175. Владимир Набоков. Штрихи к биографии: V. Одиночество
Здравствуйте, дорогие друзья! Усаживайтесь поближе и включайте звук своих компьютеров на полную громкость. Сегодня мы вам расскажем о творчестве замечательного русского писателя Владимира Набокова.
Други мои, дорогие ютубомолы и ютубомолки! В прошлой лекции мы много рассказывали о семейной жизни Набокова, но рассказывать особо было нечего. Оказалось, что брак Набокова был фиктивным или, точнее, полуфиктивным: он балансировал на грани между реальностью и вымыслом и при этом вымысел превращался в реальность, а реальность – в вымысел. Случай вроде бы тяжелый, уникальный, фантасмагорический, но представим, что речь идёт о легендировании семьи шпионов, и тогда всё сразу станет на свои места. Внедрение агентов в виде супружеских пар – самая заурядная практика для любой разведки. Эти пары переживают, вынуждены переживать, все фазы сексуальных метаморфоз: гомосексуалисты там становятся гетеросексуалистами и рожают детей; фиктивные браки превращаются в реальные, а настоящие в фиктивные и так далее и тому подобное со всеми остановками. Это результат грубого и бездушного вмешательства государства в личную жизнь людей, и она порождает самые фантастические аберрации, а жизнь политической иммиграции, особенно иммиграции не в результате временных трудностей, а глобальной катастрофы, сама по себе порождает такую прыг-скок камеру, что только и диву даешься. В определённом смысле, все семьи русских иммигрантов были результатом политического карнавализма с поддельными биографиями, поддельными целями и даже поддельными полами. Это, как говорится, среда. Поэтому при оценке рассматриваемого явления надо исходить не из декларации даже внешнего поведения объектов наблюдения, а из здравого смысла. Набоков всю жизнь публично распинался в своей любви к жене, и даже поставил постфактум посвящение ей на ранних произведениях – случай редкий, и, в общем, неприличный – это что-то вроде фотографирования на фоне чужого лимузина. Можно сказать, что Набокову здесь изменяет вкус: он, кстати, никогда не признавался прямо, публично, вот, в любви к родителям, которых, конечно, очень любил, и с которыми у него, конечно, не было никаких конфликтов. Загадка афиширования своих отношений с супругой объясняется просто, если мы вспомним насквозь лживую переписку Набокова с Верой Евсеевной. Он не любил свою жену и быстро разочаровался в сыне, который оказался чужим человеком и внешне, и внутренне. Немецкий писатель и философ Жан-Поль однажды заметил: «Мужчина, много говорящий о своих чувствах, не очень влюблён». Набоков не любил ни Веру Слоним, ни Ирину Гуаданини, ни свою невесту Светлану Зиверт, ни Машеньку, Тамару, Валентину Шульгину. Он очень много говорил о них и всё время примеривался слинять, как гоголевский Подколесин. В случае цепкой Веры, она просто не дала ему в очередной раз выпрыгнуть в окошко, и за это её, учитывая набоковский характер и писательский дар, ожидала неизбежная расплата, даже расправа. Собственно, это произошло уже в «Даре». Жена удовлетворяла его сексуально – не будем уточнять, что это означает. Может быть, просто то, что она оставила его в покое и предоставил самому себе, и она также взяла на себя решение всех бытовых вопросов. Но Вера Евсеевна всё равно была, пардон муа, дурой в самом прямом и точном смысле этого слова. Как с полезной в быту дурой, он с ней и общался, у них не было и не могло быть духовной близости, о которой он говорит или, точнее, мечтает в «Даре». Слоним В. вычитала его произведения, вызубрила наизусть его стихи и была искренне уверена, что Набоков великий писатель, который себя вскоре покажет, но опиралась она в своих суждениях на бытовые признаки, на уровне «люди говорят» и «народ не ошибается». По принципу «капля камень точит» она много способствовала внутреннему одиночеству мужа, планомерно обрывая все его контакты с эмигрантскими друзьями, и заменяя их американскими контактами с нужными людьми. Поскольку речь идёт о семейных делах, Набоков это понимал только отчасти: будь связь с Верой более опосредованной, а среда, в которой он жил, менее враждебной, Владимир Владимирович постарался бы блокировать его постоянную агрессии доминантной собаки. Даже с учётом, что он был переученным левшой и переученным гомосексуалистом. Вера Евсеевна, конечно, играла большую роль в переходе на английский, но она не смогла заставить Набокова стать американским писателем, поэтому в поздней прозе он, в том числе, разобрался с женой и сыном, при этом не собираясь порывать с ними, терпя и, вообще, после успеха «Лолиты», закрывая глаза на все их художества и наслаждаясь жизнью. Он, в сущности, никогда не был аристократом, и в иммиграции 20 лет прожил в съёмных комнатках, и был настолько беден, что не мог себе позволить даже дешёвые гостиницы и поэтому в случае поездок жил в гостях у иммигрантских доброхотов, тоже не богатых. Дорогой гостиницы в Монтрё ему хватило с лихвой – это была сбыча мечт, и последние 15 лет, слава Богу, Набоков прожил счастливым, преуспевающим человеком с любящей упрямой дурой, разница с которой в интеллекте с годами становилась всё менее заметной.
Считается, что Слоним В. никогда не была прототипом героинь его произведений. Исключение делается для Зины Мерц в «Даре»: уж слишком там, вроде бы, всё вот явно. Но Зина Мерц – это Мина Мерз, «мерзкая». «Дар» - это повесть о бедном писателе, который мечтает прославиться, и с помощью этого найти свою половинку, любящее сердце, которое избавит его от тоски и одиночества. Сюжет вполне банальный, но всё оканчивается ничем – его книга окончилась мелким скандалом и снисходительным похлопыванием по плечу, а в конце мерзкая резиновая Зина оборачивается пошлой заурядной дурой, и подлинный автор книги вышвыривает ключи от их романа в пустоту. Не случайно время написания «Дара» совпадает с парижской попыткой Набокова расстаться со своей женой. «Дар» кончается ничем: после зигзагов судьбы главный герой выходит на финишную прямую хеппи-энда и спешит на решающее свидание со своей избранницей. Та рассматривает пломбу в зубе, потом заявляет, что не умеет и не будет готовить, и отводит его пожрать в пивной ресторанчик, после которого у них на двоих остаётся одиннадцать центов. Один цент от Зины, подобравшей его несколько дней назад на улице на счастье: монета чёрная и приносит неудачу. Далее они приближаются к своему дому, ещё не зная, что ключей от квартиры нет и не будет, и на этом повествование обрывается. Вроде бы это неопределенный конец, но на самом деле вполне определенный. В повествовании нет ни одного намёка на счастливый исход - это тупик и ловушка, из которой автор отныне способен вырваться только за счёт творчества, что он и делал всю книгу, написав четвёртую главу «Дара». Это бунт против мира Зин, и вообще зловонного и затхлого мира русской иммиграции. В это время Набоков пишет знаменательное письмо Ходасевичу:
«Нет – к страшному душку иммиграции принюхиваться не следует, самое лучшее, как, впрочем, всегда, во все времена и при всех запахах, — запереться у себя в светлице (или ещё вернее: как кочегары, знающие только свою топку — что бы ни делалось на палубе, на море) и заниматься своим бессмысленным, невинным, упоительным делом, мимоходом оправдывающим всё то, что в сущности оправдания и не требует: странность такого бытия, неудобства, одиночество (которое я в детстве производил от „ночи“) и какое-то тихое внутреннее веселье»
Вот это и есть образ Набокова – одинокого мечтателя-бунтаря в трюме, но в этом уединении он создавал гармоничный совершенный мир, восстанавливающий попранные законы мира реального, и безжалостно, с тихим внутренним весельем, расправлялся с теми, кто к уродству внешнего мира был причастен. Мы уже говорили, что кроме «Других берегов» и «Память, говори» есть третье автобиографическое произведение, и это не «Дар». «Дар» – это произведение, создающее биографию: герой пишет книгу о Чернышевском, которую по сюжету отвергают иммигрантские кретины, и затем в реальности иммигрантские кретины отвергают книгу о Чернышевском, написанную в «Даре». Третьей биографической книгой Набокова является «Смотри на арлекинов». В этой книге перепутанные, склеенные образы, и склеенные неряшливо, старческой рукой, поэтому сильно и подробно разбираться во всём этом – это мартышкин труд. Главное там – общее отношение к той или иной теме. Книга провоцирует скрупулёзный анализ, но это тот случай, когда надо применить матовый фильтр, сглаживающий детали, и не вдаваться в подробности. Например, важно, – я не знаю, вот, вы сейчас слышите или нет, – у нас, вот, за окном какая-то вакханалия, там сумасшедшие директор ЖЕКа включил на полную громкость микрофон и несёт какую-то чепуху под музыку, наверное, связанную с предстоящими выборами, и ещё что-то. Мы окна все закрыли, но это очень громко, надеюсь, вы всё-таки это не слышите. Например, важно общее отношение автора «Арлекинов» к эмиграции, и, в частности, к подставному иммигрантскому православию. В отличие от своей жены и прочей иммигрантской швали, Набоков был благородным человеком. Благородный человек уже по факту своего существования смотрит на небо и размышляют о Боге, и вот иммигрантские шпионы, шуты и алкоголики стали молодого Набокова наставлять на путь истинный и агитировать ходить в церковь. Они его упрекали в бездуховности, так и писали, в бездушии, в чёрствости, и расписывали прелести христианского богослужения и совместных радений. Вот ещё вспомнил одно выражение: говорили, что Набоков безблагодатный. В религиозном прозелитизме нет ничего плохого, вопрос – кто это говорил и кому?
В «Арлекинах» один из главных деятелей этого сорта – Илья Фондаминский – выведен под именем Степана Ивановича Степанова. Литературоведы гадают почему Степанов, да ещё, вот, Степан Иванович, что этим хотел сказать Набоков? Да вот то и хотел: давайте посмотрим биографию Степана Степанова по фамилии Степанов, а по имени Степан. Отцом Ильи Сидоровича Фондаминского был Израиль, или другой вариант Илья Ицкович Фундаминский. Что характерно. Фундаминский превратился в Фондаминского, а Израиль или Илья – в Исидора. А брат Ильи Сидоровича, Мордехай, превратился в Матвея. Сам Фундаминский взял себе революционный псевдоним Бунаков. Поскольку фамилия его деда может быть любая, назовём нашего Степана Степанова Нуф-Нуф. Нуф-Нуф, как член семьи чаеторговцев Высоцких (он породнился с ними через жену), стал членом ЦК партии социалистов-революционеров. В отличие от социал-демократов это была частная лавочка: руководство эсерами осуществлялось членами одной семьи. Подобное обстоятельство обусловило уже совершенно фиктивный характер этой партии. А если учесть, что сами Высоцкие были здесь председателями (эта столбовая еврейская семья прикрывала интервенцию на русский рынок английских чайных компаний), то эсеры были просто-напросто группой анонимных вредителей. После первой русской революции внезапно выяснилось, что деятельность этой группы руководилось царём – то есть, русский царь сам убивал русских, в том числе министров, генералов и даже членов своей фамилии руками продавцов английского чая. 25-летний Нуф-Нуф участвовал в декабрьском вооружённом восстании в Москве; говорил, что русским не нужны никакие выборы в Государственную думу, а надо во всех городах начать массовую резню, а затем попытался организовать восстание на Балтийском флоте. Восстание началось успешно, но Нуф-Нуфа удалось арестовать. Как честный еврей и не менее честный масон, Нуф-Нуф был оправдан и моментально скрылся за границей. После февральской революции его назначили комиссаром Черноморского флота. Во время гражданской войны Нуф-Нуф вместе с семьей деньгами уехал в Париж, где основал самый известный толстый журнал иммиграции «Современные записки». Одновременно Нуф-Нуф узрел свет истины и развил бурную деятельность на ниве православия. Его деятельность здесь имела одну интересную особенность: с одной стороны, он прилагал большие усилия по благоустроению для русских «истинной православной церкви свидетелей циркумполярной элоквенции имени святого Албания». Какое отношение албанцы имели к православию приходилось объяснять. Прошло уже сто лет, а воз и ныне там. Непонятно, почему русским надо поклоняться перевёрнутому красному треугольнику, и какое отношение великий Албаний, равно окормляющий эту секту туманный Альбион, имеют к Русской Православной церкви? Говорят, что это для студентов, это какое-то РСХД – Русское студенческое христианское движение. Ну, религиозные студенты – это понятно кто, это талибан. Может быть, РСХД или полотенецыинки надо расширить свою деятельность на соседнюю авраамическую религию, так сказать, забирать шире, ну вот, непонятно. Повторяю: за сто лет никакого внятного ответа русские тут не услышали. Им дают какую-то христианскую литературу, но везде, на Библии, на иконах, на религиозной периодике есть маленькое уточнение – мелкими буквами напечатано, что это не христианство, а истинное христианство – то есть, стоит человек на переходе в метро, и собирает деньги на восстановление истинного храма Христа Спасителя. Когда ему говорят, что вроде уже восстановили, и вообще, что такое истинное христианство, вот, Московская Патриархия она что, не истинная? Человечек очень быстро скукоживается, и меняет дислокацию – начинает собирает деньги у соседнего выхода из метро. Вот такая вот петрушка. Но это первое, а есть ещё и второе: вот здесь, гусары, попрошу не смеяться. Нуф-Нуф в эмиграции опекал Набокова и увещевал его словом евангельским. Набоков писал жене: «Нуф-Нуф очень трогательно старается на меня «повлиять» в религиозном отношении, заводит, например, издалека разговор: вот какие, дескать, бывают замечательные священники, не хотел бы я послушать одну коротенькую проповедь и т.д.». Но сам Нуф-Нуф при этом оставался иудаистом. Его спрашивали: «Ну как так, вот вы увлечены христианством, читаете божественные книги, словом евангельским увещеваете людей и направляете их к храму, а вот сами…». А Нуф-Нуф говорил: «Я стесняюсь, я ещё…еще не готов». Это похоже на то, как в Советском Союзе поэта Заболоцкого периодически вызывали на ковёр и проводили с ним политбеседы. Ему говорили: «Ну, вот, вы же советский человек». Он говорил: «Да, конечно, одобряю». «Хорошо. А почему тогда в партию не вступаете?». И вот тут Заболоцкий опускал глаза, заливался румянцем и тихо говорил: «Не достоин». То есть представьте, оцените картину: к вам подходит человек на улице, предлагает какие-то религиозные проспекты. Ну, ладно, немного назойливо, но почему нет, а он вас начинает тянуть за собой, потом силком заталкивает в храм. Хотите выйти, а хамло держит дверь снаружи, не пускает. Вы ему говорите: «Ну ладно, чудак, уговорил, давай тоже, заходи». А он вам: «Не можно, я к церкви не имею никакого отношения, я даже не крещён». Это как? И не надо думать, что перед нами идиотик, не понимающий, как и что – всё они прекрасно понимали – человек был комиссаром на черноморском флоте, а его родственник, эсеровский убийца – морским министром при Керенском. Рядом с Фундаминским была знаменитая мать Мария – Мария Скобцева. Она же Пеленко, она же Кузьмина-Караваева. Эсерка, затем комиссар у большевиков. В иммиграции просияла любовью к великому Албанию, увидела свет Фаворский, услышала трубный глас. Пеленко пилила Набокова за бездуховность. Во время немецкой оккупации она совершила нравственный подвиг: выдавала евреям фальшивые свидетельства о крещении – ну, вот, настоящая монахиня, не фальшивая, молодец. Это новинка за двухтысячелетнюю историю христианства – поддельные крещения. Христос бы, вот, одобрил это. И тут, обратите внимание, в это время, в 1940 году наш Нуф-Нуф принял, наконец, крещение, понимаете? Но дело не в этом – в 2004 году константинопольская патриархия причислила Нуф-Нуфа к клику православных святых. Это сделано специально – на колени перед масонским мучеником Мордехаем Степановым, членом ЦК партии погромщиков и убийц. А человечек сидел где-нибудь на даче в Финляндии в 1905 году и угорал с подельниками: «Я как русского городового поймал, на цепь в подвале посадил и отрубил ему пальцы, а потом эти пальцы ему скормил: а куда он денется - есть хочется! И когда зажигалкой яйца палят – тут не сахар, плачет и ест. Пойдём, покажу, я ему там и иконостас повесил – святого Албания, Ганнибала и Анфибала – они любят. Захочет русский – помолится, только креститься нечем уже – пальцев-то нет».
Знал всё это Набоков? Конечно, знал. В эмиграции все друг про друга все знали. Ну, не на сто процентов, но представление он имел. Это вы ничего не знаете. В набоковедении уже 30 лет строят оппозицию Зинаида Шаховская – Вера Слоним. Обе женщины соперничали друг с другом из-за Набокова. Победила Слоним – злостная русофобка, отвратившая нашего Володю от православия, и заставившая его писать порнографию. А Зинаида Шаховская, русская княгиня, сделала ему много добра, и под её попечением Владимир Владимирович стал бы светочем и надеждой русской эмиграции, затем и свободной России. Ну, так думают очень наивные люди, наивные до несчастья. Ссора Шаховской и Слоним не была даже спором двух евреек, хотя Шаховская была еврейкой и к настоящим князьям Шаховским, как и её юродствующий братец архиепископ Сан-Францисский Иоанн, не имела отношения – она была в образе. И допридуривалась до такой степени, что в конце жизни действительно поверила в то, что является русской аристократкой. На самом деле всё было ещё гораздо хуже – она не была даже еврейкой. Еврейкой не была Слоним В. У них была другая национальность, если там вообще можно говорить о национальности. Её нельзя передать словами или даже звуком какой-то буквы алфавита – это…. Новиопы по сравнению с ними – это какая-то патриархальная народность, с многовековыми традициями, вроде басков или тирольских крестьян. Мать Зинаиды Шаховской была некая Анна Леонидовна Книнан, отцом, который был не Леонид, а Леопольд, и не Книнан, а Книна – австровенгерский еврей, а отцом Шаховской был любовник матери по фамилии Бернард. Номинальный отец, князь Шаховской, был на 17 лет старше жены и жил от неё отдельно. К тому же у него были проблемы с головой. Зинаида Шаховская, точнее, по мужу, Малецкая-Малевич и Вера Набокова постепенно возненавидели друг друга, и их вражда стала излюбленной темой эмигрантских пересудов. Фактически, это были внутрисемейные дрязги, потому что её сестра была женой племянника Набокова – Николая. Мы о нём уже упоминали – это композитор, оставивший интересные мемуары. Зинаида Малевич постоянно делала Набоковым гадости, писала тенденциозные мемуары, и даже бездарные художественные произведения, разоблачающие самого Набокова и его жену. Здесь позиция Веры Евсеевны была предпочтительнее – она просто игнорировала Малевич, и, кроме того, она честно заявляла, что по национальности является еврейкой и этим обстоятельством только наслаждается. Малевич своё еврейство скрывала и ненавидела, ну, а в известный момент, как мы уже сказали, вообще вжилась в выдуманный образ. Но, с другой стороны, посмотрите – мы уже обращали внимание на этот факт: Слоним В. игнорировала свою гротескно-еврейскую внешность и считала себя блондинкой с голубыми глазами. Ну, ладно, бывает, встречается такой вот «синдром Майкла Джексона». Но дело не в этом. Посмотрите на основные постулаты её идеологического мира, точнее, мышиного мирка русской эмигрантки. Там присутствует абсурдная несогласованность: она радуется американской охоте за ведьмами, а в это время вся еврейская община Америки и вся американская профессура яростно сопротивляются маккартизму. В университетском кампусе Слоним В. выглядит белой вороной, и при этом к месту и не к месту каркает, что она ворона черная. Где логика?
Чтобы ответить на этот, вопрос давайте разберёмся с мадам Малевич – что это за зверь? Говорится, что это крупная деятельница русской эмиграции, активистка Церкви святого Албания, главный редактор крупнейшей эмигрантская газеты «Русская мысль». Но всё это хобби. Это кадровая сотрудница «интеллидженс сервис» - она шпионка. Сначала она шпионила в пользу Великобритании во Франции, а затем стала шпионить против немцев – уже не только под патронажем Лондона, и в кооперации с голлистами, за что и была награждена Орденом Почётного легиона. После разгрома Франции, она через Гибралтар эмигрировала в Лондон и работала в шпионско-пропагандистском, французском информационном агентстве, а после окончания войны служила военным корреспондентом в оккупированной Германии и в горячих точках, например, в переживающей гражданскую войну Греции.
Таким же деятелем был её брат Иоанн Шаховской, которого в эмиграции дразнили Иоанном Родстванепомнящим; кстати, его имя до пострига – Дмитрий. В молодости он служил на Черноморском флоте и был радистом на крейсере белых (воспроизводятся звуки морзянки). А потом увидал свет и принял постриг. На время второй мировой войны он был британским агентом в Германии, а после войны был переброшен «интеллидженс сервис» в Соединенные Штаты, где со временем стал православным архиепископом. Его куратором в США был Феофил Пашковский, митрополит всея Америки и Канады, замечательнейший человек. До революции он был ближайшим помощником будущего патриарха Тихона, тогда русского архиепископа в Америке, потом они вместе вернулись в Россию. Англичане поставили Тихона на патриархию, а Пашковский уехал работать на Лондон обратно в США. Вместе с собой он привёз в Америку 22-х -летнего сына Бориса. Борис свободно говорил по-английски, и тоже служил на Черноморском флоте. В это время он уже тесно контактировал с британской резидентурой и стал слышать голоса с неба, которые рекомендовали ему молиться святому Албанию. Он вошёл в масонский комсомол, то есть Имку. Во время второй мировой войны Борис Пашковский сделал блестящую карьеру: он работал в контрразведывательном отделе американской тайной полиции, и прославился продуктивной работой с подследственными. Бил сильно, но аккуратно – мог с одного удара порвать барабанную перепонку или сломать челюсть. Собственно, это и есть Имка. Имка, это чтою вы знали, буквально «мужское христианство» - христианство для мужчин настоящих. Придумана в Англии в середине девятнадцатого века, и придумана с умом. У противников англичан христиане должны быть женственными, расслабленными мазохистами а-ля Толстой: у них там непротивление злу насилием, и если бьют по щеке, надо обязательно подставлять другую щёку, чтобы товарищу следователю было бить удобнее, сподручнее. А в Англии добро должно быть с кулаками – это спортивная масонская молодежь с волосатыми циркулями. Имка, например, устраивала боксёрские турниры во славу Господа в подвалах англиканских церквей. Я не шучу. Собственно, Супермен – он ведь из Имки, у него на груди тоже перевёрнутый треугольник. Имка, как и более позднее скаутское движение, изначально была совместным англо-американским проектом. Пашковский занимался во время второй мировой войны чисткой японской общины Соединённых Штатов, а затем переключился на интеллигенцию, например, работал по Джону Стейнбеку и напугал его на всю жизнь: в дальнейшем этот левак сам предложил свои услуги ЦРУ, дошёл до оправдания американских бомбардировок Ханоя, и послал сына воевать во Вьетнам. В 1943 году Пашковский стал обеспечивать безопасность Манхэттенского проекта, и, между прочим, допрашивал Оппенгеймера. Юмор этой ситуации заключался в том, что они оба работали на Великобританию. Пашковский стал главой миссии Аусос, которая занималась вывозом из Европы стратегического сырья для изготовления атомного оружия, а также арестом и интернированием немецких физиков-ядерщиков. Не забывал Пашковский и дела церковные: в 1945 году он был переброшен в Японию, и в свободное время, отдыхая от допросов и пыток, с помощью отца установил контроль США над японской Православной Церковью. Он, кстати, всю жизнь был православным – истинным православным церкви святого Албания. Вершиной его карьеры было возглавление убойного отдела в ЦРУ – он занимался убийством агентов-перебежчиков и организацией диверсионных отрядов в тылу потенциального противника. По иронии судьбы, в рамках этой деятельности, Пашковский в 1949 году организовывал десант диверсантов в Албанию. Операции называлась «Изверг», и что-то там не сложилось – это была ловушка Англии. С её стороны по Албании работал тогда Ким Филби – ну, кто знает, если бы операция удалась, может быть, Албания стала бы страной святого Албания, и заговорила на подонковском языке. Разумеются, Пашковский действовал в той или иной степени легально как совместный англо-американский агент – так же, как, например, и Ким Филби, который, работая в США, занимал как раз сложность координатора деятельности английской американской разведок.
Русские иммигранты – это не просто дураки и шуты, не просто пьяницы и наркоманы – это шпионы и убийцы в рясах и с Евангелием, в углу которого – красный перевёрнутый треугольник. И более того – это убийцы и шпионы не наши, а против русских – все эти Нуф-Нуфы и Шинкари Шаховские пришли по нашу душу.
Я спросил Дмитрия Евгеньевича об его отношении к православию. Оно мне показалось нелогичным – и Дмитрий Евгеньевич мне сказал: «Национальная церковь очень важна – она даёт строй жизни, обычаи, которые очень трудно поломать. При уничтожении государства Церковь оказывается основным убежищем народов-изгнанников – изгнанников из собственного дома. Так было у ирландских и польских католиков, так было у православных на Балканах. Религиозная философия – это ерунда, более того, это часто ересь, только мешающая вере и простым ритуалам. Вся русская религиозная философия – это ересь, к тому же оставшаяся, к счастью, только в теории. Это умствование подвыпившего семинариста или глупого интеллигента.» И Дмитрий Евгеньевич добавил: «Пусть мои дети, как и положено, примут крещение с рождения – за них решил отец, и они не знают куда вступили. Им и не надо знать, а я знаю». Русское православие – это нормальная церковь, это не сектанты, но наверху там совершена подмена. Мы ничего не знаем о людях, пришедших из темноты – кто их туда поставил и зачем – это не русские. Патриарх Тихон – это русский человек с фамилией Белла́вин, с двумя «л», или, точнее, Беллави́н. Петроф с двумя «т» и «ф» на конце – Пе́ттрофф. Русское православие – это православие особое – там сильный элемент протестантизма. Во главе церкви должен обер-прокурор. Если царя нет, то может быть патриарх, но этот патриарх, естественно, должен быть монархистом, и он должен считать эпоху 18-19 века – эпохой расцвета русского православия, как это и было в действительности. А что эти люди нам говорят? Да, они канонизировали Николая II и его семью – это естественное решение, вызывающее слёзы счастья у любого русского, но они также канонизировали одновременно людей случайных и недостойных, не говоря уже о Нуф-Нуфе. Тут в московской патриархии рука дрогнула, и они отказались принять это решение, как явно вызывающее и еретическое. Но почитайте, что несут о монархии, о петербургского периоде богословы московской патриархии – оказывается, их там угнетали, и они в семнадцатом году, к счастью, сделали церковную революцию».
Дмитрий Евгеньевич мне сказал, что он слишком много знает об истории православия в России после 1917, и не считает эту Церковь русской – она британская. Это действительно Православие, но Православие британское – произошла подмена, потому что люди, стоявшие у власти в советской России видели в русском Православии страшную угрозу – как и для греков или для поляков Церковь могла стать национальной консолидацией, и были предприняты особые усилия, чтобы этого не произошло: от физического уничтожения всех священников до широкой программы дискредитации, когда во главе церкви поставили самозванцев, шпионов и убийц. И всё это Набоков знал прекрасно. Он прекрасно понял, что его отца убили вовсе не мифические тёмные силы. Его отец был, несмотря на все свои художества и аномалии, честный дурак, и после революции он один из немногих попытался исправить то, что сделал. Поправить было ничего нельзя, но для будущих поколений это было важно. Свой вклад Набоков-отец внёс, и его демонстративно пристрелили руками шутов и по единодушному желанию коллег. Набоков всю жизнь боялся русских эмигрантов – это для него были не просто шуты и дураки, а шуты и дураки опасные, с пистолетами, и их пистолет был очень рядом – в сумочке его жены. Под пистолетом он на ней женился и за угрозу убийства её не бросил в 30-х. Но Набоков не был трусом – он был философом и художником, а мысль всегда свободна и идёт до конца.
Русская иммиграция России ничего не дала. Там ещё была какая-то интеллектуальная среда, в 20-30 всё цвело и пахло, но плодов не было уже и тогда. Эта эпоха необычайно интересна – она даёт русским утешение и иллюзию существование Родины. Интересны также сороковые и пятидесятые годы, когда люди доспаривали и договаривали, например, интересный роман Гуль и Берберова. Только читать их, как и Набокова, надо в переводе с эзопова языка. Но по большому счёту русские дали миру после революции только одну книгу, и это «Лолита» – издевательское повествование о сумасшедшем педофиле. Читайте и плачьте. Ну и не на мировом, а на национальном уровне – это тот же Набоков русского периода Михаил Булгаков. Но Набоков умудрился нам всё сказать в «Лолите» - там все гораздо сильнее, чем в четвёртой главе «Дара», а в «Даре» всё было серьёзно – он там вдосталь поглумился на Нуф-Нуфами. Нуф-Нуфа от четвёртой главы чуть было удар не хватил. В «Даре» он выведен не как Степан Иванович Степанов, а как Георгий Иванович Васильев,а Набоков ещё усугубил, написав ему в реале письмо о политической цензуре, что для алькаидавца было ножом острым, потому что такие, как он привыкли говорить, что Коран – это книга свободы, а белые шайтаны затыкают всем рот и не дают петь муэдзинам про фаланстеры и океаны из лимонада. Собственно, в «Даре» всё сказано почти открытым текстом.
Бредовая биография Чернышевского показывается Набоковым в ещё более бредовом контексте, что является побудительным мотивом в её написании для героя «Дара» Годунова Чердынцева – бессмысленное общение с сумасшедшими евреями Чернышевскими, однофамильцами Николая Гавриловича. Им, кстати, соответствуют в книге двойник второго порядка – социал-демократ Беленький. На фоне общения с Чернышевским и прочими Нуф-Нуфами, Ниф-Нифами и Наф-Нафами, Годунов знакомится с девушкой, в которую влюбляется – кто это такая? Это Зина Мерц – дочь еврея и русской. Её отец умер, а мать вышла замуж за антисемита.
«Отец Зины, Оскар Григорьевич Мерц, умер от грудной жабы в Берлине четыре года тому назад, и немедленно после его кончины Марианна Николаевна вышла замуж за человека, которого Мерц не пустил бы к себе на порог, за одного из тех бравурных российских пошляков, которые при случае смакуют слово «жид», как толстую винную ягоду. Когда же симпатяга отсутствовал, то запросто появлялся в доме один из его темноватых деловых знакомцев, тощий балтийский барон, с которым Марианна Николаевна ему изменяла, и Федор Константинович, раза два барона видевший, с гадливым интересом старался себе представить, что могут друг в друге найти, и, если находят, то какова процедура? Эта пожилая, рыхлая, с жабьим лицом, женщина и этот немолодой, с гнилыми зубами скелет».
Вот это контекст, в котором живёт Годунов-Чердынцев, и понятно, что все его фантазии о гармонизации личных отношений заранее не имеют ничего общего с действительностью, потому что действительность – это галерея социальных уродов русской эмиграции: Нуф-Нуфов, Ниф-Нифов и Наф-Нафов. И книга, которую пишет автор «Дара» – это не прорыв к Зинаиде Ниф-Ниф, которая ковыряется в зубах и прожирает все его деньги в берлинской харчевне, потому что, видите ли, она не умеет готовить – а это расправа с самим миром Опискиных и Псевдонимовых. Он не с Чернышевским расправляется, а с миром русской эмиграции, и с частью себя, которая дефектна, повреждена, и поэтому его с этим миром ещё соединяет.
Вера Евсеевна в дальнейшем очень комично утверждала, что Зина Мерц – это не про неё, потому что Зина полная еврейка, а она еврейка стопроцентная. Но Слоним В. – не еврейка, она… Россия погибла накануне создания автономного русского мира – процесс творения был искусственно прерван, и граждане этого общества превратились в тварей, в чертей недоделанных. Вроде бы хороший человек, красивый и умный, но у него нет трёх пальцев на руке и носа – не доделали, а у другого нет ушей; третий – вроде красавец, всё на месте, а он дурак дураком – нет мозга; а третий, ну, вроде, и не придерёшься, но так вот, если посмотреть, то французский шпион из Гренобля. Как сказал Чехов: «Начиная с 60-х годов ни одна русская книга не выходила без “но”: умно, благородно, но не талантливо. Талантливо, благородно, но не умно. И, наконец, талантливо, умно, но не благородно». Вот почему для Набокова было ключевым понятием «пошлость». Это основа его мировоззрения. Пошлость – это неустранимый порок человека, вещи или явления, превращающей его в потустороннее изделие, и в изделие отнюдь не божеское, а дьявольское. Как этот человек мог относиться к Слоним В. – злыдне, пошлячке и дуре? Да он никогда с ней даже не разговаривал, ни разу: она жила на палубе, а он в трюме – на палубу он выходил покурить, и корабль, на котором он плыл в вечность, был отнюдь не круизным лайнером. Он был кочегаром на броненосце, на броненосце с перебитой командой и убитым капитаном. Но он швырял и швырял уголёк в топку, надеясь, что подбитый корабль самоходом выйдет из боя и дойдёт до родного берега – вот образ этого человека. Набоков считал, что мы на его Родину напали враги, и они уничтожили всё, что ему дорого. Мало того, они вместо погибшей России сделали анти-Россию на её развалинах, и цирк шапито в эмиграции. Цирк из хичкоковского фильма ужасов, и об этом даже некому сказать. Может быть, можно было бы сказать Ходасевичу, вот, но он умер, да и какой это русский? Такой же, как Берберова или Роман Гуль. Да и какой Набоков сам русский – с такими-то родителями с таким генетическим грузом? Ведь семейка Мерц, у которых снимал комнату его персонаж «Дара» - это семейка самих Набоковых, где он жил до женитьбы. Но Набоков был гений, и он привёл свой корабль в свою гавань, хотя до этого не дожил, и не дожил не 20 лет, когда в СССР впервые издали его текст в шахматном журнале «64», который в «Даре» появился как журнал«8 на 8», и послужил затравкой Чернышевской главы – он не дожил 50 лет: через пятьдесят лет наконец появился пожилой литературовед, и всё спокойно расставил по полочкам. Правда на это ему понадобилось 10 лекций и помощь коллектива из семи человек, через 50 лет, в ином мире, в сложной ситуации одновременного бытия и небытия России, и бытия не бытия самого литературоведа, которого ведь нет – есть второстепенный, провинциальный актер-дилетант, но всё получится, и не потому что сам Дмитрий Евгеньевич за спиной, а потому что это заслуга самого Набокова – великого мистификатора, но как все гении – наивного и честного человека, у которого за спиной вечный Дмитрий Евгеньевич. В виде чего? Реальности… великой русской реалистической культуры.
Ну, и вот, давайте по обычаю подымем тост. В чём смысл четвёртой главы краткого кус… «Дара»? В реализме. Набоков не спорит с вульгарным материализмом Чернышевского, а показывает и показывает при помощи реалистического искусства, что никаким материалистом Чернышевский не был – он был слепым музыкантом без слуха, и эта истина подтверждается не виртуозным хитросплетением авторского текста – она подтверждается божественным строем жизни и её автором, подлинным и совершенным. А спорить с реальностью невозможно. Давайте выпьем за реализм русской культуры, делающий её совершенной, и, несмотря ни на что – вечной.
Ну, вот, наверное, и всё. Всё – биография Набокова, хотя об этом человеке можно было говорить очень долго, и там есть много интересного. Я думаю, большая часть осталась за кадром, но я решил рассказать о том, что на мой взгляд абсолютно не понимается современными набоковедами и литературоведами вообще. Прежде всего из-за того, что там всегда существует вот это чеховское «но» - то есть, хороший литературный критик, но плохой историк; хороший историк, но плохой критик и так далее. А для того, чтобы понять Набокова, надо очень хорошо знать контекст, в том числе политический контекст, и нужно разбираться в философии, потому что этот человек, не смотря на то, что, там, это часто опровергается, говорится, что он был человеком достаточно легкомысленным, он, конечно, был философом, и когда он говорил о том, что он автор шахматных задач, на самом деле он говорил что он философ, а для философа крайне важен этот его отличительный признак – крайний схематизм и абсолютный характер мышления. Но у нас немножко попозже, наверное, будет ещё одна лекция о Набокове. Я всё-таки хочу уже имея, вот, перед глазами все эти лекции, и зная, что вы эти лекции слушали, разобрать «Лолиту» конкретно – о чём там говорится. Мы говорили об этом, но немножко так, вот, вообще – можно просто, вот, разобрать пошагово композицию этого произведения и увидеть, что автор задумывал и что он написал нам на самом деле.
Ну, а пока я с вами прощаюсь. Большое спасибо за то, что вы слушали наши лекции. Ну, может быть, наш цикл был немножко растянут, но мне кажется, что нет. Подписывайтесь на наш канал, присылайте отзывы, предлагайте новые темы и, конечно, читайте Набокова, Набокова и Булгакова – это самые важные русские писатели 20 века. Ну, может быть, если не брать самое начало, которое, ну, продолжение века 19-го. До новых встреч!
