172. Владимир Набоков. Штрихи к биографии: III. Любовь
Здравствуйте, дорогие друзья! Усаживайтесь поближе и включайте звук своих компьютеров на полную громкость. Сегодня мы вам расскажем о творчестве замечательного русского писателя Владимира Набокова.
Други мои, дорогие ютубодёры и ютубодёрки. Продолжаем наши лекции о биографии Набокова, сегодня мы вот так вплотную поговорим о его личной жизни. Официальные биографы Набокова единодушно изображают его каким-то жуиром и бонвиваном – любимцем дам, которые за него прямо, вот, дрались с зонтиками, а он их отгонял тростью – так они ему надоели, так он ими, вот, пресытился. Про зонтик и трость, если что, это, вот, прям, буквальные цитаты. Подобная картина находится в таком устрашающем противоречии с реальностью, что стоит говорить о нервном расстройстве. Не самого Набокова, у которого оно, конечно, было, и не могло не быть – как по обстоятельствам его уличной жизни, так и по жизни многострадальной России. Нет, это расстройство господ литературоведов, которые кому-то что-то хотят доказать. Что – непонятно.
Ситуация похожа на ностальгическую мифологию сироты, у которого отец был пропойцем, умершим, когда ему было 9 лет. Однажды в драбадан пьяный папаша подарил сыну облепленный табаком леденец: «На, сына, держи». И тут же упал в лужу. Это был единственный подарок отца, и с этим леденцом, как с факелом, несчастный человек потом прожил всю жизнь. Леденец табака ему освещал путь и помогал в самые трудные минуты. Несчастный рассказывала об этом бесчисленное число раз самым незнакомым людям, и при этом всегда плакал. Вот эти россказни об измученном поклонницами молодом человеке – из той же оперы. Самые малейшие намёки в этой области принимаются биографами с благодарностью, и раздуваются до уровня похождения Дон Жуана.
Начал тут, конечно, сам Набоков, но литературоведы подхватили леденец и превратили его огромный торт с кремом и цукатами, украшающий счастливую личную жизнь гениального красавца, спортсмена, миллионера и поэта. Последнее по месту является в данном случае первым по значению. Первые десять лет своего творчества Набоков посвятил посредственному рифмоплётству, отожествляя себя с образом поэта серебряного века, где-то даже Пушкина. Поэту полагалась бурная личная жизнь с дышащими алкогольно-кокаиновыми туманами незнакомками и любовный экстаз. «Экс-таз» – как потом иронизировал повзрослевший Набоков. Отсюда донжуанский список, который он составил для своей невесты, и тому подобные пошлости.
Перейдём, однако, к суровой прозе жизни. В прошлой лекции мы говорили о среде, в которой началась личная жизнь Набокова-подростка, и, собственно, успели пунктиром сказать и о самой личной жизни. Интересно, как сам Набоков описывает начало своей интимной биографии. А не описывать его он не может: во-первых, он поэт, а поэту положены чувства. Хочу заметить, что у Набокова есть действительно несколько замечательных стихотворений, но они случились в зрелый период творчества, и явились побочным следствием его прозы. Такими, вот, знаете почеркушками на полях. Пушкин на полях чертил профили знакомых, а Набоков писал стихи. Это не поэт. Я имею ввиду в данном случае тип личности. Поэта он из себя строил – прямо в буквальном смысле этого слова, и строил весьма неудачно. Ну а во-вторых – Набоков, проклиная всё на свете, описывает свою первую любовь в «Других берегах», потому что таков жанр воспоминаний, тем более что описывается там, в основном, начало пути – детство и ранняя юность.
Что же нам рассказывает Набоков? Он говорит, что катался на велосипеде в окрестностях своего имения, и положил глаз на какую-то, вот, крестьянскую девочку. Девочку звали Поля, и это было его первым увлечением – увлечением 13-летнего подростка. Всё ограничилось немыми переглядками, и закончилось вот так: «Я увидел из-за благоухающего куста Поленьку и трех-четырёх других подростков, полоскавшихся нагишом у развалин свай, где была когда-то купальня. Мокрая, ахающая, задыхающаяся, с соплей под курносым носом, с крутыми детскими рёбрами, резко намеченными под бледной, пупырчатой от холода кожей, с забрызганными черной грязью икрами, с круглым гребнем, горевшим в темных от влаги волосах, она спасалась от бритоголовой, тугопузой девочки и бесстыдно возбуждённого мальчишки с тесёмкой вокруг чресл (кажется, против сглазу), которые приставали к ней, хлеща и шлёпая по воде вырванными стеблями водяных лилий».
Этот текст в целом и в самых мельчайших деталях написан человеком с сексуальными проблемами, и проблемами большими, потому что автор ломает этой сценой и общий тон повествования, и ту историю, которую он хочет нам рассказать. Он ничего не может поделать со своими воспоминаниями. Тринадцатилетний мальчик ловит бабочек, раздвигает куст и видит отвратительную помывку уродливой, костлявой детдомовки. При этом главное, на что он обращает внимание кроме её соплей и чёрной грязи – это возбуждённые мальчишечьи гениталии, и девочку, которая пострижена под мальчика. Напомню, что до этого Набоков нам рассказывает о девочках подружках по детскому саду –
там всё мило. А после этого он пытается описывать свою уже юношескую любовь. У него ничего не получается, но там нет ни шлепков в лужи, не лобковых вшей, ни использованных презервативов. Этой сценой Набоков вовсе не хотел передать ужас подростка перед физиологией тела, или же отношение к половому разделению как чему-то изначально уродливому и извращённому – это всё получилось само собой, и здесь отгадка всех сексуальных сцен произведений Набокова – они абсолютно асексуальны, потому что его гомосексуальный опыт был незначительным, и он не мог осуществиться в том мире, в котором он жил. А женщины его никогда особенно не привлекали.
Набоков очень интересно пишет про своего отца. Он пытается создать его идеальный образ и делает это талантливо, но при этом он видит перед собой реального человека и помнит его реальные действия. Этот человек ему бесконечно дорог, и именно поэтому он, как в случае с плещущейся в деревенской луже замарашкой, не может согласовать свои подлинные воспоминания с ложными, головным образом, из-за этого у Набокова лёгкая сыновья ирония постоянно оборачивается инфернальным глумлением над милым отцом. Например, он описывает их последний разговор, на следующий день отца убьют. Отец приоткрывает дверь своего кабинета и, не показываясь, просит подать ему газету. Набоков суёт последний номер «Руля» в тёмную щель, и дверь закрывается. Но эта сценка – в уборной кончилась туалетная бумага, и, поскольку все детали набоковского повествования взаимосвязаны, тут же вспоминается другая сценка.
После «Выборгского воззвания» Набокова на два месяца посадили в тюрьму. Он туда приехал с горами провизии и с раскладной ванной, а когда подошёл в комфортабельной камере к унитазу – из унитаза ему стали кричать «Товарищ, товарищ!». Их отец в ужасе отшатнулся. Или другой эпизод воспоминаний: у Набокова начались признаки полового созревания, он подошёл к отцу и задал ему наивный вопрос, весьма странный в устах 12-летнего подростка не идиота. Отец стал ему что-то равнодушно отвечать, продолжая рассматривать газету, и вдруг запнулся, воскликнув «Толстой умер» и забегал по комнате. «Толстой умер» — это прекрасное название монографии о быте сексуальных горе-революционеров России серебряного века. Берберова в своей книге о русских масонах писала, что люди этого поколения быстро старились. Точнее, любили притворяться стариками, и они очень боялись рассказывать о своей молодости. «Маклаков решил писать автобиографию, и не знал, как её писать. О детстве и семье просто, но потом... Как можно писать о себе? Спрашивает он. «Выходит так интимно – не могу, слишком трудно». На это жалуются и Кускова в письмах, и другие. О себе писать они не умеют. Позднее викторианское воспитание запретило говорить о себе самом, и не научила как подойти к собственной молодости. Вспомним, как Бердяев в «Самопознании» перешёл от детства к идеям, интересовавших его. Как мучился Добужинский о том, как сказать, что всегда должно оставаться тайной. И Бенуа просто перешагнул через молодость прямиком к Дягилеву, к миру искусств, к выставкам, Петербургу, Парижу, и прочему. И Маклаков: от детства и семьи сразу идёт к государственной думе и кипению в обеих столицах. Он решительно отказывается от всяких даже намёков на свою истинную личность, как бы зажав всё это, задавив в предвидении жадного потомства, и вытюжив всё, что в глубоком сознании и подсознании беспокоило его когда-то».
Книга Берберовой написана эзоповым языком. Нина Николаевна намекает, что половину русских масонов было заурядными педерастами и лесбиянками, которые, пардон муа, трахались не просто так, а с паровозом, в виде обиды на правительство. Как Ленин, который в Швейцарии, во время прогулки, в горах, внезапно уставился на открывшийся вид прекрасного горного озера, долго молчал, а потом сказал: «А здорово все-таки гадят меньшевики». Вот так оно всё и было. Люди лежали в розовых пеньюарах, облитых шампанским, и беседовали: «Милый, а какой же все-таки Николай – гадкий»; «Да, дорогой, когда же убьют изверга коронованного». А тут третий сексуальной революционер в спальню убегал уже без пеньюара: «Мальчики, противные, ванна уже наполнилась, там все ждут». В Англии гомосексуалисты трахались без прицепа. Наоборот, они радовались, что, как, между прочим, и в России, им де-факто позволяли быть тем, кем они являлись на самом деле. Поэтому для английского педераста работать на родное правительство, а тем более работать в тайной полиции, было успехом и высокой честью – к этому стремились и оттесняли конкурентов в этой борьбе за право. И в том числе к этому стремились, чтобы отблагодарить за свободу своей частной жизни в гомофобном тогда обществе. Сексуальная революция второй половины двадцатого века, и последовавшая за ней информационная революция, на самом деле, отстегнула паровоз от педерастов, хотя они сами до сих пор этого не поняли, и по инерции продолжают чухчухать, правда, уже ближе к теме, борясь за своих никому не нужные права, которые никто у них не собирается отнимать.
У программиста Иванова случился каминг-аут – что будем делать? Да отдыхать от него, засранца. Он своими стихами весь отдел достал. Теперь будет трахаться, вот, просто так – без стихов.
Считается, что в «Других берегах» Набоков описывает свою первую юношескую любовь. Не описывает. Там ничего нет. Я вам советую прочитать фрагмент с этим описанием – это абсолютная пустота. На 10 страницах мелькает какая-то тень, которую зовут Тамарой, и с которой Набокову негде встречаться, поэтому они шляются по улицам и по музеям. Потом эта скукота заканчивается. Девушка действительно была, её идентифицировали – это некая Валентина Шульгина. Глуповатая, не красивая толстушка из простых. Такой вот, знаете, типаж ПТУшницы из Челябинска или Чебоксар. Ну, девочка, наверно, хорошая, но что её могло объединять с маленьким лордом-миллионером – непонятно. Похоже, что больше никаких контактов на этой почве у Набокова не было. Он, правда, упоминает о мифических «дамах полусвета», но это до того не туда, что даже стыдно говорить.
Набоков пишет: «А затем несколько месяцев я не видел Тамару вовсе, будучи поглощён по душевной нерасторопности и сердечной бездарности разнообразными похождениями, которыми, я считал, молодой литератор должен заниматься для приобретения опыта. Эти переживания и осложнения, эти женские тени и измены, и опять стихи, и нелады с лёгкими, и санатория в снегах, все это
сейчас, при восстановлении прошлого, мне не только ни к чему, но ещё создаёт какое-то смещение фокуса, и как ни тереблю винтов наставленной памяти, многое уже не могу различить».
При этом, следует учесть, что здесь идёт речь о роковом семнадцатом годе, насыщенном событиями, но тут просто, вот, авантюрный роман, но автор крутит винты, и ничего не может вспомнить. Это говорит, что это и незачем. Действительно, наверно, трудно искать черную кошку в тёмной комнате, если её там нет.
Как уже говорилось в прошлой лекции, первой женщиной, и, скорее всего, до женитьбы единственной, была Ева Любржинская. К этому, вероятно, можно добавить несколько одноразовых коммерческих эпизодов. Это – всё.
После этого Набоков женился. Это произошло в 1925 году. Ему было 26 лет. Его сексуальная жизнь в молодости была убога, поэтому и не нашла никакого отражения в творчестве. Не менее убогой была и его личная жизнь после брака. С огромным трудом горе-биографы нашли Набокову приличествующую писателю-эротоману любовницу – это некая Ирина Юрьевна Гуаданини. Немолодая, некрасивая, разведённая дама, перепих с которой не стоил выеденного яйца, но стал для Набокова серьёзным событием, чуть было не разрушившим брак. Взаимоотношения с Гуаданини, так и хочется сказать «с Гудини», скучной, тусклой дурой, изобличают в 37-летнем Набокове человека совершенно неопытного. Он никогда не общался с женщинами на почве адюльтера, и не знал, как себя вести. Сначала он дал разрастись интрижки до уровня семейного скандала, а затем повёл себя самым жалким образом. Например, потребовал вернуть любовные письма. По этикету того времени это было поведением, недостойным мужчины. Переписку могли требовать дамы, потому что их связь на стороне и действительно компрометировала, и компрометировала серьёзно. Для мужчины, даже женатого, это было всё, вот, хихи-хаха. Потом Набоков имел наглость написать своей любовнице, что его письма есть плод писательского преувеличения. Говорить такое в глаза брошенной женщине – это низость. Набоков не был подлым человеком – он просто растерялся и совершенно не знал, как себя вести в подобной ситуации. Он жил в Париже в это время без присмотра жены, она в это время находилась в Германии, и стал жертвой сексуальной атаки со стороны 35-летний разведённой женщины – глупой, скучной и заурядной внешности. Она к нему подошла с папироской после литературного вечера и сказала, ну, что-то вроде Людоедки-Эллочки: «Парниша, почему ты пишешь такие шикарные стихи».
Считается, что она была какой-то светской львицей, разбивательницей сердец, но, вот, что-то никто ни одного её любовника не нашёл. Дурачок Набоков был её единственной жертвой. В довершение всего в период своего романа Набоков мучился от обострения псориаза, которым страдал всю жизнь, так что чем они там занимались вообще непонятно. Из этой же области сведения о романчиках Набокова с молодыми студентками в американских вузах. Он с ними дурацки кокетничал, как ребёнок, ну, собственно-то ребёнком он и был в этом отношении. Для студенток в принципе он был интересен, потому что воспринимался ими как загадочный русский аристократ, а преподавал он в американской глубинке. Всё это было очень волнительно, но толком они о нём ничего не знали и близких контактов с ним ни у кого из них не было. Хотя после «Лолиты» пытались что-то выдумать, но ничего ни у кого не получилось – что показательно. Вот, кстати, фото, документально свидетельствующие о контактах Набокова с поклонницами. Рядом, как вы видите, сидит цербер-жена. Вот ещё фото – вероятно, женой же и снятое. Вот этим всё и ограничивается. Всё это курам на смех. В какой степени всё это дополнялось гомосексуальными похождениями Набокова – ну, не знаю. Думаю, в весьма незначительной степени.
Теперь следует, наверное, перейти к знаменитой жене Набокова. Я думаю, наши слушатели и зрители уже заждались. Но перед этим мне бы хотелось остановиться на следующем обстоятельстве. Мы уже говорили о двуличии Набокова и его склонности к социальной мимикрии и мистификации. Как сказал один собеседник о зрелом Набокове: «Он дошёл до такой стадии, что подмигивал мне, когда говорил правду – это бывало редко». Но это двуличие имело и наглядное выражение. Я не о уже отмеченной способности Набокова к лицедейству, а о другом. Дело в том, что существует два Набоковых, мало похожих друг на друга. Один Набоков до середины сороковых годов, а второй – после. Первый – это очень худой, нервный человек, часто грустный. Иногда он комичен, его лицо напряженно. Второй Набоков – человек плотного телосложения, лысый, с подвижной мимикой провинциального актёра и часто аккуратно одетый. Метаморфоза произошла после переезда в Америку, где Набокова вылечили от затяжного хронического бронхита и запретили курить. Он выкуривал в день четыре пачки. После этого за год Владимир Владимирович поправился с 55 до 90 килограмм, и находился в таком весе всю оставшуюся жизнь. Первый Набоков очень похож на автора своих произведений. Второй – не похож совсем. Беда в том, что слава к нему пришла в разгар второго периода, поэтому в мире растиражирован образ именно лже-Набокова. Главной маской этого человека была сама внешность. Настоящий Набоков не такой – это Набоков предвоенного периода. Нервный, артистичный, внутренне несчастный и чем-то неуловимо похожий на Михаила Булгакова.
Удивительно, что эти два человека интеллектуально не встретились. В чём-то они были антиподами, например, Булгаков пользовался успехом у женщин, и всегда был писателем, вот, в бытовом смысле этого слова. Причём писателем, связанным с театром и театральной жизнью. Писатель в бытовом плане – это, вот, три жены, множество любовниц, вино, а то чего и по хлеще, азартные игры, рестораны, жизнь на широкую ногу и долги. При этом, как и Набоков, Булгаков любил ребусы и загадки, и назадавал их будущим биографам не менее, если не более. А его последняя жена – это та же Вера Слоним, только умная, и умная женским, а не мужским умом. А главное, по уровню мастерства, Булгаков и Набоков – это Толстой и Достоевский послереволюционной России, и рядом с ними поставить некого. Набоков обратил всё же внимание на Булгакова, ему понравился его роман-диптих, приписываемый Ильфу и Петрову. Несмотря на огромное предубеждение к советской литературе, то есть, к литературе, написанной в СССР, Владимир Владимирович высоко оценил это произведение. При этом не понимая, что его написали вовсе не советские журналисты и щелкопёры. Он простил им за мастерство даже их совдеповские биографии. Набоков – простил, с его характером.
В Монтрё есть памятник Набокову. Он изображён на обложке одной из наших лекций. Кстати, его автор – скульптор Рукавишников, но это потомок настоящих руковишниковых, из Нижнего Новгорода, к матери Набокова он не имеет отношения. Этот памятник неудачный. Памятник следует ставить Набокову молодому, периода «Дара», там видна душа человека. Кстати, зрелому Набокову вполне идут боксёрские перчатки – видно, что этот клерк, вполне может боксировать. А молодому Набокову, как я уже говорил в прошлой лекции, боксёрские перчатки – это как корове седло. Его вполне могли убить на ринге. Собственно, футбол уже был перебором. Владимир Владимирович много распространялся о своих успехах на футбольном поле, но закончилось там все очень плохо. В 33 года он стоял на воротах, и ему сильно ударили мячом в грудную клетку и сломали ребро. Набокова унесли с поля без сознания и после этого у него начались проблемы с сердцем.
Ну а теперь перейдём к его браку. О женитьбе Набокова на Вере Слоним в эмиграции ходили разные слухи. Сам Набоков рассказывал, что познакомился со своей будущей женой на карнавале. Ему передали записку, там, от таинственной незнакомки, которая приглашала его на свидание на мосту. Незнакомка пришла в маске волка и стала наизусть читать его стихи. И тут всё вот завертелось. Это типично Набоковский розыгрыш, которым он разводил биографов. Ехидные эмигранты предлагали другую версию, частично совпадающую с первой. Вере срочно надо было выйти замуж, она выучила несколько стихотворений молодого поэтика. Тот был заинтересован, но мялся и жался, тогда Вера пришла к нему с пистолетом и сказала, что сначала вышибет мозги жениху, а потом убьёт себя. Версия не более правдоподобное чем первая, но, как и первая, имеющая под собой некоторые основания.
Действительно, Слоним всю жизнь валандалась с огнестрелом, причём размеры пистолетов, которые она носила в сумочках, были не маленькие. Набоков, кстати, стрелять не умел и не хотел. Вот запомним это обстоятельство, мы вернёмся к нему позднее. Вера хорошо держалась в седле, чего Набоков тоже не любил. Вера ходила на боксёрские матчи, и по рассказам Набокова однажды ударом в челюсть направила нокаут какого-то антисемита. Набоков не умел водить – в довоенной Европе это было не актуально, но в США жить без машины было трудно даже в сороковые годы, и Вера стала отличным шофёром. Вместе с мужем они исколесили всю Америку в поисках редких бабочек… Или, как сказал бы Клетчатый, для забора проб с радиоактивным грунтом. Шутка. Шутка шуткой, а я бы маршруты наложил на карту с военными полигонами – посмотреть. Ух, Клетчатый, Клетчатый…
Внешне Вера напоминала мальчика – плоская грудь, узкие бедра и мужская мимика. Некрасивое лицо с огромным носом. В основном это лицо было хмурым и сосредоточенным. Ну, вот, всё, как любил Набоков. Дмитрий Евгеньевич мне как- то сказал, что прочитанный в молодости «Дар» его потряс, но одна фраза его неприятно удивила. Главный герой заметил, что тупости взгляда, прощаемой прелестным, влажным глазам девушки неизбежно соответствует недостаток до тех пор скрытый: тупое выражение груди, которое простить невозможно. Какая бы девушка не была дура, её грудь никогда не будет тупой. Грудь девушки острая. Дмитрий Евгеньевич мне рассказывал, что в молодости общался со скульптором Чусовитиным, и тот ему сказал, что всегда определит, кто лепил женскую фигуру – мужчина или женщина. У мужчины грудь как созревший плод, а женщина лепит какие-то мешочки. Набоков, кстати, любил употреблять словосочетание «молочные мешки». Подавляющее большинство его женских персонажей – это какие-то отвратительные существа: уродливые, тупые, злые. Если они внешне привлекательные, то они отличаются жестокостью и полной неспособностью к любви. Исключения тут есть, но в данном случае их так мало, что они скорее подтверждают правило.
Конечно, браки заключаются на небесах, и 52-летняя семейная жизнь Владимира Владимировича была счастливой. Вопрос: почему она была счастливой, если все считали Веру стервой и у неё был невыносимый характер? Да и сам Набоков был желчным холериком. Вероятно, эти люди нашли друг друга, и эти люди были очень странные. Штучный товар. Их брак был огромной удачи. Без этого случая они были бы обречены на одиночество, и прекрасно это понимали. Набокова влекли мужчины, но он не мог и не хотел играть роль даже скрытого гомосексуалиста, а Вера Евсеевна в детстве была мальчиком. Вот, кстати, её детская фотография. А затем она мечтала о карьере лётчицы, архитектора – тогда это исключительно мужская профессия – и даже киллера. Говорится, что она хотела убить Троцкого. На самом деле Ленина, но из-за понятной параллели с Каплан, «Студебекер» в последний момент был заменён на «Лорен-Дитрих».
Первые 15 лет брака Вера Набокова содержала мужа. Её заработок составлял основу семейного бюджета. Вера, а не Владимир Владимирович, носила в семье чемоданы, и Вера разгребала снег перед их американским домом. У неё никогда не было романов на стороне. С мужчинами. Супружеские отношения Набоковых предельно мистифицированы. На это можно было бы махнуть рукой, но перед нами случай, когда супружеская жизнь оказала особое влияние на писателя, и критики совершенно справедливо ставят Веру Евсеевну Слоним в один ряд с Анной Григорьевной Достоевской и Софьей Андреевной Толстой. Книппер сыграла в жизни Чехова эпизодическую роль. Гончарова никак не повлияла на Пушкина, хотя, конечно, доставила ему много головной боли. Три жены Булгакова были тремя жёнами Булгакова, а вот для Набокова, Достоевского или Толстого жена – это судьба.
Существуют два основных извода сказаний о супружеской паре Набоковых. В первом изводе Вера Евсеевна предстаёт добрым ангелом и где-то даже соавтором гениального писателя. Во втором изводе Слоним – отвратительная еврейка, всю жизнь изводила доверчивого русского интеллигента, и в конце концов при помощи шантажа и даже побоев вынудила его продать дьяволу душу и написать сатанинскую «Лолиту». Хотя в эмиграции было много достойных интеллигентных русских аристократок, которые с радостью стали бы спутницами его жизни. Под их чутким наблюдением Набоков написал бы «Приглашение на жизнь», «Атаку Свидригайлова» и, может быть, даже «Архипелаг Гулаг», а также перевёл на русский «Слово о полку Игореве». Как сказал бы дядюшка Джо: «И та и другая версия личной жизни Владимира Владимировича неверна». Причём издевательски неверна, неверна от слова «совсем». Это комедия положений.
Вера Слоним родилась в 1902 году и была на два года младше Владимира Владимировича. Её отцом был некий Гамзей Слоним, получивший юридическое образование в московском университете. Слоним был членом британской резидентуры в Российской империи, поэтому его дочь, Вера, с детства хорошо говорила по-английски. У Гамзея Слонима был свой бизнес – он торговал кафельной плиткой для уборных. Ну этот бизнес был только побочным следствием его основной деятельности. Он занимался махинациями с недвижимостью и обслуживал интересы пула золотодобытчиков. Добычей золота в России занимались, как правило, уголовники и международные преступники, контролируемые Великобританией. Нельзя сказать, что этот бизнес был криминализирован, он был криминален сам по себе подобно работорговле или продаже наркотиков. Там были люди разных национальностей, в том числе представители русской аристократии, но это ничего не значило. Интересы русского государства там не то, чтобы игнорировались, а сама постановка подобного вопроса выглядела нелепо. Неудивительно, что именно золотодобытчики были тесно связаны с революционным подпольем и антигосударственной деятельностью. На самом деле там было ещё хуже, и эту поддержку они оказывали не по своей воле, а лишь исполняя директивы и зарубежных кураторов. В русской своей части сообщество золотодобытчиков Российской империи состояло из людей абсолютно ничтожных – это были зицпредседатели, пойманные и завербованные на гомосексуализме, трате казённых денег и тому подобных вещах. Гамзей Слоним был представителем коммерческих интересов старшего брата председателя государственной думы Родзянко.
Относительно Родзянко, да и всего семейства Родзянок, в российской историографии существует нелепое заблуждение. Считается, что вот этот сам Михаил Владимирович Родзянко – дурак. Такой, знаете, мистер Пиквик, который очень хотел помочь немецкому народу, но, вот, за что ни брался – всё разваливалось. То Штирлиц ошибочно сажает в лагерь крупнейшего специалиста по ядерной физике; то спасает, в кавычках, Третий рейх, срывая сепаратные переговоры с американцами; то вроде бы начинает вести тонкую игру с русской пианисткой, но она бесследно исчезает. Вот такая незадача. Михаил Родзянко был главой партии октябристов. Октябристы – это, с точки зрения кураторов, опасная организация. Это партия левого спектра, но в её программе нет строительства фаланстеров, отмены армии и полиции, уничтожения врачей и пожарников, или бесплатной раздачи территории России всем желающим.
В принципе, вовсе не обязательно во главе разношёрстного революционного сброда, всех этих эсеров, СДков и кадетов иметь кадровых разведчиков. Подобные партии ценны сами по себе, потому что их программы – это криминальная бессмыслица. Почему их, кстати, следует называть, и их так и называли, аббревиатурами, ничего не значащими буквами для обозначений и номенклатуры психических заболеваний: СР, СД, КД, ВСД, МДП, ДП и т.д. В руководстве таких партий вполне полезные честные дураки или честные сумасшедшие. Профессионалы им только помогают. Не то октябристы. Во главе такой партии обязаны были находиться кадровые агенты – это, так сказать, партия профессионалов. Это, конечно, не свидетельствует о высоком интеллекте руководства. Родзянко или Гучков обладали весьма средними интеллектуальными способностями, я бы даже сказал весьма и весьма средними, но для их деятельности высокий интеллект и не требовался: за них думали в Лондоне, и они только выполняли приказы. Значительная часть членов клана Родзянок открыто работала на англичан, и после революции эмигрировала в Великобританию.
Сам по себе факт проживания в Англии для русской эмиграции являлся маркером. Основная масса иммигрантов жила во Франции, в Германии и в славянских странах восточной Европы. Русские обычно не знали английского языка, а сами англичане были отъявленными русофобами. Для того чтобы в этих условиях избрать местом проживания Великобританию, должны были быть серьёзные основания. И они были.
Это часть русской аристократии, являющаяся английскими шпионами. Шпионами в самом грубом, животном смысле этого слова. Это не инициативники, а люди, которых подловили на сексуальных скандалах, азартных играх и банкротствах, и работали они на «интеллидженс сэрвис» как рабы на галерах. Например, в своё время, по приказу, многие из них переместились в Соединённые Штаты Америки, и стали работать в центральном разведывательном управлении. Все эти офицеры ЦРУ из русских аристократов были двойными британскими агентами. Иногда в рамках англо-американской кооперации, часто просто кротами.
Мы говорили о брате Михаила Родзянко, на которого работал Гамзей Слоним. Его звали Павел Владимирович. Дочь Павла Владимировича вышла замуж за князя Чавчавадзе, и после революции проживала в Великобритании. Сын от этого брака опекал дочь Сталина, и перевёл на английский его воспоминания. Внук стал офицером ЦРУ. Поскольку это были кадровые агенты, игра там была довольно сложная. Например, Чавчавадзе породнились с Романовыми и Виндзорами, и участвовали в династических комбинациях вокруг греческого престола. Сын Павла Владимировича Родзянко, Павел Павлович, женился на родственнице Уинстона Черчилля – Аните Лесли. Сами по себе родственные связи Черчилля были проекции сложнейший игры, которая велась между Англией и Америкой. Страны друг друга смертельно ненавидели, и друг друга смертельно боялись, но одновременно англо-американская кооперация таила в себе бесчисленные выгоды, и игра стоила свеч. Отцом Аниты Лесли был ирландский аристократ-ренегат, который по заданию британской разведки, незадолго до независимости Ирландии, принял католичество, и выполнял важнейшую миссию по втягиванию Соединённых Штатов Америки в Первую мировую войну. Одной из основных проблем для этого втягивания была поддержка Соединёнными Штатами ирландского национально-освободительного движения, жестоко подавляемого Великобританией. В годы первой мировой войны там дело дошло до вооружённого восстания.
Следующей женой Павла Павловича Родзянко стала кузина сестричек Митфорт, и опять-таки она может быть вероятной родственницей Черчилля. Сестрички Митфорт – это семейство английских шпионок, причём у них была чёткая специализация. Диана Митфорт работала по нацистам, и была женой и главного нациста Великобритании Освальда Мосли – разумеется, тоже агента «интеллидженс сэрвис». Джессика работала по коммунистам вместе с мужем, венгерским евреем, в Соединённых Штатах, и тоже, как вы понимаете, сотрудником «интеллидженс сэрвис». Если Диана восхищалась Гитлером, то кумиром Джессики был Сталин.
Джессика была интересным человечком. Она работала по афроамериканцам, поставила на лыжи комсомолку Хилари Клинтон, и кошмарила американских масонов, разоблачая их похоронный бизнес.
Следующая сестра – Юнити. Девушкой она делила одну спальню с Джессикой, и они разделили комнату надвое, проведя меловую черту. На стороне Джессики висели портреты Сталина, Ленин, плакаты с пролетариями и колхозниками; а на стороне Юнити всё было увешано Гитлером, Геббельсом и антисемитскими карикатурами. Юнити была любовницей Гитлера. В 1939 году, в Мюнхене, после объявления войны, она выстрелила себе в голову. Потом пуля засела у неё в мозгу, она потеряла речь, в таком состоянии была интернирована в Швейцарию, ну, трали-вали, там всё вот так продолжалось… Ну, как вы понимаете, никакой пули не было. Всё было ясно с самого начала, но британские учёные доросли до такой версии только в двадцать первом веке. Изучали материал. Ещё спорят был ли у Юнити ребёнок от Гитлера или нет, и куда он девался. Да может никуда и не девался. После войны жил с папой на родной йоркширшине.
Следующая сестричка, Памела, была лесбиянкой и работала в этой среде. Дебора занималась лейбористами, и стала герцогиней девонширской. А Нэнси работала по французам, она, кстати, была неплохой писательницей. Её близким другом был Гастон Палевски – ближайший соратник Де Голля и куратор французской атомной программы. Вероятно, он умер от облучения, полученного в результате испытания французского атомного оружия в Алжире. Палевски, разумеется, тоже сотрудничал с британской разведкой. Узнав, что я хочу упомянуть в этой лекции сестёр Митфорд, ко мне подошёл Клетчатый, наш Змей-искуситель, и сказал: «Любезнейший литературовед, посмотрите на этих шестерых девушек. Они все работали на разведку. И они все красивые или очень красивые. Считается, что это сестры, но не может быть шесть красивых сестёр. Обязательно одна будет дурнушечкой, другая толстушечкой – это игра генов. Человек рождается после случайной комбинации двух разных наборов в пропорции 50 на 50, а тут 6 бросков – и 4 шестёрки и 2 пятёрки – так не бывает. У красивых родителей часто рождаются дети так себе, и наоборот – у людей с самой заурядной внешностью дети могут быть вот ого-го. Отсюда вывод – посмотрите внимательно на фотографии: девушки не очень похожи друг на друга, но все красивые. Вы видите некое женское общежитие, там контингент разношёрстный. Видите второе общежития – там тоже самое. Есть девушки красивые, есть симпатичные, а есть так себе. И вдруг вы находите общежитие, где все девушки как на подбор – чем они там занимаются? Кто их туда собрал и кто их хозяин?».
Однако, вернёмся к Родзянкам. Что-то мы с вами далеко зашли. Но, если вы обратили внимание, такие случайные отступления редко бывают случайными. Логика наших лекций – это логика шахматной партии. Семья Павла Владимировича Родзянко была, как и семья Набоковых, англоманской, с английскими гувернантками, с детской литературой на английском языке и так далее. Родзянки были очень богаты, они находились в родстве с одной из самых богатых семей России – Строгановыми. Как и у Набоковых, в семьях Родзянок постоянно случались сексуальные скандалы. Павел Владимирович Родзянко женился, отбив жил у мужа гомосексуалиста, а потом с ней развёлся. Его сын, после грандиозного международного скандала, упёк свою жену на годы в психиатрическую клинику. С Родзянками, как с Набоковыми, всё время происходили какие-то странные истории. Например, главный Родзянко, глава государственной думы и партии октябристов, откинулся после того, как его монархисты избили ногами в вагоне поезда, а Павел Павлович, про которого мы говорили выше, стал полковником британской армии, и привёз британскому монарху Джоя – собачку убитого царевича Алексея.
Вот отец Веры Слоним занимался бухгалтерией Павла Владимировича, а затем его детей. Отец Веры начал свою карьеру с того, что женился по расчёту на засидевшейся в девках еврейской богатой купчихе Славе Боруховне Фейгиной. У него родилось три дочери – Елена Гамзеевна, то есть, Евсеевна, Вера Евсеевна, и Соня Евсеевна. Жили они в Петербурге, и воспитывались в роскошной обстановке. В семье дети говорили по-английски и по-французски. В отличие от Набокова, у них ещё был третий иностранный язык – немецкий. Немецкий и французский – это понятно, а английский, как я уже говорил выше, это особенность. Вера Слоним училась в женском аналоге Тенишевского училища, в гимназии Оболенской. Надеюсь, упоминание этого учебного заведения уже надёжно вызывает у наших зрителей понимающую улыбку, а, может быть, даже хохот. Хотя масштаб трагедии могут оценить только подписчики Патреона – в одной из лекции есть зловещие намёки. Напомню, что в этой гимназии ранее училась Надежда Константиновна Крупская, и финансировалось это учебное заведение семейством золотопромышленников Сибиряковых, которые, конечно, не были никакими Сибиряковыми. Увы, но образование Веры оставляло желать лучшего, и в этом отношении она удивительно подходила Набокову – они были людьми одного и того же культурного уровня.
Последнее время учёбы, в итак сомнительной гимназии Оболенской, пришлось на революцию. Полгода она пропустила, и ей оформили, если вообще оформили, бумажку о среднем образовании только через два года в Одессе. Ну понятно какая была учёба в Одессе 1919 года. Далее она пыталась поступить в технический вуз в Германии, но не смогла. Можно сказать, что у неё все-таки было среднее образование, неплохое для референта, стенографистки или технического редактора, но она была не способна написать даже короткую статью, а её переводы текстов — это образчики конторского машинного перевода. Замечу, однако, что навыки машинистки, переводчицы и сортировщицы технической переписки идеально подходили, подходили… для жены писателя. Но они также подходили для… шпионки. Если профессиональная стенографистка Анна Григорьевна Сниткина, и мастерица на любую бумажную, и не только бумажную работу Софья Андреевна Берс стали жёнами своих знаменитых мужей внутри благополучного государства, то Вера Евсеевна Слоним оперировала на иммигрантском «Поле чудес». С Нансеновским, или, как шутил Набоков, «Нонсэновским» собачьим паспортом, и после чудовищной национальной катастрофы, в результате которой Российская Империя была сметена с планеты. Да ещё она жила в промежутке между двумя мировыми войнами, и не только в промежутке. До и после Второй мировой войны, то время, в котором в котором она жила, его логичнее всего квалифицировать, как промежуток между Второй и, к счастью, так и не произошедшей Третьей мировой войны. Люди в сороковых, пятидесятых, шестидесятых годах себя ощущали именно так, и, в общем, как это не страшно – справедливо.
В антисемитской литературе есть понятие «невест Сиона» - злокозненные, но страшно дальновидные евреи выдают замуж специально подготовленных кагальных невест за перспективных гоев. Может быть, почему нет? Но вообще-то это карго-культ. Любое централизованное государство, тем более централизованная колоссальная империя, действует по трафарету и с большим упреждением.
Мы говорили о сестричках Митфорт – это девушки экстра-класса, отличницы боевой и политической подготовки имперской разведшколы. Краса и гордость «интеллидженс сэрвис» - половые, то есть, извините, полевые работницы. Таких результатов достичь трудно. Обычно масштабы бывают поменьше, а то и совсем провинциальные. Хотя…
Вот, например, сестрички Сун. Одна сестричка, Нэнси, была женой самого богатого китайского бизнесмена, министра финансов и премьер-министра. Вторая сестричка, Розамунда, была женой китайского Ленина – Сунь Ятсена. А третья женой Чан Кайши. Все они были христианками, воспитывались в Америке и говорили по-английски лучше, чем по-китайски. А кем был их отец: А никем. Какой-то сирота, которого усыновила какая-то женщина, когда ему исполнилось 17 лет. Она изменила его фамилию и вывезла его в США. Он от неё сбежал, и записался юнгой в военно-морской флот, и далее со всеми остановками. Как Мартин Иден, он развился на флоте в высоко развитую личность и стал протестантским проповедником, и уехал в Китай делать революцию. Ну и там его в конце концов траванули, говорят, даже одна, вот, из дочерей. Американцы, конечно, были уверены, что сестрички работают на них; они на них и работали, но, как внезапно выяснилось, в 1949 году они работали не только на них, но и на кого-то ещё.
Или, вот, сестрички Коган. Масштаб тут неизмеримо меньше, но зато ближе к теме нашей лекции. Одна из сестричек – Лиля Брик, сотрудница ВЧК и муза Маяковского. Вторая – Эльза Триале. Стала женой французского аристократа и шпиона, а затем женой видного коммуниста и писателя Луи Арагона – человека с нетрадиционной ориентацией. В отличие от Веры Слоним, у Триале был литературный талант, она даже получила Гонкуровскую премию. Как и у Веры, отцом сестричек Коган был еврейский юрист, юрисконсульт автора венгерского посольства в России. И сестричек правда было всего две, но на третью сестричку тянула мамаша – тоже сотрудница НКВД и работница советского посольства Лондоне.
Перейдём теперь к сестричкам Слоним. Средняя, Вера, стала женой русского писателя аристократического происхождения Владимира Набокова. Нищий эмигрант Набоков нигде не работал – он писал книжки. Деньги для семьи и деньги и вполне приличные зарабатывала тоже изначально нищая эмигрантка Вера. Где она работала и кем? Она работала во французском посольстве в Берлине. Она была там переводчицей и имела доступ к дипломатической переписке. Это веймарская Германия, а что далее, когда фашисты пришли к власти? Мадам Слоним еврейка, и еврейка, как мы расскажем потом, сдвинутая на отстаивании попранных прав еврейского народа. Значит, она должна была в 1933 году с огромной скоростью покинуть фашистскую Германию, тем более что это человек без гражданства, то есть, ей легко пересечь границу, ничего её там, в Германии, особо не держит. Но нет. Она там жила и работала в 1934, в 1935, в 1936, и в 1937. Владимир Набоков из Германии к этому времени уже уехал. В мае 1936 года убийцу его отца назначили в бюро по делам русских эмигрантов, и он стал всерьёз опасаться за свою жизнь. А что Вера? А Вера ещё полгода торчала в Германии. Что она там делала? Работала в фирмах, которые занимались коммерческими операциями между Францией и Германией. В преддверии войны – это ключевая информация. Для кого - для немцев? Не думаю, чтобы Слоним сотрудничала даже с веймарцами. Для французов? Францию она не любила, поэтому бедные Набоков, как дурак, 15 лет просидел не в Париже, где его любили и знали, а в Берлине, где он никому не был нужен. Эмигранты оттуда разъехались после убийства его отца, а те, кто остались, были политическими врагами. Может быть, дело в СССР? Никаких фактов на этот счёт нет, в отличие, например, вот, от Эльзе Триале – там всё видно без очков, а тут, вот, ну, не могу вспомнить даже хотя бы какого-то штриха небольшого, который бы указывал на это. Так что, скорее всего, Вера работала на англичан. Она до последней возможности торчала в Германии, потому что сообщала важную информацию, и её британские хозяева до последнего держали ею на немецком поле, а потом перебросили в США. Обстоятельства отъезда из Европы в Америку, в последний момент и в практически безнадёжной ситуации, свидетельствует не чьей-то благотворительности, а о чьём-то кадровом решении. А что делали в эмиграции другие сестры Слоним? Ну, вот, Вера вышла замуж за аристократа Набокова, а старшая сестра, Елена, вышла замуж за князя Николая Владимировича Масальского. Таким образом она стала княгиней. Судьба Николая Масальского очень мутная. Говорится, что одновременно в Германии с ним жил другой Масальский – тоже князь и с таким же именем и отчеством. Это был ложный Масальский, которому вы дали документы на имя настоящего Масальского, чтобы он его компрометировал, и вот с целью компрометации лже-Масальский вступил в фашистскую партию и писал антисемитские статьи.
Зачем же ложный Масальский компрометировал настоящего? Оказывается, для того, чтобы скомпрометировать его жену, и таким образом сестру этой жены – Веру Набокову. А зачем компрометировать жену Набокова? Чтобы скомпрометировать самого Набокова. А зачем компрометировать самого Набокова? А потому что он сын убитого политика, а его убил подручный человека, который выдал документы лже-Масальскому. Ну вот такая история. Я думаю, можно пойти дальше, и сказать, что Гитлер организовал фашистскую партию, чтобы скомпрометировать Набокова – это очевидно.
Елена Слоним Масальская перешла в католичество, и незадолго до войны развелась с мужем, и уехала из Германии в Финляндию, а затем в Швецию. У неё родился от Масальского сын. Елена работала переводчиком и отлично говорила по-шведски. Ну, собственно, этого вполне достаточно, и больше о ней ничего знать не надо. Как и в случае с гимназией Оболенской – тут всё для внимательных слушателей наших лекций ясно. Да можно ли себя больше разоблачить, Родион Романович?
В 60 годах разбогатевшие вера стала учить старшую сестру жизни, и, в частности, упрекать её в том, что она перешла из иудаизма в католицизм. Кстати, религиозная принадлежность Веры и самого Набокова остаётся загадкой. Мы об этом скажем позднее. Вот, по мнению Веры, её сестра спуталась с русскими, и скрыла то, что она еврейка даже от сына. На что Елена с гордостью ей ответила, что сын всё знает прекрасно, и с русскими она не якшается. Сын, слава Богу, по-русски не знает ни слова, а сама она… это просто интересное выражение, я зачитаю: «Не знается ни с единым русским, ни с белым, ни с красным, не с зелёным, никакого иного цвета, и бегает от них как от чумы». Вот так. Возникает тогда вопрос: а с какой целью тогда она вышла замуж за Масальского, и что ей от него было надо?
Теперь Соня. Соня, не буду говорить о ней подробно, да и данных особенно нет, но она знала семь языков, и работала переводчиком в Организации Объединённых Наций. Она единственная вышла замуж за еврея, это был австрийский инженер, но вскоре с ним разошлась. Вообще у всех трех сестёр был психопатический склад личности – они постоянно друг с другом собачились. Связующим звеном между ними выступала Анна Фейгина, о которой мы расскажем в следующий раз. Сейчас же я хочу обратить ваше внимание на то, что все три изделия были похожи друг на друга: у них были одинаковые профессии и никчёмные мужья, которых они содержали. Детей у них было мало – по одному ребёнку у Веры и Елены, а у Сони детей не было. И все три работали в поле – дрейфовали из одного государства в другое и вели слабо задокументированный образ жизни. Вере, понятно, в известный момент пришлось привлечь к себе внимание, о ней написано несколько работ, но данных по-прежнему катастрофически мало. Мы очень мало знаем о Вере до её брака, и столь же мало о её жизни с мужем до отъезда в США. Это примерно 3 процента от общей суммы фактов из биографии. О первой половине её жизни 3 процента, и 97 процентов о второй половине. Как и Набоков она отличалась крайне скрытностью. Например, никто до последнего момента не знал о её беременности, хотя в таком положении она принимала участие в эмигрантских мероприятиях и ходила на службу. Учтите, что Вера была плоская как стиральная доска, тогда носили облегающие платья, а ребёнок родился очень крупный. В общем вот этот сын Набокова он прям гигант двухметровый.
Когда Набоков написал письмо Глебу Струве, в Париж, где похвастался первенцем, Струве, как и прочие эмигранты, решил, что это какой-то дурацкий розыгрыш. Во-первых, в эмигрантской деревне все примерно понимали, что это за брак. Кстати, всю жизнь супруги спали отдельно, и шли на дополнительные расходы, чтобы любой ценой снимать не одну, а две комнаты, в период, когда их финансовые возможности были очень ограниченными. И впоследствии, вот, они жили в Монтрё и, естественно, там были у них разные спальни – это было первое условие в любой гостинице, чтоб спальни были разные. Значит, это первое обстоятельство, а второе – никто в эмиграции о беременности Веры не знал до последнего момента. Так что вообще была ли она? Со стопроцентной вероятностью об этом сказать нельзя, и вот в этом вся Слоним. И обратите внимание, что ребёнок родился в нацистской Германии, и первое время жил там. Это с характером матери, сдвинутым на «чёрные жизни имеют значение», при обоюдной германофобии супругов, и при том, что сам Набоков рвался в Париж, где его ждали. Как это можно объяснить? По-моему, мы уже ответили на этот вопрос в этой лекции.
Ну что же? Заключение нашей затянувшейся лекции, но, мне кажется, любопытной, хотя судить вам. Так, а вот, вот, вот. Тост. Как сказал Шекспир: «Весь мир театр, в нём женщины, мужчины – все актёры». Я думаю, это некоторое преувеличение. Актёрами являются не все мужчины и женщины, а только гомосексуалисты и лесбиянки. У них это может не плохо получаться, но вообще это актёры слабенькие. Английский театр дал нам Шекспира и ещё множество других фантомов. Местами это было интересно, но… только местами. Почему у англичан с театром получилось так же плохо, как и с литературой, хотя они очень любят театр? Потому что у них театр вешалкой не только начинается, но и исчерпывается. Главное действие английского театра в гардеробной: пока лохи смотрят спектакль, у них там англичане роются в карманах шуб. И главный артист английский – там, в гардеробной. А у русских, как и у других народов, на сцене. Если это понять, то английский театр, ну, можно смотреть. Понятно, в чём прикол, и что Бернарду Шоу надо: джентльмен в поисках десятки, в чужом кармане. Так что это скорее не театр, а цирк. За цирк – он же английский театр.
Ну что ж, в следующей лекции мы постараемся продолжить немножко затянувшийся рассказ о личной жизни Владимир Владимировича. Я оговаривался в первых лекции, сейчас уже оговариваться не буду, что ни в какой степени наши вот эти все экзорцисы не являются попыткой умалить его значение и выставить его в каком-то смешном свете. Всё уже давно кончилась, если брать его личную жизнь, а его творчество – оно принадлежит вечности, и тоже за него можно не беспокоиться. Подписывайтесь на Патреон, подписывайтесь на наш канал, ставьте лайки, обсуждайте наши лекции. Оставайтесь всегда с нами. До новых встреч.
