Что необходимо знать о Михаиле Булгакове – 4
Приехав в Москву, Булгаков после нескольких неудач устроился на стабильную работу в «Гудке». Почему-то в этой газете был большой юмористический отдел («четвертая полоса»). «Гудок» был крупной, но второстепенной газетой профсоюза транспортников, само по себе появление там «четвёртой полосы» (аналога 16-ой полосы «Литературной Газеты» 60-80-х) ещё понятно – 1922 год это НЭП.
Когда на 11 съезде РКП(б) большевики возмутились печатанием коммерческой рекламы в «Правде», Ленин сказал:
«Если бы действительно перед нами была наивная молоденькая барышня лет двенадцати, которая вчера услыхала бы, что на свете есть коммунизм, надела бы беленькое платье с красными ленточками и сказала бы, что коммунисты - это чистые торговцы, - это было бы смешно, над этим можно было бы благодушно посмеяться, а всерьез что же мы делаем? Откуда возьмёт деньги "Правда", которую вы лишили рекламных объявлений? Спрашивается, сколько надо денег "Правде", чтобы она не отставала от "Известий"? Вы не знаете? Ну и я не знаю!»
Удачные карикатуры и фельетоны это четверть тиража профильной (политика, экономика, спорт) газеты и 90% тиража такой бессмысленной («про паровозы») газеты как «Гудок».
Однако непонятна густота первоклассных писателей в этом издании, и непонятна степень их сплочённости. Если перечислять только крупные имена, там работали Булгаков, Катаев, Петров, Ильф, Олеша, Паустовский, Зощенко. Если они не образовали официального литературного кружка (для той эпохи вещи совершенно естественной), значит, такой кружок был негласным. Кто им руководил, надо подумать. Вероятно, Катаев, может быть, это была часть более широкого объединения, возглавляемого Нарбутом.
Именно в «Гудке» Булгаков установил основной круг литературных знакомств.
Параллельно он общался с литераторами из московской дворянской среды, в общем, это было невыносимо.
В Москве ещё жило большое число потомственных дворян и даже аристократов. Но социально это были люди сильно прореженные (лучшие погибли или эмигрировали) и униженные.
Для талантливого человека нет ничего лучше аристократических знакомств. Аристократ всегда оценит, окажет максимально верную и максимально деликатную протекцию, и при этом ещё будет общаться как с равным («как» в смысле «как будто»). Но нищий и униженный аристократ это такая дрянь, которую надо обходить за версту. Сразу оказывается, что весь его снобизм ни на чём не основан, он ведёт себя как дурак, и, если приглядеться, в этой ситуации дураком и является.
Булгаков производил на московских дворян самое благоприятное впечатление. Внешне он выглядел человеком их круга – по манере себя вести, одежде, выговору. К нему относились как к своему. Потом следовал неизбежный вопрос:
- Я слышал, что вы с юга. Позвольте спросить, вы из каких дворян будете, курских или орловских?
Булгаков был сыном профессора (личного дворянина), дворянкой из хорошей семьи была его жена, сам он был медиком (благородная профессия) и служил в армии. Воспитание (семья, гимназия, университет) у него было дворянское. Но дворянского чина он получить не успел, а если бы и успел, в глазах потомственных дворян-землевладельцев, членов дворянских собраний, всё равно являлся бы младшим.
И у собеседников Булгакова потухал взор:
- А-а, понятно.
При этом они были одеты в какую-то рвань, и жили в коммуналках, уплотнённых трудящимися. Которые из них там людей делали.
Булгакова это сильно угнетало, он чувствовал себя не в своей тарелке. А по характеру это был веселый компанейский человек, любитель дружеских застолий и розыгрышей.
Всё это он получил в «Гудке».
Наиболее близко он сошёлся с Катаевым. Катаев тоже происходил из среды образованных поповичей, закончил гимназию, служил в армии. Они подходили друг другу по характеру – любили выпить и приударить за слабым полом, увлекались литературой и мечтали разбогатеть. Оба приехали в Москву без гроша в кармане и с туманным прошлым. Оба были русскими южанами и родились-выросли в крупных европейских городах.
Между ними, однако, было такое же кардинальное различие, как между Катаевым-старшим и Катаевым-младшим. Дело в том, что Булгаков был старше Катаева на 5 лет. Это, по условиям времени, ЭПОХА. Катаев-старший успел получить европейское среднее образование, а Булгаков успел получить ВЫСШЕЕ. И этим всё сказано. Между ними, при всей личной симпатии, была культурная пропасть.
Все «гудошники» были поколения Катаева. У них была сумма знаний и общая культура, но не было мировоззрения. В 20-е они занимались самообразованием и увлечённо открывали для себя то Вольтера, то Стерна. Начинались восторги, охи-ахи, «девочки, как это интересно». Булгаков только улыбался. У него была единая шкала ценностей и незыблемая система культурных приоритетов. Заходов на тему «а что ты нашел в этом Достоевском» или «Пильняк гений» для него не существовало вообще. Не забивал себе голову.
У Булгакова был также опыт бытовой культурной жизни взрослого джентльмена. Он был женатым человеком. У гудковских школьников об этом не было никакого понятия и в 20 лет и в 50. Неоткуда было взяться.
Но главное не это. Для Михаила Афанасьевича «великая октябрьская революция», небывалая в мировой истории, была скучным колониальным путчем, азиатской реакцией на культурную европеизацию. Вопли маяковских вызывали у него зевоту. Кроме всего прочего, Булгаков был интеллектуалом, и в 1919 году успел напечатать небольшое эссе о будущем России, где в частности писал:
«Теперь, когда наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала "великая социальная революция", у многих из нас все чаще и чаще начинает являться одна и та же мысль… Она проста: а что же будет с нами дальше?..
всем, у кого, наконец, прояснился ум, всем, кто не верит жалкому бреду, что наша злостная болезнь перекинется на Запад и поразит его, стал ясен тот мощный подъем титанической работы мира, который вознесет западные страны на невиданную еще высоту мирного могущества. А мы?.. Мы так сильно опоздаем, что никто из современных пророков, пожалуй, не скажет, когда же, наконец, мы догоним их и догоним ли вообще?
Ибо мы наказаны. Нам немыслимо сейчас созидать. Перед нами тяжкая задача - завоевать, отнять свою собственную землю… И вот пока там, на Западе, будут стучать машины созидания, у нас от края и до края страны будут стучать пулеметы.
Безумство двух последних лет толкнуло нас на страшный путь, и нам нет остановки, нет передышки. Мы начали пить чашу наказания и выпьем её до конца.
Там, на Западе, будут сверкать бесчисленные электрические огни, лётчики будут сверлить покорённый воздух, там будут строить, исследовать, печатать, учиться... А мы... Мы будем драться…
Те, кто жалуется на "усталость", увы, разочаруются. Ибо после победы им придется "устать" еще больше... Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова.
Платить за безумство мартовских дней, за безумство дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станком для печатания денег... за все! И мы выплатим.
И только тогда, когда будет уже очень поздно, мы вновь начнем кое-что созидать, чтобы стать полноправными, чтобы нас впустили опять в версальские залы.
Кто увидит эти светлые дни? Мы? О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк и десятилетия она так же легко "читает", как и отдельные годы.
И мы, представители неудачливого поколения, умирая ещё в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:
- Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!
Для «гудошников» революционная риторика имела значение, в той или иной степени все они были хунвейбинами, перед которыми революция раскрыла сто путей сто дорог. НЭП в их искаженном сознании был одновременно и завоеванием революции (хорошая еда, хорошие ботинки) и поруганием хунвейбинских идеалов – той прекрасной молодости, когда можно избивать надоевших учителей, а вещи отнимать просто так, без денег.
Простодушные коллеги Булгакова по «Гудку» были очарованы новым сотрудником и приняли его в свою компанию. Но этому способствовали не только характер Михаила Афанасьевича и несомненные литературные способности, но также его склонность к лицедейству. Скрытный Булгаков никогда и никому не показывал своего истинного отношения, а иронизировал и дразнился так, что особо не придерешься. В свою очередь он более-менее терпимо относился к насмешкам в свой адрес и любил пошутить над собой.
«Гудошники» воспринимали его как несколько заносчивого юмориста и прикольщика, а эпизод с «Белой гвардией» считали графоманским заскоком. Они бы очень удивились, если бы узнали, кем их считает сам Булгаков.
Булгаков в первую очередь считал их теми, кем они являлись на самом деле. То есть евреями (2/3), а также поляками, украинцами и интернациональной мелочью (чехи-греки) (1/3).
90% гудошников были одесситами, одесситками были их жёны и возлюбленные, их московская протекция тоже состояла из одесситов.
В сущности, московское население было уничтожено в 1917-1921, уцелевшие москвичи из бывших жили в обстановке гетто. Одесситы составляли самую крупную и сплочённую фракцию понаехавших.
Из-за особенностей Одессы, а также особого характера гражданской войны в этом районе, у одесситов не было средостения между интеллигенцией и местными коммунистами. Если в Вологде людей стреляли латыши или пришлые евреи, то в Одессе евреи местные, которые зачастую были однокашниками, а то и членами семей тех, кого стреляли. Это создавало особую ситуацию протекции и попустительства, в других местах немыслимую.
Как я уже сказал, из всех гудковцев ближе всех Булгаков сошёлся с Катаевым. Одессит Катаев, как это ни парадоксально, был русским. (Правда не совсем. Через мать это малоросс, то есть не украинец, но и не великоросс. А в 30-х годах он женился на чистокровной еврейке, что, вероятно, спасло его от расстрела.) Молодые друзья ходили по ресторанам, играли в рулетку, Катаев общался с женой Булгакова и даже хотел жениться на его сестре.
Ещё Булгаков был более–менее близок к поляку Олеше, остальных гудковцев он просто терпел, хотя сам коллектив ему нравился.
В «Гудке» Булгаков и многочисленная одесская компания провели вместе несколько лет. Вместе болтали, вместе чаевничали и обедали, одалживали друг у друга мелкие суммы, подкидывали халтурку, сплетничали, дурачились, сочиняли экспромты. У них были общие остроты и словечки, общие происшествия и, до известных пределов, общее отношение к жизни.
Остряками там были все, и невозможно установить, кто из них конкретно придумал каждую конкретную присказку, все эти: «получите от мертвого осла уши», «ключ от квартиры, где деньги лежат», «опамянтуйтесь, панове», «командовать парадом буду я», «не стучите лысиной по паркету» и т.д.
В общем, это не так важно. Считается, что «ключ от квартиры» это присказка гудковца Михаила Глушкова, специализировавшегося на подписях к карикатурам, и выведенного в «Двенадцати стульях» в образе Авессалома Изнуренкова. Может быть. Но Глушков половину своих острот брал у других, да и смешно говорить об авторстве подписей – о чём, собственно, в главе об Изнуренкове и сказано. Этот эпизодический и, в контексте романа, не очень смешной персонаж выведен именно с целью объяснения свободного использования накопленного в комнатушке четвертой полосы коллективного остроумия. «Фольклор».
Любопытно, что сам Глушков был рад тому, что попал на страницы «Двенадцати стульев».
Это был молодой человек из Киева, по слухам до революции он получил большое состояние, но быстро его растратил, будучи азартным игроком.
Глушков был действительно очень остроумным человеком. Он снабжал остротами всех московских конферансье. «Страна непуганых идиотов» и «сыр» из дневников Ильфа это вполне глушковские репризы.
Но характерно, что убили его за чужую шутку.
В 1936 году его посадили за стишок:
«Рукой всесильного сатрапа
Не стало РАППа.
Не радуйтесь! Хоть умер РАПП,
Но жив сатрап».
Эпиграмма была написана несколько лет назад другим человеком. (РАПП – это «Российская Ассоциация Пролетарских Писателей», распущенная Сталиным в 1932 году.)
Стишок, что тоже характерно, был прочитан на квартире сатирика и одессита Якова «Бельского».
Во время гражданской войны Катаев перешёл от красных к белым, потом из-за тифа не смог эвакуироваться из Одессы и стал членом местного белого подполья. Его, а затем и его брата, арестовало ЧК. Через пять месяцев почти всех членов подпольной группы расстреляли, а его с братом выпустили – по протекции чекиста Якова Бельского.
Вплоть до преклонного возраста Катаев утверждал, что всегда служил у красных, но эпизод с арестом и освобождением поместил в один из своих поздних рассказов, написанных незадолго до смерти. Якобы Бельский счастливо ошибся – опознал Катаева как участника коммунистических митингов, куда он на самом деле ходил для конспирации.
Сам Бельский, в свою очередь, был шпионом у белых, после прочного установления советской власти в Одессе, занимал крупные посты в местной ЧК и был личным другом её главы Макса Дейча (бывшего американского маляра). В дальнейшем он уволился из ЧК и стал советским юмористом.
(Кстати, агентом Бельского был некий Бузько, украинский националист, служивший Петлюре, а затем работавший в ЧК. Именно его расстреляли за слишком витиеватый комплимент Сталину, о чём я рассказал в одном из предыдущих постов.)
Бельско-катаевские истории конечно нелепы, такого быть не могло. Было другое – между белыми и красными в 1918-1921 году не существовало такой катастрофической разницы, как это представляется сейчас. Отсюда прыжки на подкидных досках и карнавализм.
Бунин в бельско-катаевский период жил в Одессе и записал у себя в дневнике.
«В первый раз в жизни увидел не на сцене, а на улице, среди бела дня, человека с наклеенными усами и бородой.
Так ударило по глазам, что остановился как поражённый молнией».
Объясняется карнавал довольно просто. Революция 1905-1907 гг. это переход от европейского государства к государству доминионного типа, когда часть неевропейскго населения допущена к управлению (ЮАР, Индия). Февраль 1917 года это захват власти неевропейской частью, при этом европейцы были ещё допущены до управления на вторых ролях (многие из них этого не поняли за несколько месяцев «демократии» 03-10.1917). А далее начался переход власти к азиатам. Гражданская война это борьба между разными группировками полуевропейцев, между которыми не было непроходимой пропасти. Конечно, Романовых большевики убили (хотя часть и выпустили за границу), белые их держали под домашним арестом. Но всё равно и те и другие были враждебны исторической России, а по отношению друг к другу часто были родственниками. Поглядеть большевики и меньшевики это смертельные враги. А по сути друзья и соратники, так что среди большевиков была масса людей с меньшевистским прошлым. Точно так же если во время гражданской войны кто-то воевал против красных, в этом не было ничего особо криминального. Можно было пришить дело в дальнейшем, но так же пришивали дело стопроцентным большевикам.
Когда в начале 30-х годов чистили редакцию «Крокодила», «подотдел по очистке» стал снимать показания у Глушкова:
«- В 1918 году Красная армия ушла из Киева, а вы в городе остались. В каком качестве вы оставались в Киеве?
- В качестве населения.
- Что это значит?
- Ну, красные и белые приходят и уходят, а население остается...»
99% тогда были не красными или белыми, а населением. И сами белые-красные в значительной степени тоже.
Сейчас трудно понять, что по убойной силе 1914-1921 это три великих отечественных войны. Физически погибло, может, и меньше, но после окончания «пира богов» все оказались в совершенно ином, фантастическом мире, к которому не был приспособлен никто (начиная с его правителей). Кроме военных потерь, огромное количество людей погибло от тифа, холеры, дизентерии, гриппа («испанка»), и, наконец, совсем просто - от африканского голода. Люди жили в обществе, где власть поменялась несколько раз, причём пришедшие власти первым делом стремились физически уничтожить своих предшественников. Были уничтожены квартиры и дома, потеряно имущество, родственники разбежались по всему земному шару вплоть до Таити и Мадагаскара, множество людей сменило фамилии. Уничтожились архивы, была разрушена паспортная система, в городах перестала работать канализация. Это было нечто невероятное.
Большинство людей в 1921 году были людьми без прошлого. Когда Булгаков писал в 1923 году про Киев 1918, это было для него событие, отстоящее лет на 50. До этого была первая мировая война и морфий, позже фронты гражданской и тиф (от тифа умерла и его мать). Его прошлого не знал никто, что-то он сам помнил только фрагментарно. И в таком положении были все. О прошлом старались не спрашивать, причём сакраментальный вопрос «что вы делали до 17 года» был относительно безобидным. Гораздо труднее было объяснить, что человек делал в 1917 и далее. Все это понимали, и совершенно спокойно относились к самому фантастическому вранью. Ибо все «приплыли». И приплыли, в отличие от Америки, туда, куда не хотели.
«Всесильное» и «всезнающее» ЧК в это время тоже не знало ничего и само состояло из людей, биографии которых не известны до сих пор.
Вот, например, биография Карла Паукера:
Родился в 1893 году во Львове в семье парикмахера Беньямина Паукера. В школе не учился. С 13 лет работал парикмахером, затем кондитером. Затем переехал в Будапешт, где работал гримёром и парикмахером в оперном театре. Во время первой мировой войны фельдфебель австро-венгерской армии. В апреле 1915 попал в плен, содержался в лагере для военнопленных в Туркестане. После февральской революции отпущен, жил в Самарканде, работал портным и парикмахером. В октябре 1917 года вступил в коммунистическую партию. Назначен помощником военного коменданта области, затем председателем полевого революционного трибунала. С декабря 1917 сотрудник Самаркандской ЧК, с января 1919 г. — заведующий её секретно-оперативной частью. Переехал в Москву, в 1920 назначен уполномоченным Иностранного отдела ВЧК. С мая 1923 года начальник Оперативного отдела ОГПУ. С 1924 года начальник охраны Сталина. С 1930 года председатель общества «Друг детей». Член ВЦИК (Верховного Совета). Имел звание, эквивалентное генерал-полковнику.
И там все такие, это ещё не самая праздничная биография. Точнее легенда биографии.
История гражданской войны (и тем более революции) подверглась многоступенчатой фальсификации. Ещё в 20-х годах гражданскую войну стали маскировать под войну настоящую – с фронтами и армиями. Для этого задним числом вписали огромное число участников, находящихся на всякого рода вымышленных руководящих должностях. Реально боевые единицы гражданской войны – 100-200 человек, часто не было и этого: люди сидели по населённым пунктам и ждали, чем всё закончится. На этом фоне было несколько локальных столкновений: действительно произошедшая война с Польшей (то есть с опереточным государством двух лет от роду, в свою очередь неимоверно раздувшим масштаб тогдашних военных действий), рейд Мамонтова, штурм Перекопа и т.д.
Эмигрантские историки и мемуаристы вслед за своими польскими коллегами опять-таки неимоверно преувеличивали масштаб столкновений. Это были люди с четырехлетним опытом мировой войны, с полученными там званиями. Во время гражданской войны царские офицеры первым делом создавали штаб и там «работали». Всё было по настоящему, только руководил такой штаб не 10-20-50-100 тысячами солдат, а несколькими разрозненными отрядами из добровольцев, причём при оперативной обстановке, не требующей такого управления, и более того, делающей подобное управление невозможным. Отсюда упреки из белых штабов в зверствах и анархии на фронте, и шипение членов фронтовых отрядов по адресу штабных крыс.
Более-менее осмысленно во время гражданской войны действовали национальные военные группы: казаки, латыши, чеченцы, украинцы. Их подчинение центральным властям было конвенциональным и условным, а главным побудительным мотивом служил элементарный грабёж.
Ещё один момент – сепарация. Разделение на былых и красных произошло постепенно - по мере развала огромной российской армии и огромной российской территории. Длительное время красно-белые противостояли бело-красным, далее цветовая дифференциация усиливалась, но и в самом конце войны красные были на 20% белыми, а белые были на 20% красными. Отсюда многочисленные обознатушки и тушинские перелёты, вплоть до расстрела красного командарма Миронова (апрель 1921) или возвращения в РСФСР белого генерала Слащёва с последующим преподаванием в красной академии (ноябрь 1921).
Совершенно обычная биография участника гражданской войны: красный-белый-красный или белый-красный-белый. У многих биография была четырёх или даже пяти-шестиколенчатая.
Основные коленца боевой биографии Булгакова были установлены только через 50 лет после его смерти, и в них нет ничего необычного. Он сочувствовал белым, мечтал о восстановлении порядка, как врач мобилизовывался белыми, красными и петлюровцами, всё время соскакивал с темы, но по мере ужесточения военных действий это становилось всё труднее. Когда всё пропало, он пытался эмигрировать, но заболел тифом и остался в том, что получилось.
Объяснять всё это связно было не только смертельно опасно, но и невозможно. То, что Булгаков вспомнил и описал только небольшой киевский эпизод («Белая гвардия») было не только чувством самосохранения, но и чувством меры. Нет ничего более отвратительного, чем справедливо несуществующий жанр «трагедии положений». В трагических событиях должен быть внутренний смысл и их должно быть немного. Таков жанр.
При всём сходстве биографий между Булгаковым и Катаевым была существеннейшая разница не только в возрасте, а и в отношениях с властями. У Булгакова не было большевистской протекции, а у Катаева она была.
В 1920 году коммунистической агитацией в Одессе заведовал Владимир Нарбут. Он привлёк к работе выпущенного из ЧК Катаева, а также Олешу, Багрицкого и прочих молодых одесситов. Между ними быстро завязались неформальные отношения.
Вскоре Нарбут переместился в Харьков (куда взял Катаева и Олешу), а затем (в 1922 году) в Москву. Он работал в центральном аппарате Наркомпроса, в 1924 году стал заместителем заведующего печати при ЦК РКП(б), а с января 1927 и одним из руководителей РАППа.
Фактически Нарбут был членом тусовки «гудковцев». Он был женат на Серафиме Суок, которая ушла к нему от Олеши (и послужила прообразом девочки-куклы в «Трех толстяках»), сам Олеша затем женился на её сестре, а ещё на другой сестре был женат Эдуард Багрицкий.
Кроме всего прочего Нарбут входил в руководство нескольких крупных изданий, включая масонский журнал «Вокруг Света» и юмористические «Тридцать дней». В «Тридцати днях» были впервые опубликованы и «Двенадцать стульев», и «Золотой теленок».
Личность Нарбута весьма примечательна. Когда ему было два года, отец, польско-украинский дурак, решил пошутить и гаркнул сыну в ухо. Ребенок остался заикой. В 15 лет Нарбут наступил на ржавый гвоздь, началась гангрена, и хирург вырезал ему часть ступни. Сильная хромота осталась на всю жизнь.
Достигнув половой зрелости Нарбут решил: «надо нАчать» и написал поэму «Аллилуйя» - бессмысленную шевченковскую муть, которую проклятый царизм меланхолично изъял из продажи за порнографию. Порнографии там никакой не было, просто использовались цитаты из Библии, что сочли кощунством. В общем «Пусси Райот» с зоологическим музеем в храме Христа Спасителя.
А над люлькой — приземистой мамки
щепетильная дмётся копна:
в ней — нудота потрепанной самки
да пыхтенье пудового сна.
И, тягая из кофты грязнющей
гретый мякиш с прижухлым стрючком,
утоляет прорыв негниющий —
идиота с набрякшим лицом.
Невдомёк ротозейке-неряхе,
молоко отдоившей из гирь
(иль из дуль, впрок моченных?),—что взмахи
перепонок вздымает во мраке
захлебнувшийся пойлом упырь;
что при гноте жестяной коптючки —
в жидком пепле —дитёнок чудной
всковырнется и липкие ручки,
как присоски при щедрой получке,
лягут властно на плечи, и — вой...
Читал стихи Нарбут с украинским геканьем. После удачного эпатажа он отправился с Гумилевым в Африку («крокодилы-бегемоты, обезьяны-кашалоты»), дабы отполировать «сатанизьм».
В 1917 году Нарбут подался в самостийные эсеры, и в январе 1918 ему отстрелили кисть левой руки. По его словам на имение напали местные трудящиеся, всё разграбили, убили брата-офицера, а Нарбута недосмотрели и потом приходили в больницу извиняться, узнав, что он, в отличие от брата, за трудящихся.
Что там было на самом деле, установить сложно, весьма вероятно что Нарбут неудачно ширнулся, и после укола в вену началась гангрена кисти, тем более что у него была предрасположенность к такого рода осложнениям.
Как бы то ни было, потеря кисти придала законченный блеск картине: хромой лысый заика с чёрной перчаткой-протезом, путешественник по Африке, пострадавший от царизма за сатанизьм и порнографию.
Теперь можно было работать с творческой интеллигенцией, что Нарбут и делал.
В 1928 году Нарбута задвинули. Оказалось, что в 1919 году он попал к белым, и на допросах показал, что большевиков ненавидит и боится, а сотрудничает с ними из-за денег. Как я уже писал выше, в этом не было ничего особенного («ну не любите вы советскую власть – а за что её любить?»). Поскольку речь шла о мягкой опале в рамках антибухаринской кампании, с Нарбутом ничего особенного не сделали, только исключили из партии, сняли с ответственных постов и ненадолго сослали. Его окружения это тоже не коснулось. Убили Нарбута, как полагается, в 1937 году, пришив украинский национализм. Отмазать Нарбута в 1928 от связи с беляками было легче легкого: «А если это задание?». Конечно при желании. Желания в силу ряда причин не было.
Считается, что Нарбут один из прототипов Воланда. Это и верно, и нет. Он скорее похож на мелкого бесенка из свиты. Но как тип личности, как определённый тип культурного функционера, это конечно оно.
Я сейчас скажу важную вещь, вероятно, её будет трудно понять, но тем не менее.
Пока не создана государственная идеология (на что требуется лет двадцать), в государстве-новичке используется слепое управление, когда люди понуждаются что-то говорить и делать простыми приказами, идущими из темноты. Мол, надо делать то-то и то-то, а почему – не ваше дело. По кочану. Литературный процесс в СССР стал осмысленно развиваться только после того, как было создано первое поколение советских читателей и возникла советская литературная традиция. Следует понимать, что для 1926 шестнадцатый год, это то же, что для нас год 2006, а для 1936 – 1996. Однако культура 1926 года по сравнению с шестнадцатым абсолютно другая. Кто же её будет поддерживать и воспроизводить? Спецы, которые ей чужды, но которые слепо выполняют чьи-то приказы, им самим не понятные (потому что они не видят контекста и не видят людей, которые их отдают). По другому не может быть.
У Булгакова есть воспоминания о том, как опубликовали «Белую гвардию». Это рукопись «Тайному другу», датирующаяся 1929 годом. Булгаков описывает, как к нему явился Воланд и предложил опубликовать «Белую гвардию». Это и есть начало работы над «Мастером и Маргаритой». Сцена написана с большой иронией, но это не просто гротеск. Описывается реальная история. «Белую гвардию» опубликовал Исайя «Лежнев», в миру Альтшулер (в тексте «Рудольф Рафаилович»). С точки зрения литературного генезиса образа Альтшулер это и есть Воланд. Это не предположение, а медицинский факт.
Советую перечитать эту главу, она очень много даст для понимания мировосприятия Булгакова: http://e-libra.ru/read/110467-tajnomu-drugu.html - VI глава.
Альтшулер существо гораздо более крупного калибра чем Нарбут. Его использовали для международных контактов. С одобрения Ленина он стал издавать сменовеховскую прессу (для формирования просоветской эмиграции). Когда сменовеховцев прикрыли, его выслали на Запад (1927 год), но с сохранением гражданства и с разрешением работать в советских учреждениях за границей. В 1933 году он вернулся в СССР и был принят в партию по личному распоряжению Сталина. Кроме всего прочего Альтшулер отполировал советский миф о Шолохове.
Каким образом была опубликована «Белая гвардия» и зачем? В 1926 году роман был инсценирован. Во время пьесы люди плакали, падали в обморок. Гражданская война была закончена недавно. У половины сидящих в зале близкие родственники и друзья погибли на стороне белых, оказались в эмиграции. «Дни Турбиных» была единственная пьеса подобного рода, она вызвала грандиозное озлобление среди советской интеллигенции. В прессе шли письма трудящихся: «Белопогонники убили в тюрьме моего трудящегося папу, это плевок в папу, папу жалко. Требую запрета пьесы и расстрела всех актёров и гада Булгакова. Папу жалко, по ночам снится папа. Уа-уа, папа».
Тем не менее, пьеса шла, когда её снизу останавливали, то сверху возвращали вновь. Пьесу смотрел Сталин 14 раз. Зачем? Вероятно, в 20-е годы Сталину надо было показать, что он умеренный политический лидер (что по сравнению с троцкистами соответствовало действительности), а потом он к пьесе привык, и она ему элементарно нравилась, хотя с точки зрения идеологической это было более чем анахронизмом. Отсюда постановки в 30-е годы. Т.е. это прихоть одного человека, обладающего огромной властью. Не сознательная воля, а нечто иррациональное – «придурь».
А если без придури? В конце двадцатых все были уверены, что Булгакова со дня на день арестуют и пошлют на Соловки. В контексте «Весны» его вообще должны были расстрелять. Это понимали все, в том числе конечно и сам Булгаков, предполагавший в случае ареста застрелиться. Причём воронья слободка должна была загореться с шести концов, обитатели московского гетто Булгакова уже похоронили. Как вспоминала Елена Шиловская в конце жизни:
«Близкий ему круг 20-х годов, либеральная „Пречистенка" выдвигала Булгакова как знамя. Они хотели сделать из него распятого Христа. Я их за это возненавидела».
Шиловская надоумила Булгакова писать письмо Сталину, это его и спасло.
Он пытался соскочить с темы, начиная с 1927 года:
- Не, ты постой. Ты же этот, как тебя, русский?
- Русский.
- Во. Бреешься часто?
- Каждый день.
- Понятно. Белогвардеец. Да, жалко. Проиграли.
- Да не бел..
- Да, жалко. Крепкая война была. Гражданская. «Так за царя, за родину, за веру, мы грянем дружное ура-ура-ура!» А навстечу: «Былинники речистые, от тайги до Британских морей».
- Вообще-то я врач. Венеролог.
- Мы тут удивлялись, чего это русские сами с собой так воюют.
- Прозаик я.
- Про каких заек? Теперь крест надо принять тебе, русский. А ещё лучше сам кончись – в уборной. А то тут болтают, что не было никакой гражданской войны, что, мол, сценарий какой-то терпилам придумали. Была война. «Боже царя храни» в МХАТе турбины поют. Всё сходится.
Выше я писал, что история с «Гудком» и его четвертой полосой непонятна. На самом деле - понятна. Эта газета была органом народного комиссариата путей сообщения. Часто упускают из виду, что кроме всего прочего Феликс Эдмундович Дзержинский возглавлял и НКПС. С апреля 1921 по июль 1923, то есть в период, когда издание приобрело свой стиль.
Только не надо думать, что «Гудок» издавали чекисты. У ребёнка в 13 лет появляются всесильные демоны: «фараоны», «менты», «полицейские». Если ребенок хорошо сохраняется, к 17-ти годам мрачная всеобъемлющая сила персонифицируется в иной ипостаси: «жандармы» «чекисты», «ГПУ», «ФСБ», «интеллидженс сервис», «ЦРУ».
Однако локальные государственные структуры, в силу самого своего устройства не способны на многоходовые идеологические программы. Идеологическое господство достигается другими методами и другими людьми. И в том числе - в локальных государственных структурах.
Инициатором сменовеховства был не тугодум Дзержинский, а Леонид Красин.
