия семьи. Его память ничего не потревожит и не умалит. Моя цель диаметрально противоположенная – я хочу показать нравственный подвиг этого человека. Он сам в своих мемуарах изобразил себя баловнем судьбы, которому в детстве и юности жизнь дала всё, но он был человеком, которого с детства жизнь наградила генетическим и социальным горбом. Его старт был низким, с наибольшей вероятностью он должен был стать гомосексуальной проституткой, как его брат Сергей, а он стал великим писателем и просто великим русским человеком, который сохранил для будущих поколений своих неблагодарных соотечественников русский язык, русскую литературу и русскую интеллектуальную культуру, и сделал это почти в одиночку, и несмотря ни на что. А теперь давайте перейдём к следующей теме – к теме образования Набокова.

Опять-таки считается, что Владимир Владимирович получил блестящее домашнее образование: с ним занимались опытные педагоги, и с младых ногтей он в совершенстве владел тремя языками – русским, английским и французским, причём на первых двух он оставил нам замечательные гениальные произведения – потом Набоков учился в знаменитом Тенишевском училище, одном из лучших частных школ Петербурга, и, наконец, получил высшее образование в знаменитом Кембридже. Ну, о Кембридже мы уже сказали в одной из прошлых лекций – скажем ещё – а пока поговорим о домашнем образовании маленького Володи.

Его отец был бисексуалом, и добирал гувернёров для детей из числа своих любовников – это были случайные люди, не имеющие педагогического образования. Несомненно, условием их работы было отсутствие сексуальных поползновений в отношении детей, но, видимо, соблюдать это правило им было трудно и их постоянно увольняли – брат Набокова Сергей с детства был развращён и в эмиграции стал профессиональным гомосексуалистом. Внешне это был весёлый красивый мальчик скандинавского типа, но из-за растления у него развилось сильное заикание и близорукость – он стал замкнутым и стеснительным. В 16 лет Володя нашёл его интимный дневник с гомосексуальными признаниями… и передал его кому? Гувернёру, который был в теме, а тот передал отцу, который публично распинался за права гомосексуалистов. Никаких последствий для 15-летнего брата это не имело: о его пристрастии в семье было хорошо известно. Набоков кривит душой, когда в воспоминаниях утверждает, что его брат учился в другой школе – они учились вместе, и лишь в самый последний период, из-за гомосексуальной истории, его перевели в другое учебное заведение. Сергей и Владимир Накбовыо в эмиграции пошли учиться в английские университеты. Сергей был открытым геем, а Владимир бисексуалом, как и отец, скрывающий часть своей личной жизни. Поэтому Сергей поступил Оксфорд, а Владимир в Кембридж. Димдимыч нам в своё время рассказывал о принципиальном отличии этих университетов-близнецов: в Оксфорде учатся джентльмены, которые не врут. Ну, не врут кому? Другим джентльменам. А в Кембридже врать можно всем – это фишка. Если прижмут, то джентльмен из Кембриджа расхочется и скажет, что он разыграл другого джентльмена – это старый университетский обычай. Однако Сергей, учась в Оксфорде, связался с британской разведкой, и после этого был переведён в Кембридж – такой перевод крайне редкое событие, свидетельствующее об особом расположении англичан чем к детям своего агента. После окончания Кембриджа Сергей стал информатором «интеллидженс сервис» в гомосексуальной богемии Германии и Франции. В 1926 году он перешёл в католичество – члены Патреона ранга «Куратор» слышали лекцию Димдимыча о цветовой дифференциации английской разведки, и понимают, что это означает. Вскоре после этого Сергей Набоков заключил гомосексуальный брак с сыном баварского миллиардера – ну, тогда мультимиллионера – Карла Тиме. Карл Тиме занимался международным страховым бизнесом – молодожёны поселились в альпийском замке – вот его фотография: сейчас замок пришёл в негодность, но тогда это была роскошная вилла. Существует легенда, согласно которой Владимир Набоков игнорировал своего брата – это неверно, они постоянно общались в Кембридже, были там партнёрами по теннису, а в впоследствии Владимир навещал своего, как ему тогда казалось, очень успешного, благополучного и процветающего брата в Европе, и общался не только с ним, но и с его его мужем. Дружбы между ними действительно не было, но Владимир Набоков вообще со всеми родственниками держал дистанцию; исключением была его мать, и то только до известной степени. В силу уровня своего развития, она мало разбиралась в изгибах его литературной карьеры. Сергей был арестован нацистами в 1940 году, а затем отпущен на свободу, и снова арестован в конце 1943 года. Через год он умер от истощения в концлагере. Официально считается, что он был британским агентом, вроде бы там скрывал сбитого английского лётчика, и так далее. На самом деле немцы его интернировали как члена пробританской гомосексуальной тусовки:     первый раз превентивно, а второй раз в рамках общего завинчивания гаек в проигрывающем Третьем рейхе. Веймарская Германия, после СССР, была главной страной гомосексуального секс-туризма. Гомосексуализм там поощрялся англичанами – с одной стороны с целью разложения и деморализации недобитого противника, а с другой стороны с целью создания пробританского лобби на верхах немецкой аристократии и немецких интеллектуалов. В этом смысле гонения на гомосексуалистов со стороны Гитлера были вполне рациональными, что, конечно, эти гонения сами по себе нисколько не оправдывает. В любом случае уровень открытости Германии в сексуальных вопросах не соответствовал общему уровню развития тогдашнего общества и носил искусственный характер: естественным путём Европа дошла до такого лет через 40, то есть, через два поколения. Скорее всего сотрудничество Сергея с интеллидженс сервис ограничивалось безобидной болтовней с куратором, который, таким образом, получал из первых уст сплетни и слухи об интересующем его предмете. После начала военных действий эти контакты прекратились и этим все закончилось, иначе бы Сергея судили и расстреляли за шпионаж. Интересно, что напарник Сергея, Герман Тиме, особо не пострадал – он служила Вермахте и после войны вернулся в свой замок. Перейдём к судьбе Владимира.

Набоков даёт нам перечень своих гувернёров в своих мемуарах: в большинстве случаев это очень странные люди. Конечно, Набоков в своих характеристиках по-пушкински безжалостен, но, как правило, так же точен. Даже простой перечень реальных фамилий его гувернёров вызывает хохот. Сам Набоков никого из них не называет реальными именами. У одного была фамилия Жирносеков, у другого Пиденко, а у третьего Околокулак. Многие из них были членами Аль-каиды, мотали срока в тюрьмах, и принадлежали к калейдоскопу русофобских национальностей: один из них акробат-латыш, от которого несло как от роты солдат, и который послужил прототипом Родриго Ивановича в «Приглашении на казнь»; любил наказывать маленького Володю, устраивая с ним боксёрские поединки – бил он его в лицо и очень сильно. Ещё одна легенда, созданная самим Набоковым, это вот как раз его боксёрские упражнения: считается, что он отлично боксировал, и наводил таким образом порядок в школьном классе, однако одного взгляда на молодого Набокова достаточно, чтобы понять, что он для этого вида спорта совершенно не годился. Спорт – дело хорошее, но в случае Набокова – это теннис, велосипед, плавание, на крайний случай футбол, если иметь виду дворовый уровень футбола начала века, но никак не бокс. Нужно быть полоумным папашей, чтобы этого не понимать – Набоков отец был жизнерадостным, крепкозадым мужланом. Конечно, ему было хорошо боксировать со своими напарниками латышами и украинцами, к тому же ему поддающимися, но его сыну очень повезло, что он не превратился в инвалида. Он несколько раз получал сотрясение мозга, и, наконец, всё закончилось в Кембридже, где ему какой-то индус сломал нос. Индус – это, как вы понимаете, пух-перо – какой там из него боксёр: человек серьёзный сделал бы из Владимира Владимировича калеку на всю жизнь. В школе хиловатого Набокова, естественно, били, и он с ужасом вспоминал в ностальгическом письме одноклассника верзилу, который его лупил. А в мемуарах, разумеется, оказывается, что этого вот верзилу лупил сам Набоков. Английскому языку его учил странный человек, у которого была идиотская привычка – он читал одно и то же стихотворении английского зинчпок трулялиста Эдварда Лира. Набоков так его переводит на русский язык:

Есть странная дама из Кракова

Орёт от поджатия всякого

Орёт наперёд, и всё время орёт

Но орёт не всегда одинаково

При этом англичанин с каждой с каждой строчкой жал руку Володе всё сильнее и сильнее, пока он не начинал кричать, и, вот, до конца стихотворения наш боксёр ни разу не выдержал. Кстати, в оригинале там речь идёт не о даме из Кракова, а о русской девушке, которая орёт, когда её… трогают. Про самого Эдварда Лира сто лет англичане сообщали, что он играл на гармошке и на расчёске, был очень интересным фантазийным поэтом, двадцатым ребёнком в семье, эпилептиком, астматиком и полуслепым. На самом деле это был наглый, розовощёкий британский педераст и бездельник, живущий со своим поваром албанцем. Это огромное достижение 21 века – тогда решили, что гомосексуалисты хороши уже сами по себе, и им теперь не надо морочить голову обывателям картинами или стихами – очень часто сомнительного качества, а главное с каким-то трудно объяснимым надрывом:

– Хотите я вам прочитаю стихи?

– Нет, не хочу.

– Нет, я всё-таки прочитаю.

В доме Набокова, конечно же, были и знаменитые английские гувернантки – куда же без них. Но они, как и гувернёры гомосексуалисты, менялись как в калейдоскопе: одну выгнали, потому что она оказалась лесбиянкой и лезла к маленьким девочкам; другой наоборот на маленьких детей было наплевать до такой степени, что пятилетний Набоков с четырёхлетним братом не замечено пробрался на прогулочный пароход и уплыл по Рейну – это было в Германии; исключение составляла гувернантка-француженка, научившая Володю прекрасному французскому языку – по инерции он начал её изображать в мемуарах толстой, уродливой дурой, но потом как-то осёкся, и кончил во здравие – это был хороший, добрый человек, который любил детей не в англосаксонском, а в человеческом смысле этого слова. Ну вот в результате такого горе-воспитания и горе-образования, Володя к 12 годам не имел элементарных знаний в области математики и русского языка, но, правда, хорошо говорил по-английски – это была заслуга не воспитателей, а родителей, которые на английском общались между собой, засыпали своих детей английскими детскими книжками, и даже заставляли молиться их не на русском, а на английском языке. Но это знание было для тогдашнего школьного обучения скорее бесполезным – знание французского Набокову пригодилось в школе, а вот английский оказался ни к селу ни городу – В России на этом языке мало кто разговаривал, и в школах ему не обучали. Вторым иностранным в школе Набокова был немецкий, он по нему учился очень плохо, а потом всю жизнь врал, что его немецкому вообще никогда не учили, и он по-немецки и не знает ни слова. Язык он все-таки знал довольно сносно, потому что пора жил в Германии 15 лет, и у него, конечно, были, ну, в общем, серьёзные филологические способности.

Ну вот как бы то ни было 12 летний недоросль Набоков оказывается в знаменитом Тенишевском училище. Об этом учебном заведении исписаны горы бумаги, говорится, что это какая-то необыкновенно передавая школа, где педагогический коллектив, ну,  вот, творил чудеса – всё это верно, хотя стоит заметить, что Тенишевское училище не было гимназией, то есть, являлась школой второго сорта – там обучали детей по программе реального училища, но с некоторыми дополнениями. Там учили слесарить, заниматься бухгалтерским учётом, и бедный Набоков потом всю жизнь записывал кому сколько он дал на чай. Ну, представьте – писатель миллионер, уже пожилой человек, живущий в фешенебельной гостинице в Монтрё, каждый день записывает сколько он дал монеток официанту или разносчику газет, при этом это не скупердяй, и дураком его назвать тоже трудно. Ещё хуже то, что Набоков всю жизнь щеголял знанием французского и английского, но он совершенно не знал латыни и греческого – в его текстах мало античных аллюзий. Постоянное хвастовство отличным знанием новых языков скрывало пробел в классическом образовании, особенно заметный и для Набокова из-за его увлечения пушкинской эпохой – эпохой русского классицизма. Но действительно серьёзная проблема была не в этом: распинаясь про Тенишевское училище, он забывает одну маленькую, вот, крохотулечку, микроскопическую деталь – и это очень характерно для тогдашних русских – это учебное заведение было очень хорошим: 20 человек в классе, квалифицированный преподавательский состав, современные методы обучения, многочисленные кружки по интересам, прекрасные наглядные пособия в классах, отличные гимнастические залы и так далее тому подобное. Недостаток был один: эта роскошная школа предназначалась для богатых афроамериканцев. Белые там были в количестве 10-20 процентов, но они были должны выгодно оттенять способности чернокожих ребят. То есть, в каждый класс брали заведомо русского тугодума и злыдню – именно такой ученик-второгодник постоянно избивал Набокова. Ещё было важно немножечко добавить петрушки: 2-3 аристократов, чтобы поднять социальную самооценку тех ребят, для которых школа и затевалась. Нормальный аристократ с Тенишевским училищем не стал бы иметь дела, но отец Набоква был ненормальным, и отдал туда своих детей. Белые в Тенишевке были чужими на празднике жизни. Кроме всего прочего, смысл учёбы в привилегированном учебном заведении, заключается в установлении крепких, иногда на всю жизнь, контактов между учениками, которые затем помогают друг другу в социальной карьере. А с кем маленький Набоков мог познакомиться в этой школе? Говорится, что у него было там три товарища – это еврей Самуил Израилевич Розов, впоследствии живший в Израиле; потом армянин или армянский еврей Самуил Канджунцев, классный гений, в дальнейшем владелец эмигрантского кинотеатра; и нищий и глупой русский мальчик Шустов, вскоре исчезнувшие с горизонта. Розов и Канджунцев, наверное, были неплохими ребятами, но это не те ребята, с которыми стоило заводить дружбу сыну лорда. Они оказали в дальнейшем Набокову помощь, но это была та помощь, которую могли оказать и чёрные мальчишки.

Набоков по всей видимости не только не получил нормального высшего образования – у него также формально не было и образования среднего. Существует путаница с поступлением Набокова в школу. В воспоминаниях он называет одни цифры и даты, а в его формуляре стоят другие. Последний год обучения пришёлся на безумный семнадцатый год, и там было вообще не до учёбы. Считается, что Набоков почему-то сдал выпускные экзамены на месяц раньше положенного срока, а потом потерял свой аттестат, и вот здесь ему пригодилась дружба с афроамериканцами – он поступил в Кембридж по аттестату своего друга Самуила Розова, который в это время тоже оказался в Англии. По словам Набокова он показал приёмной комиссии аттестат Розова для примера, заявив, что у него есть такой же, но он его потерял, а глупые англичане этого не поняли и решили, что это аттестат самого Набокова. Ну, конечно, как люди, профессионально занимающиеся приёмом документов в Кембридж, могли разобраться кому, там, где и какой аттестат принадлежит – для них это была непосильная задача. Относительно Набокова, сына британского агента, решение было принято на верху, и англичане просто сделали вид, что ничего не заметили, а может быть и вообще организовали, вот, всю вот эту документальную базу. А в дальнейшем Самуил Канджунцев джинсов оказал Набокову другую афроамериканскую услугу – он одолжил ему костюм для первого публичного выступления. У самого Набокова, после блестящего такого образования, своего костюма не было. Вот такими могущественными друзьями был окружён Набоков благодаря уму и дальновидности своего отца. Но самое плохое не это. В Тенешевском училище маленький Володя научился вести образ жизни чёрного оболтуса, как говорят афроамериканцы – вихляться. Он никогда не умел ухаживать за женщинами своего класса – у него получалось только с афроамериканками – это навыки героя «Не грозите Южному Централу».

[Эпизод из фильма]

Эти навыки героя и не грози южному централу Набокову очень пригодились в жизни – белые женщины давали ему отворот-поворот, хотя он был довольно симпатичным, что в тот период считалось большим бонусом в личных отношениях. Но начинал кривляться, хамить, и это у его пассии оставляло чувство глубокого недоумения. Отец его первой невесты просто спустил негодяя из лестницы, когда она пожаловалась, что Набоков склонил её к оральному и анальному сексу. С белыми девушками и женщинами у него ничего не получалось. С большим трудом юный Набоков, в конце концов, нашёл себе чернокожую любовницу – Еву Любржинскую, которая была его на пять лет старше, и помогла ему стать, или почти стать, полноценным мужчиной. Потом он женился на чернокожей лесбиянке, подруге детства Самуила Канджунцева – ему с ней было так хорошо, что у них даже родился ребёнок. Ну, вот, совет да любовь, но люди его класса, включая близких родственников, считали Набокова сумасшедшим. Они, конечно, ошибались: как сейчас всем ясно – чернокожие гораздо лучше белых, точнее, они им равны, но белые перед ними виноваты в угнетении, и должны извиниться, а в качестве компенсации отдать личные носильные вещи и встать на колени. Точнее, на одно колено – как становились белые лорды перед своим сюзереном. Но Набоков жил в другую эпоху: когда он стал вихлять по Кембриджу, ему сделали замечание – по газонам не ходить. Набоков повалился на землю и стал хохотать: «Чувак, ты чё, серьёзно? Прикол, по траве ходить нельзя. Ребята, прикинь, сумасшедший!». И на следующий день Набокову выписали штраф – он был потрясён, и воспринял это как мировую несправедливость, личное оскорбление: «Ну чего это – и харкать нельзя, и срать под кустами, что ли? Это как вообще? Но в Кембридже то нет полиции!» И действительно на территории западных университетов полиция не допускалась, как и в дореволюционной России, но в России это делалось из уважения к афроамериканцам –хотели не спугнуть студентов, иначе они вообще учиться не будут, а на западе полицию не допускали, потому что она только бы мешала бы работать университетской системе безопасности, которая была в 10 раз многочисленнее и в сто раз квалифицированнее. А если говорить про Кембридж, то это просто всегда был филиал английской тайной полиции. Как и прочим студентам, Набокову сразу назначили куратора – офицера университетской масонской ложи, занимающейся сбором сведений о студентах, а также контрразведкой и вербовкой в тайную полицию. Когда Набоков пришёл на первую встречу с куратором – от куратора зависело очень многое: он размещал студентов в общежитии, подбирал им напарников, инструктировал о мелочах бытовой жизни, следил за денежными выплатами – так вот, когда он к нему пришёл, то наступила на чайник, который стоял на ковре, а в комнате был полумрак. После этого, по словам Набокова, куратор сильно его невзлюбил и стал изводить. К сожалению, поведение Набокова было достаточно типично для тогдашних русских.

[Эпизод из фильма]

Русский начала двадцатого века – это хам, но не по злобе, а по общей непуганности контингента – это варвар. Русский студент 1950 года гораздо культурнее и воспитаннее русского студента 1910 года, потому что в советское время селекция пошла десять к одному: 9 хамов забивали на смерть, один из-за угрозы быстрой, но мучительной смерти становился цивилизованным человеком, и приучался держать язык за зубами – своими зубами. Русские образца 1910 года – это примерно вот что: молодой человек приехал на дачу к родственникам, зашёл в спальню к дедушке, увидел на столике стакан воды, и выпил. Ну а что – жарко, он хотел пить, вот, выпил, а дедушка в этой воде на ночь держал вставную челюсть. Ну, вот это вот русский – это всё люди с нашей точки зрения неприятные, и постоянно попадающие в какие-то неприятные, конфузные истории – они бесцеремонные и глупые, и вы не смогли бы с ними общаться на бытовом уровне ни одного дня. Вот такой парадокс, и это я вам говорю, прожив жизнь и, как мне, кажется зная предмет.

Кстати, о кураторе. Набоков даже через 30 лет после уничтожения чайника, шипел на этого человека, и, в частности, из-за того, что он подобрал не правильного напарника по общежитию – Михаила Калашникова. Подойдя к делу формально: вот, ну, два русских эмигранта, пусть живут вместе, а Калашников этот, по словам Набокова, был гадкий, брутальный, он ругался матом и читал протоколы сионских мудрецов, и он вот этого гада с трудом терпел полгода из-за идиотизма своего куратора. Но на самом деле Владимир Владимирович был сокамерником Калашникова не полгода, а два года. Они тесно общались, дружили и Набоков ухаживал за его родственницей – ну, разумеется, неудачно. Потом Калашников не сдал экзаменов и уехал из Кембриджа. А что сделал умный куратор, у которого на Набокова было досье? Доносы преподавателей и низшей администрации, университетского врача и местных давалок – кадровых сотрудниц тайной полиции: он его знал как облупленного. Но главное ­– он Набокова видел. Он видел то, чего до сих пор не могут увидеть набоковеды, замороченные гениальным словоплётсвом этого человека, несомненно выдающейся личности, и, в том числе, выдающегося обманщика. Что видел куратор Набокова? Он видел молодого студента, женственного, который писал стихи, который был братом студента-гея, и которой иногда жаловался на своего соседа по общежитию, что он противный мужлан, от него пахнет потом, там – ну, вот, всё, вот, вот так. Ну, горевал. Он подобрал ему другого напарника, русского графа – Роберта Луиса Маголи-Серати де Калри – очень утончённого человека, ценителя стихов. На рождественские каникулы после этого они поехали вдвоём на лыжные курорты в Швейцарии. Набоков был счастлив: спали они в одной постели, причём, как говорит биограф Набокова, Владимир Владимирович не подозревал, что его компаньон был геем. Может быть, может быть… Но компаньон то знал, что он гей, сам, что сам он гей, да? Или он был так увлечён лыжами, что, вот, об этом забыл. И вот по поводу этого напарника никаких жалоб у Набокова нет: никаких протоколов сионских мудрецов он не читал, матом тоже не ругался, и пахло от него, конечно, не потом, а хорошими женскими духами – люди друг друга нашли. Благодаря кому? Умному куратору, который любя помог молодым людям, сделал доброе дело. Ну кто ставит чайник у входа в слабо освещённой комнате, вот, на ковёр? Согласитесь – это хорошее начало беседы для профессионала: человека сразу видно, сразу. Один чайник обойдёт; другой опрокинет, но мило пошутит над своей неуклюжестью, и превратит происшествие в забавный эпизод; третий бросится извиняться и вытирать лужу; четвёртый будет тупо молчать; пятый чертыхаться – вот человечка и видно, сразу видно. Через двадцать лет Набоков снова посетил Кембридж, и по старой памяти зашёл к куратору, в его полутёмную келью, и опять наступил на чайник – он там стоял всегда.

Как вы думаете, как поступит чернокожий подросток если найдёт дневник брата, в котором говорится, что его брат гей? Правильно, он начнёт его читать вслух во дворе и бешено хохотать, что Набоков и сделал. А что ещё сделает африканский подросток, который, как положено по обычаям афроамериканской культуры, скорее всего сам имеет гомосексуальный опыт – опуская «эпизодический»? Он вспомнит, как его брат плакал, в каком он был ужасе, какой это был позор, и сам никогда никому о своём гомосексуальном опыте не расскажет, а потом через не хочу женится, и сделает себе, стиснув зубы, и с помощью жены, которая согласилась на брак зная все его проблемы, ребёнка. Кстати, у сына Набокова на это духа не хватило – он умер холостяком.

В мемуарах Набокова очень много философских или, точнее, философических отступлений, но Набоков, как мы уже отмечали, шахматный композитор, и случайного растекания мысли по древу в его произведениях нет. А другие берега – это художественное произведение. Основная тема рассуждений там – это тема мимикрии, притворства, обмана в целях самосохранения, а, впрочем, как потом неожиданно заявляет Набоков, который никогда не был биологом, не в целях самосохранения, а, вот, так, просто, просто так, просто это красиво:

«В этом смысле загадка "мимикрии" всегда пленяла меня -- и тут английские и русские учёные делят лавры -- я чуть не написал "ларвы" – «лярвы» – поровну. Как объяснить, что замечательная гусеница буковой ночницы, наделённой во взрослой стадии странными членистыми придатками и другими особенностями, маскирует свою гусеничную сущность тем, что принимается "играть" двойную роль какого-то длинноногого, корчащегося насекомого и муравья, будто бы поедающего его, -- комбинация, вроде бы рассчитанная на  отвод  птичьего  глаза?  Как объяснить, что южноамериканская бабочка-притворщица, в точности похожая и внешностью и окраской на местную синюю осу, подражает ей и в том, что ходит по-осиному, нервно шевеля сяжками? Таких бытовых актёров среди бабочек немало. А что вы скажете о художественной совести природы, когда, не довольствуясь тем, что из сложенной бабочки каллимы она делает удивительное подобие сухого листа с жилками и стебельком, она, кроме того, на этом "осеннем" крыле прибавляет сверхштатное воспроизведение тех дырочек, которые проедают именно в таких листьях жучьи личинки?  Мне  впоследствии    пришлось    высказать, что "естественный подбор" в грубом смысле Дарвина не может служить объяснением постоянно встречающегося математически невероятного совпадения хотя бы только  трех  факторов подражания  в  одном существе  -- формы, окраски и поведения (т. е. костюма, грима и мимики); с другой же стороны, и "борьба  за существование"  ни

при чем, так как подчас защитная уловка доведена до такой точки

художественной   изощрённости, которая находится далеко за

пределами того, что способен оценить мозг гипотетического врага

-- птицы, что ли, или ящерицы: обманывать, значит, некого,

кроме разве начинающего натуралиста. Таким образом, мальчиком,

я уже находил в природе то сложное и "бесполезное", которого я

позже искал в другом восхитительном обмане -- в искусстве».

Тема мимикрии, о которой говорится в «Других берегах» – это  указание на притворства гомосексуалиста, и на притворства выходца из глубоко ненормальной семьи, изображаемой им в этом произведении идеалом семейного счастья. Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Набоков не был гомосексуалистом – он получил в детстве гомосексуальный опыт, ну, скорее всего, вот, сначала от своего дяди сумашедшего, хотя о него что-то почти все дяди были сумасшедшие –  это ему не понравилась. Нормальным гетеросексуалистом он тоже не стал, но с гомосексуалистами у него был, как сказал Синявский по отношению к советской власти, стилистические разногласия. И в этом он напоминает одного из своих литературных кумиров Марселя Пруста, который был вообще классическим педерастом, но все гомосексуалисты в его произведениях тупые, ограниченные, или, по крайней мере, ограниченные люди, как и в произведениях Набокова.  Но о личной жизни Набокова мы поговорим подробно в следующей нашей лекции, а пока подведём некоторый итог, вердикт относительно его образования.

Учитывая занятий с репетиторами, которые все-таки давали ему какую-то сумму знаний, и учитывая общий культурный уровень родителей, ну и, конечно, всё-таки пребывание в Тенишевском училище, можно сказать, что Набоков, конечно, получил среднее образование, но он также знал, что аттестата у него нет, а диплом о высшем образовании – липовый. Учился он в Кембридже спустя рукава и через пень-колоду, а из-за трагедии, произошедший с отцом, вообще выпал из учебного процесса на полгода. В университете у него был блат – никто его там не обижал, а наоборот относились очень бережно и деликатно. Диплом ему оформили по решению университетского начальства, как сыну у знатного масона, оказавшего особые услуги Соединённому Королевству, и, к тому же, вот, только что трагически погибшему от руки погромщика и антисемита, и английского агента – но это в данном случае только добавляло симпатии: англичане очень лицемерный народ. Из-за всего этого Набоков всю жизнь затрачивал большие усилия, чтобы доказать другим, главное самому себе, свою образованность. Конечно, это гениальный писатель, и уже поэтому его филологические штудии чрезвычайно интересны. Мнение одного гениального писателя о других гениальных писателях само по себе обладает абсолютной ценностью, но Набоков не филолог, и его комментарии к «Евгению Онегину», исключительно интересные, выходящие далеко за рамки даже обширных примечаний к академическим текстам, не являются комментариями профессионала: там большое количество пропусков, а многие строфы откомментированы излишне подробно и по авторскому произволу – произволу писателя, а не учёного филолога. Но я бы не осмелился назвать Набокова человеком недостаточно образованным – он был очень образован – это интеллектуал, но это образование не аристократа и не профессора в третьем поколении, а образование выходца из низов среднего класса, достигшего, благодаря своему таланту, уровня верхней части всё того же среднего класса, и оставшегося там навечно. Это большое достижение для эмигранта, ведь эмиграция – это всегда понижение на класс, а то и на два. И, кроме того, Набоков был писателем, а интеллект писателя – это не интеллект учёного: излишнее образование ему только мешает. Любой писатель – это фантазёр и авантюрист, импровизатор, играющий без нот, и нот иногда не знающий, но достигающий, тоже иногда, исключительных результатов, потому что в области литературы, чтобы быть профессионалом надо быть дилетантом – такова особенность этого вида искусства. Писателю не нужен ни музыкальный инструмент, ни кисть, учиться владеть которыми надо долгие годы. Нужна элементарная грамотность, лист бумаги и огрызок карандаша – всё. В этом великая магия литературы, и Набоков ею владел вполне. И поэтому он в своём негритянском состязании с Кембриджем оказался прав. Я употребил, наверное, неправильное слово: он оказался сильнее, и победил.

В «Других берегах» есть образ надменного молодого студента, защищающего перед Набоковым Ленина, а он научился он, вот, ещё при жизни Ленина в Кембридже. Набоков его именует Бомстоном. На самом деле это Ричард Остар Батлер – крупный политик, почти уровня премьер-министра, стопроцентный британец, сын колониального чиновника, родившийся в Индии, до Кембриджа окончивший закрытую школу, и, как это часто бывает на острове, у него были тоже какие-то проблемы постоянно с головой. Батлер был на три года моложе Набокова – это большая разница, когда у 22, а другому 19 – и Набоков обладал большим опытом личного наблюдения за большевиками, и вообще с точки зрения английских правил игры его статус был выше – формально он был дворянином, а Батлер принадлежал к служилому классу. Поэтому в их ожесточённых спорах, которые Батлера не очень трогали, а Набокова буквально бесили, прав, конечно, был Набоков. Он только не понимал, что общается с товарищем майором, или, точнее, кадетом-скаутом, который затем станет майором, а потом и генералом. Он это понял в зрелом возрасте, но не до конца: Набоков умер за 20 лет до начала эры гиперинформации, но он всё равно достал своего обидчика. То что он ему пытался говорить в зрелом возрасте, после чисток 1937 года, вспоминая его юношеские восторги советской властью, Батлера нисколько не задело: одно дело Ленин – другое дело Сталин; и одно дело Сталин до 37 года и Сталин после 37 года – это надо понимать. Их беседы – это всё равно, что беседа в кабинете фээсбэшников, которому вы указываете на портрет Дзержинского, и говорите, что это польский масон, шпион и русофоб. Он вам только ухмыльнётся, и скажет, что это неверно, потому что, а тогда кто он сам? Но Набоков Батлера достал, потому что это были свои по рангу и по среде обитания. Он в своих мемуарах назвал Батлера египтологом, а реально Батлер занимался французской филологией, а потом стал германистом. Египтолог, на сленге понятном его собеседнику – это не просто масон, а масонский идиот, так что стрела попала в цель – кому надо, тот понял. И если в статье в русской Википедии, посвящённой Батлеру об этом подробно рассказывается, то в английской версии конфликт с Набоковым просто не упоминается, хотя Набоков очень популярен в Англии, почему бы об этой ступени упомянуть? Это любопытная информация.

Ну, хорошо. В следующей лекции мы поговорим подробнее о личной жизни Набокова, а также, если успеем, расскажем о его позднем романе, мемуаре «Смотри на арлекинов», и ещё раз остановимся на «Лолите» под рубрикой «Перечитывая заново».

Ну и в заключении по традиции давайте выпьем, выпьем… За что выпьем? За мимикрию – у русских с этим всегда напряжёнка, а писатели они хорошие. Значит, дело тут не в эстетике как утверждают Набоков, а в чём-то другом. Может быть, просто в недостатке трусости. За мимикрию, которой так не хватает русским людям.

Подписываетесь на наш канал, присылайте донат, ставьте лайки, читайте Набокова и на русском, и на английском, можно даже параллельно, как Библию. Записывайтесь на Патреон, пишите в наших чатах, обсуждайте, заглядывайте время от времени на Тик-ток, там, вот, потихонечку у нас что-нибудь, я думаю, будет изменяться, по крайней мере мы прилагаем к этому некоторые усилия. Покупайте наши книги: «Бесконечный тупик», «Лепорелло», мои лекции о русской литературе необходимо и достаточно…

Из зала: (неразборчиво)

Вот Наташенька мне подсказывает… Кстати, Наташенька, у меня прошлый раз произошёл такой конфуз афроамериканский – порвался мой халат. Кстати, это халат исторический – это халат мне дал со своего плеча Дмитрий Евгеньевич, а ему его сшила очень-очень давно, ещё в его молодости, матушка – он мне очень дорог, поэтому он его не меняет, не выбрасывает, а, вот, хранит, и он действительно, мне кажется, очень удобный, хорошо сделанный – любя, любя… Вот Наташенька его аккуратненько, вот здесь вот, зашила, видите? А что я хотел сказать – я забыл. А, вот, Наташа подсказывает. У нас есть ещё, вы, наверное, не знали, электронная версия Ленина – 2500 или сколько там – отрывков из произведений писем Николая Ленина – можно купить электронную версию… по какому адрес – там же? Да, по такому же адресу, где и книги, вот так.

Ну теперь всё. А может быть моя лекция, отчасти и предыдущая лекция, показалась вам жёсткой и несправедливой по отношению к Владимиру Владимировичу, но мне кажется жёсткой и справедливый как раз является официальная версия, где он изображается счастливым, замечательным таким, преуспевающим человеком, которому с младых ногтей было дано всё, и он в жизни никогда не имел ни заботушки, ни печалюшки, ну, немножечко там переволновался во время гражданской войны и революции, потом успешно эмигрировал, и жил в своё удовольствие. У этого человека были страшные проблемы, страшные. Но он их преодолел – преодолел свой кризис, преодолел свои травмы, и стал человеком совершенным, человеком у которого надо учиться душевной гармонии. До новых встреч!