159. Владимир Набоков. Пнин (начало). Лекция по литературе №28

Создано автоматически. Нужно вычитать и оформить текст.

Здравствуйте, дорогие друзья! Усаживайтесь поближе и включайте звук своих компьютеров на полную громкость. Сегодня мы вам расскажем о творчестве замечательного русского писателя Владимира Набокова. Други мои, дорогие YouTube-опни и YouTube-опинии, сегодня мы решили сделать лекцию о творчестве Владимира Набокова. Нам после небольшой лекции, посвященной переводу лолиты на русский язык, пришло много заявок продолжить эту тему. Но надо сказать, что до этого мы уже останавливались на творчестве Набокова, в том числе на Патреоне. Мы там рассказывали о приглашении на казнь, но в основном это были небольшие фрагменты и реплики. А сегодня у нас большая лекция, посвященная одному из романов Набокова, а именно роману «Пнин». Надеюсь, вам будет не безинтересна тема, потому что народ подустал от английских писателей. Итак, «Пнин». Этот роман Набокова был написан в середине 1950-х годов. Впрочем, это не роман. Набоков никогда не писал романов. Все его произведения, называющиеся романами повести, частично можно считать романами два его самых поздних произведения, когда он был уже стариком. Вообще, это повести. Граница между романом и повестью трудно уловима, но она есть. Повесть – это произведение, гораздо меньшее по объему, и там в качестве центра повествования всегда находится один герой. Все прочие персонажи на порядок ему уступают в степени детализации и, как правило, статичны. Герой романа может встретить через 20 лет однокашника, который прошел большой жизненный путь и из классного шута эволюционировал в героя войны или капитана дальнего плавания. А вот герой повести через 20 лет найдет придурка Кольку из 7-го б, только постаревшего и опустившегося. Отчасти путаница с произведениями Набокова связана с манерой авторского письма, очень густого и перенасыщенного деталями. Интересно, что при всем этом произведения Набокова, романа Набокова, не будем отступать от традиционной классификации, они читаются легко. Вот наш знаменитый литературный чайник. Автор очень коварен, его многочисленные сюрпризы и ловушки выстроены так, что их можно не замечать. Общее понимание текста от этого не страдает. С другой стороны, их так много, что даже искушенный профессиональный литературовед, профессиональный читатель все равно что-то пропустит или истолкует, подчиняясь авторской иронии, а не авторскому замыслу. Можно сказать, что такая коридорная система Набоковских произведений является своеобразной помощью и снисхождением к читателю. Можно заглядывать из этой коридорной системы в отдельные комнаты, блуждать по ним, а можно проходить все насквозь, особо не заморачиваясь. Это явно не скажется на восприятие авторского замысла. Но в путанице с квалификацией Набоковских произведений есть и другая причина. Набоков по-гоголевски лжив. Как мы помним, свое произведение «Мертвые души» Гоголь назвал почему-то поэмой. Можно найти в этом высший смысл. Это типичный гоголевский выкрутас. Таких выкрутасов у Набокова очень много. Он, например, выдумал себе никогда не виданный цветной слух и заморочил филологам голову до такой степени, что они до сих пор, как попугай, повторяют эту чушь. В период молодости Набокова цветовой слух, так называемая синестезия, был модной выдумкой. Многие художники и композиторы в этот период экспериментировали с цветомузыкой. Постепенно выяснилось, что никаких устойчивых ассоциаций между звуками и цветами нет. Речь идет о таких поэтических вольностях. Научные опросы показали, что каждый синестетик отождествляет звуки и цвета в произвольном порядке и опирается при этом на некоторые филологические соответствия, на сходство слов, описывающих музыку, звуки и цвета. Более громкий звук соответствует более яркой краске. Мажорные звуки – это яркие цвета, прежде всего красные. Минорные – синие. Это банальность. Никакого соответствия, тем более болезненно реалистического соответствия между буквами и звуками не существует. Соответствие между звуками и цветами можно воображать, но нельзя чувствовать. А теперь послушайте, как Набоков излагает свою гениальную особенность в мемуарах. «Я наделен в редкой мере так называемым цветным слухом. Тут я мог бы невероятными подробностями взбесить самого покладистого читателя, но ограничусь только несколькими словами о русском алфавите. Латинский был мной разобран ранее в английском оригинале этой книги. Не знаю, впрочем, правильно ли тут говорить о слухе. Цветное ощущение создается, по-моему, осизательным, губным, чуть ли не вкусовым читьем. Чтобы основательно определить окраску буквы, я должен букву посмаковать, дать ей набухнуть или излучиться во рту, пока воображаю ее зрительный узор». Чрезвычайно сложный вопрос, как и почему малейшее несовпадение между разноязычными начертаниями единозвучной буквы меняет и цветовое впечатление от нее. Или, иначе говоря, каким именно образом сливаются восприятия буквы, ее звук, окраска и формы. Может быть, это как-нибудь причастно к понятию структурных красок в природе. Любопытно, что большей частью русское иконописное, но идентичное по звуку буква отличается тускловатым тоном по сравнению с латинской. Черно-бурую группу составляет густое без гальского глянца А, довольно ровное по сравнению с латинским Р, русское Р, крепкое каучуковое Г, Ж отличающиеся от французского, как горький шоколад от молочного, темно-коричневое от полированное Я. В белесой группе буквы Л, Н, О, Х и Э представляют, именно в этом порядке, довольно бледную диету из вермишели, смоленской каши, миндального молока, сухой булки и шведского хлеба. Группу мудных промежуточных оттенков образует клистерное Ч, пушисто-сизое Ш и такое же, но с прожилтью Щ. Как опытный враль, Набоков тут же оговаривается, что эти рассуждения могут показаться претенциозными простым людям, которые не обладают особыми доброкачественными генами. И далее, а мы имеем дело с профессиональным манипулятором, заявляет, что природа, наделившая его столь щедро цветным слухом, одновременно обделила его слухом музыкальным. Чтобы сбалансировать пространные рассуждения о цветных буквах, а я привел только фрагмент этих рассуждений, он очень большой, Набоков завершает свой рассказ неожиданным признанием. Он не только не разбирается в музыке, но фортепианный концерт способен вызвать у него приступ поноса. Это, конечно, неправда. Звуковая диарея Набокова – такая же выдумка, как и звуковая синестезия. Однако вернемся к Пнину. Объем этого произведения – 160 страниц среднего формата. Это далеко не самый короткий роман Набокова. Например, Машенька занимает всего 80 страниц. Роман – 80 страниц. Считается, что известность на Западе Набокову принесла Лолита. Но более проницательные историки литературы указывают, что это не совсем так. Первое произведение, обратившее на себя внимание Запада, – это Пнин. Набоков начал писать по-английски с начала 1940-х годов, но писал в стиле своих предыдущих русских произведений и не был услышан. После этого неудачного опыта им были одновременно написаны две англоязычных повести в совершенно новом ключе. Это Пнин и Лолита. Пнин был опубликован немного ранее, потому что публикация Лолиты задержалась из не совсем ординарного сюжета. Интересно, что фрагменты из Пнина были сначала опубликованы в американском еженедельнике «Нью-Йоркер», что само по себе было большой удачей. А затем Набоков впервые за почти 20-летнее пребывание в Америке удостоился хвалебных рецензий и в 1958 году был номинирован на престижную национальную книжную премию США. Позволю себе напомнить сюжет этой повести Набокова. Если вы обратили внимание, то этот заход не очень характерен для нашего YouTube-канала, для всех его персонажей, да и для самого Дмитрия Евгеньевича. Это типичный оборот Владимира Владимировича Набокова. Набоков писал свои произведения по-русски, потом писал свои произведения по-английски. Он практически ничего не писал по-французски, хотя он в совершенстве знал французский язык. Но все его произведения, русские произведения, и тем более американские, это произведения, в известном смысле, французские, потому что французская культура очень едкая. Она втягивает в себя любого человека, который с ней соприкасается, и перерабатывает, перемалывает, превращает в француза. Русские эмигранты вовремя заметили, что их дети, которые пошли во французскую школу, уже через год становятся французами. Французские словечки, шутки, отношения к жизни, типовое поведение, все становится абсолютно французским. Вот такова сила французской культуры. Эта сила наблюдается в произведениях Набокова. Те люди, которые говорят о Набокове, очень быстро превращаются в Набоковых. Они вольно или невольно подорожают. Это непростое подорожание, это не пародия. Так же, как человек, который становится французом, он действительно становится французом. Все немножко превращаются в Набоковых. Это замечательно. Что касается русской литературы, то существует огромная языковая культура. Вольно или невольно подчиняется Набоков. Это не так заметно. А когда речь идет о англоязычных произведениях, люди все превращаются в английского, американского русскоязычного писателя Набоков. Сюжет повести Набокова. Там говорится о чудаковатом русском эмигранте Тимофее Пнине. Это русский интеллигент, который в молодости бежал после Гражданской войны в Прагу, затем в Париж. А после начала Второй мировой войны, подобно самому Набокову, переехавший в Соединенные Штаты и ставший там профессором русской филологии. Пнин, в отличие от Набокова, плохо знает английский, поэтому его речь потешает английских коллег. Судя по всему, он хорошо разбирается в русской литературе, но ему не хватает художественного вкуса. За пределами волшебного мира филология – это заурядный унылый фрик. Рассказчику, за которым угадывается сам Набоков, удается, тем не менее, удерживать читательский интерес. Достигается это при помощи незамысловатого, но тем не менее достаточно оригинального и действенного приема. Кажется, что с нелепым и неисприспособленным к реальной жизни Пниным, или, точнее, Пниным, сейчас что-то произойдет. Он заблудится, опоздает на важную лекцию, разобьет ценную вазу, умрет от инфаркта, покончит с собой, попадет под машину, но ничего этого не происходит. Точно так же с ним не происходят менее интересные, но существенные для привлечения читательского интереса положительные события. Кажется, что к нему возвращается жена Вертихвостка, которую он безнадежно любит. Кажется, что он впервые за 30 лет эмиграции начнет жить в собственном доме. Кажется, что он внезапно обретет сына, о котором мечтал всю жизнь. Все это оканчивается ничем. В конце его увольняют из университета, и он уезжает за горизонт авторского повествования. Написано все мастерски и читается на одном дыхании. Но непонятно, что двигало русским автором и выдающимся русским писателем-философом и крупным филологом. Дело не в элементарном бытописании или элементарном жестебе. Некоторые литературоведы пытаются приплести к образу Пнина. Это специальное имя, фамилия, об которой спотыкаешься. Они пытаются к этому образу пристегнуть Башмачкина или Дон Кихота. Но это до такой степени не из той оперы, что становится неловко. Над всеми марксистскими трагедиями маленьких человечков Набоков всю жизнь потешался. Его связь с Сервантосом, конечно, есть, но она такая же опосредованная, как и связь с любым другим классиком, будь то Гомер, Байрон или Толстой. Все можно связать совсем, но толку от этого не будет. На мой взгляд, это небольшое произведение Набокова, совершенно не понято литературными критиками. Причины тут две. И обе связаны с тем, что Пнин это своеобразный тамбур между двумя эпохами в творчестве великого писателя. Герои повести это русские писатели-мигранты, что вроде бы ставит Пнина в один ряд с даром и защитой Лужина. Но на самом деле это произведение находится в жесточайшей оппозиции ко всему американскому творчеству Набокова. Кем был Набоков к середине 50-х годов XX века? Юношей он покинул Россию, получил нелепое ни к селу, ни к городу образование в Кембридже. По идиотскому совету Глеба Струва, которому примерно в это же время дали еще более идиотский совет заниматься историей литературы. Что делал Набоков в Кембридже, непонятно. Нормального вышло образование он там так и не получил. По его признанию, он не смог освоить профессию биолога, потому что ему нужно было резать живых рыбок, что у него вызывало чувство глубокого отвращения. Но, думаю, все было гораздо проще. Набоков хвастался, что за три года обучения в Кембридже он так и не узнал, где там находится университетская библиотека. По складу личности Набоков всегда был дилетантом, он не имел высшего образования. Историки литературы не дают себе отчета в зацикленности Набокова на собирании бабочек. По его словам, в нормальных условиях, не взбодораженной революции и миграции, он всю жизнь посвятил бы энтомологии. Действительно, Набоков был в США сотрудником Гарвардского университета, собирал для него коллекцию бабочек на общественных началах. Он также описал несколько новых видов бабочек. Но в энтомологии это зверядный результат, и серьезные ученые никогда не считали его профессионалом. Для них это был дилетант, и его познания в биологии были крайне поверхностными. Во-первых, само по себе занятие систематикой, а он занимался разделением близких видов бабочек, это не очень хороший признак. Это часто свидетельствует о проблемах с головой, и там много спекуляций, толчения в ступе. Вдобавок к этому, занимаясь классификацией бабочек, Набоков всю жизнь отрицал значение генетического анализа. Учаясь в Кембридже, он, в ущерб профильным предметам, стал уделять большое внимание филологии, но и в этой области не преуспел. Вместо двух образований он не получил ни одного. Этот факт он тщательно скрывал. Отсюда почти Бретт Берриевское педалирование темы бабочек в его произведениях, как правило, ни к селу, ни к городу. Это скрывало отсутствие реального образования. Собирание бабочек Набоковым было деятельностью не ученого, а подростка или, может быть, лаборанта. Больше всего напоминало, точнее являлось, зверядным коллекционерством. После Кембриджа Набоков 20 лет нигде не работал. Он писал книги в германской эмиграции, подрабатывал кем угодно, но только не человеком, имеющим высшее образование. На официальной должности за эти 20 лет он проработал один день или, точнее, три часа. Он пошел работать в немецкий банк и оттуда убежал. Литературная деятельность Набокова сопровождалась шумным успехом в русской эмиграции, но вне этого гетто он был совершенно неизвестен. 15 лет он отдал литературному труду, получал все более увеличивающиеся литературные авансы на будущую российскую, а затем и мировую славу. В результате все окончилось пшиком. Надо вспомнить, что он, как и вся русская эмиграция, все межвоение сидел на чемоданах. Подобно самим большевикам, выгнанная ими интеллигенция мыслила аналогиями столетней давности. Оказалось, что русская революция подобна революции французской, произошедшей в конце XVIII века с Миници термидором, а затем реставрации. Если спроецировать временную шкалу французской революции на Россию, то после 1917 года, в 1923 году, к власти в Москве должна была прийти большевистская, меньшевистская эсеровская директория. В 1927 году ее должна была сменить антибольшевистская диктатура Тухачевского Наполеона. В 1942 году должна была произойти реставрация династии Романовых, ограниченная парламентом и конституцией. На самом деле события пошли по иному сценарию. Начался необратимый процесс деградации. К 1927 году Россия превратилась в жесткую латиноамериканскую диктатуру. К 1937 году она стала восточной деспотией. После 1956 года началась латиноамериканская реставрация. Она идет до сих пор и навряд ли приведет к дальнейшей европеизации. Потому что сама Европа в этом не заинтересована. Она не заинтересована даже европеизацией Балкан. Кроме того, латиноамериканских стран на территории СССР уже 15. Окончательный крах эмигрантских фантазий наступил в период Второй мировой войны. После окончания войны большевистский режим на деле доказал свою прочность и долговечность. А сама русская эмиграция, как организованная сила, прекратила свое существование. В 40 лет Набоков оказался нищим эмигрантом в Америке. Без денег, без высшего образования и без какой-либо надежды на возвращение в Россию. Ему удалось как мужу еврейки и сыну еврейского подпевала устроиться на ничтожную должность в американской университетской системе. А как это не парадоксально, это решило его материальные проблемы. Америка и до войны была гораздо богаче Европы, а после Второй мировой войны она стала самой богатой страной мира. Причем, с большим отрывом. В Европе Набоков мог только мечтать о такой жизни. Вот фото дома, в котором жил Набоков в американском университетском городке. В Европе для человека в сущности без определенных занятий это предел мечтаний. Американцы уже в тот период жили в нашем мире с автомобилизацией, массовым спортом, системой кемпингов, с развитым туристическим отдыхом. А европейцы в своей массе были еще людьми XIX века, с туберкулезным кашлем, дряблыми мускулами и неудобной устаревшей одеждой. Набоков начинает свое повествование о пнине с того, что его герой помолодел в Америке из-за здорового образа жизни. Однако Набокову не очень-то было нужно материальное благополучие. Конечно, ему теперь не приходилось работать чернорабочим на виноградниках, как одно время во Франции. Хотя следует оговориться, что это была скорее трудотерапия, устроенная друзьями его погибшего отца. Благополучие, достигнутое им в Америке, дорогого стоило. Но вообще-то Набоков всю жизнь мечтал стать великим писателем. И что особенно обидно, он им давно стал. Только в условиях, когда его читателям в России еще только предстояло родиться, а на Западе, на старой русской культуре поставили жирный крест. Иными словами, к середине 1950-х годов Набоков был полным банкротом. Человеком без родины, писателем без читателей и ученым без диплома, без научных заслуг и без престижа. Не буду говорить при этом о личной жизни Набокова. Это тема отдельного разговора. Там тоже не было ничего хорошего. Семейная жизнь принесла ему разочарование. И кроме того, он уже был пожилым человеком. И вот в подобной ситуации Набоков, желчный, озлобленный человек, внезапно пишет Пнина. Давайте посмотрим, о чем там говорится. Довольно понятна сей минутная цель этой книги, понятая и одобренная знакомыми Набокову американскими литераторами. Автор выставляет в смешном виде характерные черты русских интеллектуалов, которых тогда в Америке было очень много. Они хлынули из Европы. И они были заметны, так как часто являлись дипломированными специалистами, инженерами, врачами, учеными. И с точки зрения практической их престиж был высок. Они считались и были европейскими спецами, за счет которых в значительной степени поднялась Америка в XIX и в первой половине XX века. Но их менталитет был непонятен и неприемлем. Они раздражали, если вспомнить, что русские составляли конференцию другим иммигрантским общинам. А главное, все более увеличивающиеся прослойки ученых, стопроцентных американцев. Значительная часть книги Набокова посвящена высмеиванию русского акцента и типичных ошибок русских, плохо владеющих английским языком. Напомню, что базовым иностранным языком для старых русских был французский или немецкий. По-английски русские иммигранты, приехавшие в США после Второй мировой войны, как правило, говорили плохо или не говорили совсем. Филологические смешочки не слишком понятны для русского читателя. Часть книги, делающая ее не очень популярной в России. Надо очень хорошо знать английский, желательно американский английский, чтобы оценить многочисленные каламбуры и неловкости запинающейся пнинской речи. А более понятна и принята русская душевность героя Набоковского произведения или, точнее, его мягкотелость, а также его личная драма, абсолютная неустроенность личной жизни. По этому поводу у Набоковедов существует много спекуляций, но все эти спекуляции на пустом месте. Пнин, подобно Лолите, является романом-ловушкой. Если следовать знаменитой дихотомии произведения Гончарова, обломовская часть пнина также дефектна и смехотворна, как и штольцевская. Когда Набоков описывает несчастную до слез семейную жизнь цинцената Це в приглашении на казнь, то мизерабельная мещанская трагедия облагораживается гибелью главного героя и общей тотальной дефектностью мира, в котором он живет. А вот квази-жена Тимофея Пнина, превращающая его жизнь в посмешище, это не стандарт, а аномалия, которую он сам себе нашел. Пнин – это герой, который не вызывает сколько-нибудь серьезного сочувствия. И его нельзя считать героем даже в том смысле, в каком героем можно считать Башмачкина, который был героем произведения Гоголя Шинель. То есть, это не герой даже в смысле филологическом, не герой произведения. Тимофей Пнин – это Башмачкин, который не только не умер, но так и не сшил свою шинель. Он даже не пытался ее сшить. Более того, он не заметил травли со стороны своих сослуживцев по департаменту, а читатели не заметили его травли со стороны автора. Эта травля сделана очень мягко. Но все это было слишком мелкотравщито для Набокова. Получается, что он просто специально сдал своих ради литературного успеха в Америке. Американцы, повторяю, поняли именно так и благосклонно заметили его усилия. Какой-то румын или поляк, который получил американское гражданство, описывает румынскую или польскую общину Соединенных Штатов в смешном свете. Конечно, по-умному, частично не жалея себя, потому что Пнин наделен авторскими чертами. Но в целом, как говорится, все понятно. Хотя даже на этом уровне я на месте американцев обратил бы внимание на некоторые настораживающие обстоятельства. Например, на то, что Пнин не совсем русский. Он чем-то напоминает комический персонаж из «Дара», немца-драматурга. У него совершенно немецкое отсутствие чувства юмора. Когда ему показывают карикатуру, изображающую необитаемый остров, на котором находится матрос, русалка и собака, и изображены в облачке мечты матроса и собаки. Матрос мечтает, что русалка целиком женщина, а собака мечтает, что она целиком рыба. Посмотрев на эту карикатуру, Пнин возмущается, что остров очень маленький, и он явно не может прокормить матроса и собаку. Вот что Набоков рассказывает нам о происхождении своего героя. Пнин происходил из почтенной, довольно состоятельной петербургской семьи. Его отец, доктор Павел Пнин, окулист с солидной репутацией, однажды имел честь лечить льва Толстого от конъюнктивита. Мать Тимофея хрупкая, нервная, маленькая, коротко остриженная, сосиной талией, была дочерью некогда знаменитого революционера Умова и рижской немки. И далее там еще всплыть вспоминается прибалтийская тетка Пнина, которая сошла с ума. Знаменитый революционер Умов – это знаменитый революционер Утин, знаменитый еврейский революционер. То есть Пнин был по матери наполовину немец-сумасшедшенкой, а наполовину еврей. Как и Пнин, фамилия Умов бастардская. Пнин – это один из известных бастардов в русской истории. Его отцом был Репнин, а ученый Умов тоже бастард, его отцом был Наумов. Умов – это фамилия известного русского ученого, а не революционера. Первоначально фамилия Утина была Утевский, это тоже такая бастардская искусственная укороченная фамилия. То есть Пнин по матери не русский, а по отцу он ублюдок. Пенек обоссанный. Совсем вскользь замечу, что фамилия Ленин для русского уха тоже бастардская, усеченная. Полные фамилии – это Еленин, Беленин. Фамилии Ленин не хватает начала. И у Ленина с точки зрения Набокова был почтенный, состоятельный отец и еврейско-прибалтийские родственники со стороны матери. И был некогда знаменитый революционер. Это его старший брат Александр Ульянов. И когда вот читаешь про немецкую нечувствительность Пнина к юмору, видишь рассуждающего Ленина. Матрос и собака. Забавно-забавно. Но вообще это юридистика, потому что устроев настолько мал, что не может покормить Матроса. Тем более с собакой. Это, конечно, некоторый трудноуловимый намек. И неясно, в какой степени этот намек был вполне ясен самому автору. Кстати, у самого Набокова, который присутствует в романе в качестве повествователя, знакомого с Пниным лично, тоже была немецкая кровь со стороны матери. Правда, в гораздо меньшей пропорции. Может быть, мы на этом остановимся, когда будем говорить о каких-нибудь других произведениях этого замечательного писателя. Вернемся к основной линии наших рассуждений. Переоценка ценностей в Пнине была гораздо глубже умеренной русофобского зубоскальства. Речь идет о разочаровании в самом русском мире, в расставании с этим миром и выходом из него в пространство другой культуры. Для Набокова после 1920 года русский мир был миром русской эмиграции. И об этом мире в Пнине написаны горестные строки. Я встретился с Пниным в Париже на вечернем чае на квартире известного эмигранта, эсера, на одном из тех домашних сборищ, на которых старомодные террористы, героические монахини, одаренные гедонисты, либералы, дерзающие молодые поэты, пожилые писатели и художники, издатели и журналисты, свободомыслящие философы и ученые составляли некий рыцарский орден. Деятельное и влиятельное ядро общества изгнанников, за три десятилетия своего существования оставшиеся фактически неизвестным американской интеллигенции, которой хитрая коммунистическая пропаганда научила видеть в русской эмиграции мутную и совершенно фиктивную толпу так называемых троцкистов, что значит это слово неизвестно, разорившихся реакционеров, переметнувшихся или переодетых чекистов, титулованных дам, профессиональных священников, а также содержателей ресторанов и белогвардейских союзов, толпу, не имевшую никакого культурного значения. Строение этой длинной фразы, построенной на саркастических перечислениях, приводит к постепенному оборачиванию ее смысла. Внешне Набоков, или точнее герой-рассказчик, защищает старомодных террористов и героических монахинь и негодует по поводу слепоты ограниченных американских интеллигентов. Но реально здесь говорится о правоте американской точки зрения. Старомодный террорист, то есть чопорный, вежливый, стеснительный, это террорист фиктивный. А героическая монахиня в эсеровской тусовке, это монахиня фиктивная. И секретный и ужасный рыцарский орден русской интеллигенции по мере перечисления этих персонажей оборачивается кружком масонствующих бездельников. Причем этими некчемными бездельниками они были уже до революции. Это шарлатаны, которых американские интеллектуалы не заметили, потому что поняли. Набуков не просто стал писать по-английски после Второй мировой войны. Гораздо более важно другое. Он перестал писать по-русски. Почему он это сделал? Ведь писатель, тем более писатель великий, не может всех приказать не писать. Он будет писать всегда. Это филологическая потребность. И переход на второй язык тут ничего не значит. Английские тексты – это английские тексты, а русские – русские. Если Набуков отказался писать романы по-русски, это является глубокой переоценкой ценности, только начатой в даре, который вызвал взрыв негодования у рыцарского ордена. Это хлопанье дверью в ответ на паразитизм и слабость русской эмиграции, которая 20 лет разглагольствовала о своей исторической миссии возрождения России. Причем это было продолжение дореволюционного поясничения. Но до революции они боролись с людьми, которые были умнее и порядочнее. А после революции миссия интеллигенции наконец приобрела реальное наполнение. В России действительно установилась кровавая диктатура. И установилась в результате деятельности ордена. Хорошо, нагадили – исправляйте. А в результате, после 1939 года, часть интеллигенции чесанула еще дальше, в Америку и Австралию. А другая часть того хуже стала сотрудничать с Гитлером. А потом тоже, кто выжил, чесануло в Бразилию и Аргентину. При этом о сталинской России, которая вышла победителем из Второй мировой войны, говорить нечего. На боково там за дар и приглашение на казнь с удовольствием бы расстреляли. А в чем провинился Набоков перед своим народом и своей культурой? В том, что он обладал удивительным литературным даром и посвятил свое творчество России. Все его произведения европейского периода про Россию, про замечательную русскую культуру, про горе и страдания, вызванные разрушением великой восточноевропейской цивилизации. Где была хваленная русская эмиграция в период написания дара, камера-обскуры, защиты лужины и приглашения на казнь? Набоков с трудом сводил концы с концами, и никто пальцем не пошевельнул, чтобы сделать имя Набокова известным на Западе. А у русской эмиграции были для этого все возможности. Вы не представляете, что такое русская эмиграция после Гражданской войны. У русской эмиграции первое время была даже своя кадровая армия, равная армии среднеевропейского государства. Там была колоссальная пресса, у многих людей были деньги. Влияние русской эмиграции первое время было очень большое. Пока Набоков писал гладкие стишки и был сыном своего папы, ему делали большую протекцию искусственную. А как только он стал самостоятельным мастером, его заключили в эмигрантское гетто. Бунин в 1933 году получил Нобелевскую премию. Почему бы ему в своей Нобелевской речи не рассказать о замечательном молодом русском писателе Сирине Набокове? Это издевательство продолжалось и дальше, когда накануне получения мировой известности Набокова Нобелевскую премию дали ничтожному графаману Пастернаку. И дали не за его хорошие стихи, а за его провальную прозу. Пнин, а также Лолита, это не только пассивная оборона и бегство из русского языка. Это нападение, это обвинение русской культуры в изначальной ущербности и низведении русских проблем литературы XIX века к ничего не значащему фиглярству и придуре фриков. Странно, что к этой мысли не пришли Набоковеды. Ведь Владимир Владимирович по натуре был боец и парадоксалист. Тихий уход со сцены – это не тот человек, который тихо перешел бы с русского на английский. Тихо – это не про Набокова. Как известно, в ответ на советскую ругань по поводу доктора Жилаго Пастернак написал бездарные стихи. Это крупный поэт, но тут рука дрогнула. Надо сказать, что у всех поэтов, кроме Пушкина, большинство стихов плохие. Это особенность жанра. Судить любого поэта надо по прекрасным удачам. Сделав такую оговорку, я, так сказала бы Набоков, позволю себе напомнить стихотворение Пастернака. "Я пропал, как зверь в загоне, Где-то люди, воля, свет, А за мною шум погони, Мне наружу хода нет. Темный лес и берег пруда, Еле свалено и бревно, Путь отрезан отовсюду, Будь что будет – всё равно. Что же сделал я за пакость? Я – убийца и злодей, Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей. Но и так, почти у гроба, Верю я, придёт пора, Силу подлости и злобы Одолеет дух добра". Стихи детские, нелепые стихи, написанные действительно не поэтом, а автором бумажной жваги. После этого Набоков опубликовал свою пародию на это стихотворение. Эта пародия выходит далеко за рамки пародии. "Какое сделал я дурное дело? И я ли развратитель и злодей? Я, заставляющий мечтать мир целый О бедной девочке моей. Узнаю я, меня боятся люди, И жгут таких, как я, за волшебство, И как от яда в полом изумруде Мрут от искусства моего". Но как забавно, что в конце абзаца, Корректору и веку вопреки, Тень русской ветки будет колебаться На мраморе моей руки". Оцените глубину Набоковского сарказма. Он начинает с издевательской иронии не только по поводу пастернака, но и по поводу абсолютно непонятой лолиты. В этом смысле также незаслуженно получивший известность, как и бревно жваги. Но далее он легко решает художественную задачу, которую не смог решить пастернак. Пастернак по сравнению с его стихотворением – это советский идиот в телогрейке и треухе, мечущийся в трех соснах. Посмотрите, с какой тонкостью и античной простотой Набоков говорит о том, что благодарные, неблагодарные соотечественники поставят ему на родине памятник. Но как забавно, что в конце абзаца, корректору и веку вопреки, Тень русской ветки будет колебаться на мраморе моей руки. Ну и так, почти у гроба, верю я, придет пора, Силу подлости и злобы одолеет дух добра. Бобра. Посмотрите на нашего Дмитрия Евгеньевича. Блестящий писатель, философ, филолог и историк, замечательный артист. Его произведения просто не опубликовали в России. Ему уже 61 год, вот на момент, когда мы читаем эту лекцию. А ни одна его книга не опубликована. Он их опубликовал за свой счет и с помощью своих личных друзей. И его не публикует не по политическим мотивам. Сейчас у нас, слава богу, не СССР. А почему? А потому что русские, как нас учит Набоков, пинте обоссаны. Они недостойны, что сделали их выдающиеся люди. И недостойны того великого государства, которое у них было. Поэтому России у вас нет. А Набоков стал писать по-английски. Гуд бай! Пнин – филолог. Он специалист по великой русской литературе. А как он использует это взаимодействие в мире реальном? А никак. Как русский человек. Он просто не понимает, о чем говорит. Когда я ем, я глух и нем. И вот здесь Набоков идет в своем отрицании России и русской культуры дальше. Он доходит до издевательства над литературой, как таковой. И тем самым наносит удар в центр литературоцентричного русского мира. Но об этом и о многом другом мы с вами поговорим в следующей лекции. А пока записывайтесь на наш YouTube-канал, записывайтесь на Patreon. Делайте реплики, замечания, советы, предложения в нашем чате. Оставайтесь всегда с нами. До новых встреч!

Создано автоматически 27.01.2025