187. Владимир Набоков. Лолита – перечитывая заново (окончание)
Здравствуйте, дорогие друзья! Усаживайтесь поближе и включайте звук своих компьютеров на полную громкость. Сегодня мы вам расскажем о творчестве замечательного русского писателя Владимира Набокова.
Ну, наша лекция оказалось достаточно затянутой, поэтому мы решили её разбить на две части: прошлый раз у нас была первая часть, а сейчас мы продолжим.
В «Лолите» описывается семейная жизнь Хамберта Хамберта и Шарлотты Гейз. Шарлотта вначале пытается доминировать, но муж быстро приводит её в чувство и затем убивает. Сцена, где обсуждается семейная поездка в Англию заставляет вспомнить попытку эмиграции в Великобританию в 1939 году, грубо оборванную Слоним В. Кстати, соседи Набоковых по кампусу бывали невольными свидетелями семейных сцен: нападающей стороной всегда была Вера, а Набоков оборонялся. Однажды его увидели стоящим перед ней на коленях. Вообще Вера была человеком сравнительно грубым и не боящимся идти на обострение отношений, а Набоков не шёл в личных отношениях дальше паясничания и жалить предпочитал на расстоянии – спустя некоторое время. Любопытно, что переводчикам «Лолиты» на немецкий Слоним В. советовала не стесняться в выражениях:
«Следует помнить, что Хамберт отнюдь не вежливый человек, и к тому же не дама: он прежде всего самец – более того, сексуальный маньяк».
У нас нет никаких свидетельств реального увлечения Набокова девочками-подростками. Нет и сколько-нибудь внятного описания этой темы в его произведениях, если не считать Лолиту и отчасти, может быть, двух поздних вещей, написанных в рамках эксплуатации коммерческого успеха. Что касается Веры Слоним, то там всё покрыто мраком, но очевидно, что в той или иной степени у этой женщины были лесбийские наклонности: мы видим её увлечение шведской поэтессой.
Вера была уже старая, между ними была разница в 25 лет, а реально может быть и больше, потому что эта вот женщина, Филипок, выглядела моложе своего возраста.
Сцена спора Шарлотты и Хамберта для самого Набокова носит ключевой характер. Не надо забывать, что Владимир Владимирович не умел печатать на машинке – все свои тексты он надиктовывал жене. Она была его первым читателем, и если не редактором, то корректором и цензором. В бытовой жизни Вера, несомненно, доминировала – это Шарлотта, навязывающая свою волю Хамберту. Но в книге Хамберт, в конце концов, жену перевоспитывает. Сцена написана очень убедительно и не может не выглядеть личным выпадом, чего Набоков всячески избегал. Но в семье Набоковых существовала смена ролей: точнее, циклическая инверсия. Мы про это говорили на примере деловой переписки. Это верно и в случае преподавания в университете. Набоков там не занимался темами ему неинтересными. Текста проходных лекций Вера писала сама – точнее, их компилировала – и она же ставила оценки ученикам. Набокова интересовала аудитория, публика, но не конкретные студенты. Качество студентов там, кстати, было довольно низким. Корнелльский университет в Итаке – это американская глубинка. С точки зрения европейца внешне это был огромный дорогой университет с прекрасными зданиями, но вообще основные усилия администрации направлялись на хозяйство: заповедник, рыбные угодья и отличную свиноферму. Качество образования там было средним, и средним по американским меркам.
Ещё в большей степени это относится к крайнему американскому периоду, когда Набоков преподавал в женском колледже. Своё преподавание он считал чем-то вроде любительского театрального кружка. Ситуация была следующая: У Набокова не было научной степени, не было специальных работ по филологии, у него не было группы студентов, которых он доводил до выпуска и которые считали его далее своим учителем. Коллеги по университету считали его лекции дилетантскими, и, более того, они даже по американским масштабам больше всего напоминали шоу: ну, он иллюстрировал произведения Флобера, ссылаясь на американские комиксы; разбирал Кафку, цитируя уголовную хронику, местные газете и так далее. Подобная демократизация очень привлекала студентов, его лекции в конце концов стали очень популярными, а от количества посетителей зависела напрямую оплата лекций, и его коллеги ему завидовали, но сам Набоков, в общем, достаточно хорошо понимал, что это всё не совсем по-настоящему. Он не считал занятие филологией в университете какой-то научной деятельностью. Точно также как ранее, работая в зоологическом музее, он не считал себя профессиональным энтомологом.
Однако вернёмся снова к сакраментальной сцене между Шарлоттой и Хамбертом. С точки зрения Набокова и – естественно - его жены, сцена выглядела вполне легально и не могла вызвать семейной ссоры, потому что здесь перевёрнуты роли по сравнению с реальной жизнью. Хамберт - это Вера, а Шарлотта, скорее, Набоков. Этот приём в дальнейшем Набоков положил в основу «арлекинов», о чём мы уже говорили. Собственно, так можно было бы переписать «Лолиту». То есть, Шерлок Гейз – это вдовец с 12 летней дочкой, а Гумберта Гумберта – его жена, дочь совращающая. Ну вот в зазеркалье арлекинов, как мы уже упоминали, появляется другой вариант, почему-то гораздо менее зеркальный.
Пойдём дальше. Для Набокова важную роль играет имя персонажа. Как мы убедились, даже в именовании Степаном Степановым может таиться и ювеналова сатира. В «Лолите» присутствует непрерывная филологическая игра: шарады, ребусы и каламбуры. На этом фоне имя Гумберт выглядит слабо. Ну, в общем, Хамберт. Хамберт – хам, мысль понятна, но это слабо для англоязычного читателя, а русскому не говорит ничего. К тому же это не просто Гумберт, а Гумберт Гумберт. Вот в чём тут дело? Попробуем разобраться.
В России начала прошлого века азиатские реакционеры – погромщики и убийцы – развернули масштабный террор: убийство белых колонизаторов было поставлена на поток. При этом убитые не были колонизаторами: они жили в своей стране. Беда, однако, заключалась в том, что Россия сочетала в себе черты одновременно и европейской метрополии и азиатской колонии, поэтому антиколониальная революция в результате уничтожила саму Россию, а её деятелей обрекла на эмиграцию или ещё хуже – мучительную смерть. В России, незадолго до революции 1905 года, стали в массовом порядке убивать членов царской семьи, представителей аристократии, министров, генералов и дальше уже совсем без счёта – кого угодно: рядовых полицейских и простых обывателей. К этому можно добавить вооружённые ограбления, саботаж, погромы, поджоги и вообще чёрте что. Кровавое побоище в Москве 1905 года началось с гимназии. На этом фоне напрягала – не напрягала одна устрашающая особенность: оскаленные азиаты с кривыми ножами орали про европеизацию России и про то, что они борются за права граждан против царских сатрапов и башибузуков, но при этом жертвы среди белой администрации исчислялись сотнями, а из красных не убили ни одного. Власти и действовали, чтя уголовный кодекс. В России не было, прямо скажем, к сожалению, не было, эскадронов смерти, которые во внесудебном порядке зачищали бы поле от распоясавшихся шпионов и террористов. И вот тогда революционеры решили, что в надстройке должны быть несчастные случаи. Они выбрали две жертвы: относительно приличных людей, русифицированных и принадлежащих к правому крылу революционеров, и их убили, а потом свалили на правительство. Убили двух депутатов Государственной думы: Герценштейна и Иалоса. Не буду ничего говорить по поводу этой провокации – почитайте сами. Времена были первобытные, причём втройне первобытные. Во-первых из-за общей непаханности России, во-вторых из-за того, что речь шла о религиозных предрассудках. Люди считали, что белые на шайтан-арбе детей давят: тут уж, извините, было не до сантиментов. Надо было не столько складно врать, сколько визжать и плеваться. [Образец речи]. В-третьих, до гиперинформации ещё было лет сто. Сейчас уже выросло целое поколение, испорченное фотошопом, и подачу темы столетней давности невозможно читать без слёз. Вам хватит 15 минут, чтобы разобраться, как и что, и вы, кроме всего прочего, получите хорошее настроение на целый день – это на уровне Монти Пайтона: «Министерство глупых походок». Из этого цирка я остановлюсь только на одном факте, имеющем отношение к теме нашей лекции.
У одного из убийц, мифических убийц, Герценштейна – русского алкоголика и уголовника, была кличка Гамзей Гамзеевич. То есть, кличка оператора газовой камеры в Освенциме – Мордехай. И пропагандисты того времени сделали это имя нарицательным – то есть они членов партии союза русского народа – шутовской организации, созданной кем? Революционерами и их хозяевами – вот членов этой партии стали называть Гамзей Гамзеевичами. Мордехаи из мюнхенских пивных организовали еврейский погром – вот такой бредовый тезаурус. Для поколения Набокова Гамзей Гамзеевич был таким же понятным термином, как олень или рак для игроков в компьютерные игры, а какое настоящее отчество у Веры Евсеевны? Это Вера Гамзеевна. Хамберт Хамберт – Хамзей Хамзеевич, Хамзей Хамзеевич Слоним. Не то, чтобы это было каким-то сознательным разоблачением, просто Набокову его жена сильно надоела, и он вот так забавлялся внутри трюма броненосца. Из этой же оперы Мирочка Белочкина в «Пнине» – тоже такая, вот, Мирочка-примерочка.
В 1939 году Набоков порывался уехать в США один – без Веры. Если бы это произошло, она бы в занятом немцами Париже вполне могла бы повторит судьбу Наф-Нафа и Скобцевой.
В произведениях Набокова есть всего два положительных женских образа – одинаково ложных. Критики давно обратили внимание на оппозицию женских персонажей в «Защите Лужина» и в «Даре». В «Даре» нагловатая эгоистка, живущая в клоунско-еврейской антисемитской семье, Хамзея Хамзеевна, видит в своём избраннике будущего гениального писателя – человека, обладающего даром. Но сам он, следовательно, бездарен, и в её глазах не представляет сам по себе никакой ценности. В «Защите Лужина» жена главного героя любит его не за то, что он шахматный гений, а просто как человека: ей его жалко, она видит перед собой большого ребёнка и пытается ему помочь. Ему, а не его дару. И это приводит к гибели Лужина: он не может существовать от своего дара отдельно. А Годунов-Чердынцев, сам уверенной в собственной исключительности, и много думающий о своей миссии и своём предназначении видит в невесте не эгоистичную дуру, а соратницу, ведь она, так же, как и он, уверена в его исключительности. Вероятно – вероятно – это поможет его карьере и будет способствовать гармонизации его личности, но здесь нет и не будет внутренний близости, и Годунов-Чердынцев очень глубоко внутри это понимает. Этой близости и не было. И в не осуществлённой второй части «Дара» Набоков Зину Мерц безжалостно давит автомобилем. Я думаю, эта часть была бы дописана, если бы Вера Евсеевна вовремя умерла, но она оказалась живучей и очень приспособленный к эпохе мирового кризиса. Набоков это оценил. Хамберт не может быть выдуманным персонажем, потому что Набоков этого не умеет – у него должен быть перед глазами прототип. Персонаж, конечно, может синтезироваться из нескольких частей – этот процесс из-за старческой слабости Набокова хорошо виден в «Арлекинах» - там автор второй нарезает статистов из двух или даже трех частей и получается плохо. Он не в состоянии что-то выдумать и делает аппликации из фотографий. Как-то мы упомянули фразу из «Дара» о тупом женского взгляде, оканчивающимся тупой женской грудью. Главный герой при этом говорит о несостоявшейся интрижке с одной дамой, но в письме с Гуаданини, примерно в это же время, Набоков вспоминает этот случай, и говорит, что интрижка всё-таки была. Не важно, было ли там что-то или нет – в любом случае сама девушка, она была: она входила в набор шахматных фигур. Набоков не в состоянии выдумывать фигуры и тем более правила, он может их только перемещать по плоскости, но именно это является сильной стороной его прозы, потому что ей свойственна избыточность живой природы.
Литературные критики серебряного века, Волынский и Айхенвальд, исписали горы бумаги о Чернышевском, Белинском и Писареве, и всё по делу, но объем Чернышевской главы «Дара», а это всего 80 страниц, больше и глубже. Там бушует толстовский поток сознания, сметающий всё на своём пути. Вслед за американским критиком Эдмондом Уилсоном мы сказали о «Лолите» как о неприятном абсурде, не затрагивающим читателя, но неприятный абсурд – это не жанр Набокова: в его книгах есть шахматная выверенность каждого хода, которые шаг за шагом складываются в партию. Иногда даже почти буквально – как в «Защите Лужина». И, конечно, проза Набокова не неприятна – она очень приятна, чарующа. Вероятно, американский критик, а за ним и все остальные американские критики, где бы они не жили – в США, Европе или в России – не поняли смысла этого произведения – романа-головоломки. Набоков был в своём творчестве Николаем I – так, как его описывал Маркиз де Кюстин:
«Движения людей, которые мне встречались, казались угловатыми и стеснёнными; каждый жест их выражал волю, но не данного человека, а того, по чьему поручению он шел. Утренние часы — это время выполнения всякого рода поручений господ и начальников. Никто, казалось, не шёл по доброй воле, и вид этого подневольного уличного движения наводил меня на грустные размышления. <…> Всё было тихо и размеренно, как в казарме или лагере. Военная дисциплина в России подавляет всё и всех. <…> Везде и всюду лишь младшие чины, выполняющие приказы старших. Это население, состоящее из автоматов, оно напоминает шахматные фигуры, которые приводит в движение один лишь человек, имея своим незримым противником все человечество. Офицеры, кучера, казаки, крепостные, придворные - все это слуги различных степеней одного и того же господина, слепо повинующиеся его воле. Это шедевр дисциплины. Здесь можно двигаться, можно дышать не иначе, как с царского разрешения или приказания. Оттого здесь все так мрачно, подавлено и мёртвое молчание убивает всякую жизнь. Кажется, что тень смерти нависла над всей этой частью земного шара. Среди населения, лишенного радостей и собственной воли, видишь лишь тела без души и невольно содрогаешься при мысли, что столь огромное число рук и ног имеют все одну лишь голову. <…> Если вы наконец постигнете почти полную победу воли человека над волей Божией, только тогда вы поймёте, что представляют собой Россия».
В произведениях Набокова всё не так грустно, там очень большое количество персонажей, иногда разряженных, как арлекины, но единая воля там присутствует не в меньшей, а, может быть, даже в большей степени, потому что это, конечно, уже не только воля человека.
Филологическая империя Набокова — это гигантский военный лагерь, движущийся город, легион, и цель его - вне зависимости от того, на каком языке написано произведение – это оборона русского государства, русского образа жизни, русской цивилизации и русского языка. Такая империя существовала у русских в реальности, но ей был нанесён страшный удар. Для создания взамен неё бессмертного града Китежа русской культуры не годились старые русские умники. Оказавшись на эмигрантской помойке, они были просто жалкими. На Набоков прожил большую часть межвоения в захолустном Берлине, потому что ощущал безнадёжную бесплодность эмигрантского кипения в парижской вороньей слободке. Он всё-таки там поучаствовал в местной жизни, воодушевлённый нобелевской премией Бунина, и этого двухлетнего ЖЖ ему хватило на всю жизнь. Восстановить распавшуюся связь времён должен был молодой русский затворник, успевший получить образование в России. У него должны были быть гениальные способности к литературе, и он должен был быть сумасшедшим, которого не остановит ничего. У Набокова не было ни семьи, ни друзей, ни читателей, ни личной жизни. В его голове был штаб, и Набоков, конечно, понимал, что воздаяния нет и не будет ни при его жизни, ни при жизни всех, кого он знал. Оно будет в вечности, и сама эта вечность, русская вечность, должна будет возникнуть как следствие его жизни и его борьбы - борьбы фатальной и не предусматривающей никаких компромиссов.
Говорят, что последние 20 лет Набоков наслаждался жизнью, но любой другой человек в его положении сошёл бы с ума, покончил с собой, либо заурядно спился. Нет ничего страшнее славы и триумфа, обрушивающихся на голову человека в старости. Это издевательство, девальвирующее все его усилия и превращающая предыдущее прозябание в злорадную и зловещую бессмыслицу.
Набоков это всё пережил, потому что он всю жизнь был монахом. Более того, поздний издевательский успех был его с его точки зрения незаслуженным. Успех «Лолиты» — это успех «Трололо» Эдуарда Хиля.
[Выступление Эдуарда Хиля]
И никто не понял «Лолиты» - странной смеси сексуальных фантазий человека с изуродованной личной жизнью, поломанной карьерой, потерянной родиной, литературной злостью французского критика и белогвардейца-партизана через 40 лет после гражданской войны продолжающего пускать под откос латышские и чехословацкие эшелоны.
Как сказал Уилсон: «Набоков обожает рассказывать неправду и заставляет верить, что это правда, но более всего он обожает рассказывать правду, заставляя считать, что это ложь».
Уилсон был горьким пьяницей и американским леваком. Он не понял, что вечно улыбающийся собеседник Набоков сказал ему в глаза:
«”Дар” – это разделка с русским эмигрантским зазеркальем, квинтэссенция абсурда 20 века, а “Лолита” это разделка уже не с зазеркальем, а с его основаниями – с зеркальных дел мастерами, создавшими этот антимир с англосаксами».
[Вставка с песней]
Ну, может быть, в заключение немножко добавлю к истории популярности «Лолиты». Добрым ангелом, который дал этому произведению путёвку в жизнь, был английский писатель Грэм Грин. Грэм Грин родился в 1904 году. Его мать была двоюродной сестрой отца, поэтому у него были проблемы с головой. В молодости он пытался несколько раз покончить с собой. Обучение в английских учебных заведениях усугубило ситуацию, особенно если учесть, что его отец сам был директором привилегированной школы. По всей видимости, у Грэма Грина была сравнительно лёгкая форма маниакально-депрессивного психоза: вещь для англичан обычная и не особо отразившаяся на его карьере.
Дядей Грэма Грима был другой Грэм Грин – один из руководителей военно-морской разведки Великобритании. Брат Грэма Грима младшего, Хью, вот такой человечек тоже работал в разведке. Спектр его оперативной деятельности был широк: это и Германия, и Греция, Малайзия. В шестидесятые годы он работал генеральным директором Би-Би-Си. Грэм Грин в 1926 году принял католичество. В условиях Великобритании это означало, что он вошёл в особый круг доверенных сотрудников тайной полиции. Причём это вхождение было не ритуальное, для заслуженных англичан зрелого возраста, а оперативное. Считается, что он стал кадровым сотрудником английской разведки лишь в 1941 году. Но это было просто оформление документов, чтобы его не забрали на фронт. Грэм Грин всю жизнь болтался по разным странам, в основном по Центральной Америке, тропической Африке и Индокитае. Его специализацией было противостояние американскому влиянию, и он некоторое время работал вместе с Кимом Филби. С конца 20-х годов он проявил себя как плодовитый романист. Все его произведения, их очень много и многие из них экранизированы, являются детективами, иногда низкопробными, и имеют чёткую идеологическую составляющую. В этом смысле это типичный советский писатель. В своём наиболее популярном в России романе "Тихий американец", он описывает работу ЦРУ в конце 50-х годов в Сайгоне, накануне вьетнамо- американской войны. Американский журналист плохой: для него журналистика, лишь прикрытие шпионско-диверсионной деятельности. Английский журналист, то есть сам Грин – хороший. Он не имеет никакого отношения к разведке и очень переживает за молодую вьетнамскую демократию. Поэтому, насмотревшись на художества американца, он сдаёт его коммунистической тайной полиции. Все другие произведения из той же оперы, например, в повести «Наш человек в Гаване», он изображает в смешном виде недотёп англичан. Английская разведка состоит из дураков и бездельников, а её деятельность является абсурдистской комедией.
Примечательно, что эта книга была написана Грином в 1958 году, накануне кубинской революции, и вскоре пришедший к власти Фидель Кастро предложил Грину снять экранизацию его замечательно правдивой книги. Грин, кстати, участвовал в снабжении повстанческих отрядов Кастро. Ну, вот всё творчество Грина из той же оперы. Отличие тут от КГБ и Союза советских писателей только в том, что в СССР это всё-таки разные организации. Чекисты часто становятся почётными писателями. Иногда писателя становятся почётными чекистами. Ну вот чтобы и то и другое одновременно – это редко. Разве что вот и Юлиан Семёнов, если это, конечно, советский, а не английский писатель: есть на этот счёт сомнения. Набоков закончил работу над «Лолитой» в конце 1953 года, пытался опубликовать эту книгу анонимно, но, в конце концов, издал в сентябре 1955 года, почему-то под своей фамилией и в Париже. Издал книгу Набокова кадровый сотрудник британской разведки Морис Жиродиас, или Жиродиас. Жиродиас формально занимался изданием англоязычной литературы для французов. Реально это была лазейка для легального издания книг, не прошедших цензуру в Англии и США. Такого рода издательство – это классика жанра подрывных операций. Можно сказать, что идеологические диверсии в Европе и зародились в этой среде – в Швейцарии или Голландии печатали французские книги и контрабандой возили в Париж. Далее система стала тиражироваться всеми государствами Европы. Отцом Мориса Жиродиас был британский подданный Джек Каханэ – сын еврейских эмигрантов из Румынии. В двадцатые годы он основал в Париже англоязычное издательство, сыгравшее большую роль в формировании левой литературной оппозиции в США. Во время Второй мировой войны сын Джэка Каханэ – сам он к этому времени уже умер – сотрудничал с нацистами, но за свою деятельность, после окончания войны, ответственности не понёс – по понятной причине. Вот это издательство и опубликовало «Лолиту».
А что было дальше? Тут же в Париж совершил туристическую поездку английский шпион и провокатор Грэм Грин и случайно купил изданную английским шпионским издательством книгу сына английского шпиона и мужа английской шпионки Набокова. Вот этот человек и стал крёстным отцом «Лолиты». Он назвал её лучшей книгой 1955 года, и тут всё завертелось.
Об истории написания «Лолиты» существует целая литература. При этом нам стараются доказать две вещи. Первое, что замысел книги древний, Набоков идею долго вынашивал, а непосредственно над романом работал пять лет. Собирал материал, читал специальную литературу, подслушивал и конспектировал разговоры девочек в школьных автобусах и так далее. В определённой степени в такой трактовке повинен сам Набоков, который откровенно потешался над горе-литературоведами, не понимающих азов литературного ремесла. Писатель – это фантазёр и выдумщик, он никогда не собирает материал – это ему не нужно. В противном случае, он или профнепригоден, или это его фантазия второго порядка.
Второе, что нам пытаются доказать – это исключительная спонтанность и самобеглость «Лолиты». Версия о заказном характере этого произведения даже не рассматривается. Подразумевается, что это результат добровольного полёта авторской фантазии. На самом деле, как я уже говорил в самой первой лекции о «Лолите», её сюжет целиком изложен в «Даре» русским черносотенцем Хамзеем Хамзеевичем Щёголевым. То есть, ложным отцом Зины Мерц, прототипом которой является Вера Хамзеевна Слоним. Ну позволю себе напомнить, как сказал бы Набоков, цитату из «Дара»:
«"Однажды, заметив исписанные листочки на столе у Федора Константиновича, Щёголев сказал, взяв какой-то новый прочувствованный тон: "Эх, кабы у меня было времячко, я бы такой роман накатал... Из настоящей жизни. Вот представьте себе такую историю: старый пес, -- но ещё в соку, с огнём, с жаждой счастья, -- знакомится с вдовицей, а у неё дочка, совсем ещё девочка, -- знаете, когда ещё ничего не оформилось, а уже ходит так, что с ума сойти. Бледненькая, лёгонькая, под глазами синева, -- и конечно на старого хрыча не смотрит. Что делать?»
Ну, «что делать?» вопрос контаминирует с произведением Чернышевского, а «Дар» крутится вокруг этого.
«И вот, недолго думая, он, видите-ли на вдовице женится. Хорошо-с. Вот зажили втроём. Тут можно без конца описывать -- соблазн, вечную пыточку, зуд, безумную надежду. И в общем - просчёт. Время бежит-летит, он стареет, она расцветает и ни черта. Пройдёт, бывало, рядом, обожжёт презрительным взглядом. А? Чувствуете трагедию Достоевского? Эта история, видите ли, произошла с одним моим большим приятелем, в некотором царстве, в некотором самоварстве, во времена царя Гороха. Каково?»
Ну, правда, нам ещё говорится о загадочном рассказе «Чародеи» - последнем рассказе Набокова, будто бы написанном на русском языке в 1939 году. Но текст «Чародея» утерян сразу после написания и счастливо обретён после смерти Набокова его странным сыном Дмитрием, местами очень странным. Текст опубликован через 10 лет после смерти Набокова, почему-то по-английски, в переводе странного сына.
Если мы вернёмся к «Дару», то, очевидно, вот этот сюжет был для Набокова закрыт. Он его изложил в юмористическом каком-то мизерабельном виде, чтобы, ну, посмеяться и отложить в сторону навсегда. Эта тема его, естественно, не интересовала. Идея «Лолиты», если вообще эта идея самого Набокова, могла у него зародиться не в 1947 году, как утверждается, а не ранее 1950, когда в Америке был нашумевший процесс Франко Лассаля.
Может быть, вы эту фамилию где-то уже слышали в наших лекциях. Процесс был не менее странный, чем сын Набокова. Двенадцатилетняя девочка мечтала попасть в привилегированный школьный союз. Для этого, согласно обряду инициации, она должна была украсть какую-нибудь вещь в магазине. Девочка решила украсть блокнот, но на выходе из магазина её остановил агент американской тайной полиции, и сказал, что она воровка, он всё видел – её за это отправят в колонию. Потом он сказал, что у него, как у агента, есть тайное задание, и она вместе с его помощницей, тоже агенткой, чтобы искупить свою вину может поехать с ними в другой штат. Но это правительственное задание и поэтому всё надо держать в тайне. Она должна сказать маме – отец у неё к этому времени уже умер – что едет с одноклассником отдыхать на море. Девочка так и сделала. Мама её отпустила и про неё забыла. Она обратилась в полицию только через полгода, а девочку 21 месяц возили из штата в штат на автомобиле, как «Лолиту» и насиловали. На суде выяснилось, что её куратором был никакой не агент ФБР, а вовсе даже безработный слесарь, которому дали 35 лет тюрьмы, а девочка вскоре попала в автомобильную катастрофу и погибла. Вот такая петрушка. И к этой истории есть прямые и косвенные отсылки в тексте «Лолиты». А кто такой Владимир Набоков? Кто его родители, кто его дедушки и бабушки? Вы помните? Мы про это подробно рассказывали. Они все по теме, или, может быть, никакой темы нет? Нет закрытых клубов учебных заведениях, нет международной сети высокопоставленных педофилов, не сбора компромата, нет шантажа для жёсткой вербовки. Где нет? Прежде всего нет в Англии и в США. Педофилия и англосаксонская культура – две вещи несовместные.
Да, «Лолита» стала библией сексуального подполья Запада. Набоков там Папа – святой человек. Но почему это произошло? Владимир Владимирович Набоков был развратником и вёл интересный образ жизни? Что-то данных об этом нет, и было бы странно, если бы такие данные нашлись. Человек, существо слабое и конечное, и вот так, чтобы и швец, и жнец, и на дуде игрец – в него не вмещается. Злодейство и гений – две вещи несовместные. Даже злодейство и талант – сочетание очень редкое. Может быть, это случайность, гениальная шутка маэстро? Ну, в свете происхождения Набокова и истории его жизни тоже маловероятно. Если посмотреть на вакханалию, которая началась после заявления Грэма Грина и Великобритании, то там всё разыграно как по нотам. Фигуранты плевались, действовали к своей невыгоде, но дело делали. Приказ – закон для подчиненного. Там была разыгран серьёзный политический скандал, сделавший тысячекратную социальную разгонку Набокову, доселе никому неизвестного писателя и мало известного американского филолога.
Да и не такой человек Грэм Грин, чтобы участвовать в случайных событиях: в его жизни, всё очень закономерно – человек служивый. А если к этому ещё подверстать эпопею с «Доктором Живаго», то всё станет ясно и ребёнку. То, что издание бездарного романа Пастернака и присуждение ему в 1958 году Нобелевской премии было результатом деятельности ЦРУ сейчас всем известно. Но почему-то не говорится о причастности к этому интеллидженс сервис, и совсем не говорится, что в это же время между этими двумя замечательными англосаксонскими организациями шла ожесточённая борьба. За что? Ну, понятно, за мир во всем мире: мир американский или соответственно мир британский. Но в 1953 году в этой борьбе появилось локальное ответвление. СССР после смерти Сталина вступил в новую фазу развития, а на западе ещё доживала русская аристократия, и возникла стратегическая развилка: кто будет возглавлять процесс эволюции коммунизма – США или Англии, и какой характер будет иметь при этом десталинизация – серьёзный или фарсовый?
От этой сырости и произошли «Лолита» и «Живаго». Романы написаны в очень короткие сроки, и, в любом случае, вне зависимости от авторской воли – на злобу дня. О злобе дня «Живаго» написано много, а вот о злобе дня «Лолиты» - ничего. Крупнейший специалист по творчеству Набокова – это Брайан Бонд, ирландец из Новой Зеландии, и этим всё сказано. Однако, между Набоковым и Пастернаком была небольшая разница: Набоков был гением, и он знал, что делать, и сделал. И теперь англичане будут до скончания веков сидеть с «Лолитой», также как американцы сидят с Луной. Люди подписались на сценарий на 200 лет вперёд. Их подписал Владимир Владимирович.
Подписывайтесь на наш канал, подписывайтесь на Патреон, и присылайте донат. Доната часто нам кажется недостаточно. Мы понимаем, что довольно большие средства идут через Патреон и участники Патреона таким образом естественно оплачивают нам… неправильно сказал «оплачивают»… поощряют нас за те лекции, которые идут не Патреоне, а в общем эфире. Но, с другой стороны, мне кажется, что не члены Патреона не могут в той или иной степени присылать донат, чтобы мы понимали, что наши лекции интересные и пользуются популярностью не только у таких у заядлых голковскоманов, но и у людей, которые нас смотрят время от времени. Ну и, конечно, я всегда, я уже несколько раз вам советовал, и ещё раз советую читать Набокова – великого писателя. Великого писателя определить очень просто – его произведение можно постоянно перечитывать и каждый раз находить там нечто новое. Я готовился к лекциям о Набоков, что-то возобновлял у себя в памяти, и с удивлением обнаружил замечательные места, фрагменты, повороты мысли, которые я уже давно, наверно, забыл, или просто не обратил первоначально на них внимания. Набокова я читал очень и очень давно: совсем молодым человеком. Большое спасибо вам за внимание, оставайтесь с нами, до новых встреч.
