Программа журнала “Разбитый компас”

1. Естественность.

"Разбитый компас" – журнал, развивающийся по естественным законам литературного процесса, а не рептилия, пресмыкающаяся в том или ином заранее указанном направлении в зависимости от дозы и способа получения денежного наркотика.

Я намеренно перенёс эту публикацию во второй номер. Мне хотелось, чтобы программа моего журнала являлась не пустопорожней "декларацией о намерениях", а вырастала из естественного хода событий. Ведь дело должно заключаться не в механической подгонке материалов под заявленную схему, а наоборот – программа должна отражать естественное развитие журнала, служить лишь некоторый прорисовкой реальной ситуации.

К сожалению, развитие журналов у нас происходит совершенно иначе. Сначала пишется БУМАГА. В бумаге заявляется, что некая группа людей хочет издавать журнал новых русских "литераторов" (или "филологов", "культурологов", "экономистов" и т.п. – нужное подчеркнуть). Считается, что таким образом приватизируется конкретный участок культуры: структурализм, психоанализ, постмодернизм, футурология, неокантиантство, правый андерграунд, палеокейнсианство. Далее, под разработку участка тем или иным способом (государственные дотации, субсидии общественных и научных фондов, отчисления на рекламу крупных фирм, помощь заграницы) получаются ДЕНЬГИ. Потом деньги проедаются. Проедаются, как правило, быстро и неопрятно. Через годик-другой, после последнего ужина, журнал закрывается. Однако к этому времени члены редакции успевают несколько поправить своё униженное социальное положение: получают отклики в прессе, совершают зарубежные турне, нарабатывают связи с западными научными центрами. Банкротство оборачивается "скачком из царства необходимости в царство свободы" – переходом к третьесортной, но западной жизни: например, к стажировке в европейских или американских университетах и к чтению в оных курса лекций о русской культуре. Таким образом очередная группа социальных паразитов завершает цикл полного превращения в "несоветских людей".

На этом пикник на обочине заканчивается, и всё бы хорошо, но часть духовного ландшафта нашей, – всё-таки иногда, не очень часто, надо употреблять высокие слова, – нашей РОДИНЫ изгаживается. Причём дело не ограничивается мятой бумагой и ржавыми консервными банками. Изгаживание происходит всерьёз и надолго – с эрозией почвы, с зашкаливанием счётчика Гейгера. Поскольку между беспорядочным захватом ничейной территории и идентификацией себя с некоторой частью духовной жизни нации есть определённая разница, то духовное и интеллектуальное самозванство приводит не только к простому обману конкретных людей, – речь идёт о профанации самого предмета и метода исследования и в конечном счёте о понижении общего уровня национальной культуры. То, что понизить его сейчас дальше и некуда, – это ничего: понижение происходит с УПРЕЖДЕНИЕМ, НА БУДУЩЕЕ.

"Журнал" – это, прежде всего, "подборка текстов". Если журнал действительно является журналом, то текст, публикуемый в нём, не только не проигрывает от соседства с другими текстами, но наоборот приобретает дополнительное измерение. В советских журналах происходит обратное. Даже заведомо сильные публикации выглядит неуместно, и Макс Вебер, Тойнби или Гейзенберг превращаются на советском пире в полоумных свадебных генералов: "Люди, выведите нас отсюда!" В ложном контексте мощнейщие интеллектуальные источники искривляют пространство неправильно, так что мысль читателя не ускоряется вдоль этих огромных масс по правильной и логичной траектории, а запутывается и гаснет. Вместо "Вех" получается мусор. Мусор, который МЕШАЕТ читателю.

Характерна сама "динамика" выхода подобных изданий. Любой журнал (явление кроме всего прочего растянутое во времени) очень важно "начать", то есть ПРАВИЛЬНО задать направление и уровень. Дальше многое сложится само собой – естественный идеологический процесс, запущенный умелой рукой, будет приобретать всё большую автономию. Современные журналы у нас начинаюся совсем иначе. Считается, что наоборот, первый номер ПРОБНЫЙ, что это скорее заявка на будущее, хорошее подкрепление для просьбы денег на дальнейшее издание и т.д. Таким образом речь идёт уже о потёмкинской деревне второго порядка, пробном экземпляре, сделанном исполнительным холуём для самого Потёмкина ("Соизволят ли Их Сиятельство в серию запускать?").

"Заявленные" советские журналы последовательно, методично изгаживают все области духовной жизни – направление за направлением, сектор за сектором... Раскрывает современный читатель какой-нибудь советский "Архетип", и вся европейская психология начинает вызывать у него презрительную усмешку. Открывает не менее советский "Логос" – и тысячелетняя традиция европейского рационализма предстаёт провинциальной болтовнёй. Дальше читать уже не хочется. Если в годы застоя была утешающая надежда, что где-то далеко, – там, где заходит солнце, – существует иной, высший мир, то сейчас нет и надежды. Есть неартикулированная, но твёрдая уверенность в том, что всё это болтовня "для дураков и детей". Взрослая реальная жизнь – это ларёк, тачка, зелень. В подобный постулат верят нагло, с религиозным фанатизмом, и делают всё возможное и невозможное, чтобы доказать его истинность и самоочевидность.

Отсюда первый пункт моей программы – я хочу, чтобы журнал "Разбитый компас" был... журналом. Это парадоксальный, но в наших условиях необходимый – и, увы, трудновыполнимый пункт. Ведь очень сложно СДЕЛАТЬ ход событий естественным, найти естественную форму существования в литературе.

2. Новое западничество.

а) политическая и культурная преемственность с исторической Россией как своеобразной, но органичной частью западного мира.

Грандиозная революция конца XVIII века возвестила начало новой исторической эпохи и приковала к себе внимание всего цивилизованного мира. Не менее грандиозная революция конца XX века, уже сейчас кардинально изменившая политическую карту мира, совершенно неинтересна. Цивилизованный мир отвернулся от России. Россия – это НЕ МОДНО. И действительно, распад ни много ни мало "второго мира"проходит под серым флагом. Это революция ничтожеств. Подлинная духовная революция – впереди. Она, конечно, произойдёт, потому что на самом деле масштаб современных событий грандиозен. Речь идёт о крушении величайшей в мировой истории тирании, тирании, поставившей под вопрос само существование человечества. На наших глазах рушится "второй мир" который, казалось, просуществует столетия. Изменяется сам вектор мирового прогресса, и это должно вызвать кардинальные изменения в духовной области. Духовная революция – впереди. И её надо подготовить. Потратив на это 5-10-15-20 лет. Пускай даже "жизнь".

Именно окончательное крушение коммунистической утопии выявило подлинный масштаб и событий начала нынешнего века. С точки зрения метаистории коммунистическая революция в России есть создание наиболее удачной, наиболее абсолютной и жизнеспособной "тени" западной цивилизации. Европейцы методично вытеснили всё гадкое и иррациональное, гнездившееся в лабиринтах их коллективного бессознательного, в Россию, превратив её в конце концов в "идеологическую свалку" IX века. История Европы нового времени была экологически грязной. Наиболее простой способ борьбы с загрязнением – "вынесение за пределы". Социальный сор направлялся в Америку и Австралию, духовный сор – социализм и марксизм – в Россию. Вредные доктрины были успешно персонифицированы, то есть вытеснены из собственного внутреннего мира вовне, причём прививка была сделана русским – заведомо интеллектуально слабому и, следовательно, наиболее восприимчивому и наименее опасному носителю. Кроме того, этнически далёких русских было "не жалко". Невидимое и уже поэтому смертельно опасное зло превратилось в видимую даже пятилетнему ребёнку "империю зла", которая пыжилась и кривлялась на задворках европейского мира, и уже из-за этого была смешна и, следовательно, не вполне опасна.

Возможно это наиболее важное интеллектуальным достижение прошлого века. После 1917 года впервые в мировой истории было создано "плохое государство". Плохое не по отношению к чему-либо, а плохое "вообще", само по себе. То есть "порочное", "не долженствующее". Бессмысленно говорить, что Англия и Франция, ведущие столетнюю войну, с какой-то ОБЩЕЙ ПОЗИЦИИ "плохие" или "хорошие". Бесмысленно говорить о плохой Франции Наполеона и хорошей Англии Питта. Попытка создать "плохое государство" была сделана по отношению к Германии после 1914 года. Эта попытка была настолько неудачна, что в конце концов привела к удаче, однако в свете событий в России частной и локальной. Когда немцы, доведённые до отчаяния "Версальским миром" (вещью в своём роде уникальной по наглости и подлости), решили "сыграть на понижение", место было уже давно занято, и обо всём немецком национал-социализме можно сказать словами Константина Леонтьева, произнесёнными им по поводу "реакции" Александра III: "И это ВСЁ?"

Восточные государства воспринимались Европой прежде всего не как плохие, а как "чужие". Тень себя необходимо было сделать на грани своего и чужого. В Средние века "тень" пытались сделать из Византии, проклятой "Низменной империи". Но внутренне в этом не было особой необходимости. Речь шла всё-таки об очередной политической стилизации, не больше. Истинная потребность в теневом корреляте наблюдается при достаточно большом усложнении внутренней жизни, соответствующем поведенческим реакциям подростка-интеллектуала. Этого уровня (с точки зрения индивидуальной психологии смехотворного) этнический организм Европы достиг к началу ХХ века. Возникла возможность многовариантного поведения. То есть прежде всего поведения "хорошего" и "плохого". Русские впервые в европейской и в мировой истории создали тип "плохого государства" и он, конечно, останется в истории человечества навсегда, как Афинский полис или Великая римская империя. Это некоторый тип реальности, идеологический эталон. Не плохой правитель, не плохой режим даже, а плохой тип государственной жизни. Не компьютер, а программа. Могла быть и другая программа. Социология, возникшая как самостоятельная дисциплина в европейской науке именно в это время, и есть способ социального программирования, начало политической рефлексии государства. Идеологические конструкции отрываются от социальной и экономической основы и превращаются в нечто самодостаточное. Соответственно государство впервые вполне превращается в орудие для осуществления некоторой программы. Естественно сначала было опробовано наиболее примитивное и очевидное программирование – программирование утопии. Ни с точки зрения социальной, ни с точки зрения экономической, ни с точки зрения политической никаких причин для СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ революции в России не было. Просто в России в силу ряда обстоятельств возник наибольший "зазор" между реально функционирующим государственным механизмом и духовной жизнью нации. Разрыв между идеей и осуществлением был максимально нагляден. Появился неизбежный соблазн написать что-нибудь "от руки". Ну, а как известно, первый программный продукт, создаваемый начинающим программистом, – компьютерный вирус.

Первое в мире искусственное, идеологически "сотворённое" государство было государством ВРЕДИТЕЛЬСКИМ. Смысл СССР был в уничтожении России (а затем и мира). Если советское правительство что-то создавало, то лишь затем, чтобы лучше и легче уничтожать. Ввернуть лампочку в расстрельном подвале, постелить на цементный пол коврик для пулемётчика – вот смысл советского "обустройства России". Элементом сознательного вредительства естественно являлось и его идеологическое прикрытие:

"Коммунисты приходят и уходят, а Россия остаётся. Укрепление СССР есть укрепление России. Присоединение новых территорий есть присоединение не к СССР, а в конечном счёте к России. Контроль над Восточной Европой, это по сути гегемония России, то есть осуществление вековечной мечты славянофилов." И т.д.

Всё это специально конструировалось "на экспорт" в секретных лабораториях ГПУ. Глупенькие "евразийцы", думающие, что в конце концов коммунисты им передадут захваченную Россию, ещё в 20-е годы у мыслящей части русской эмиграции не вызывали ничего кроме презрения. Но окончательно ничтожество евразийства стало ясно сейчас, когда, перед тем как уйти, большевики (и это естественно и иначе быть не могло ни при каких обстоятельствах) взяли и вычли из построенного ими СССР ВСЁ. Вообще ВСЁ. Россия оказалась в границах, по сравнению с которыми границы 1921 года – это чуть ли не апофеоз государственного могущества. Во многих отношениях даже фантастический "Брестский мир" давал России более выгодные условия для существования. Отняв Минск, Киев и Харьков, русским тогда всё же оставили Семипалатинск и Уральск.

Хотя бы на этих развалинах русской государственности следует наконец осознать теневую природу СССР, с которой никакая материальная и духовная преемственность невозможна. Именно это осознание явится окончательным окультуриванием России, то есть превращением её во вполне западное общество. Речь идёт, таким образом, о "новом западничестве". Старое западничество XIX века проиграло, так как странным образом видело в России, являющейся своеобразным, но неотъемлемым элементом европейской культуры, восточный мир, подлежащий стандартной вестернизации. Однако в результате разрушительной деятельности этого западничества сейчас общая ситуация и достигла стадии ЕСТЕСТВЕННОГО западничества. Россия действительно превратилась в азиатское государство, но... с европейским прошлым. Если западники видели в прошлом России восток, то сейчас в этом же прошлом следует увидеть запад. Если для западников вестернизация России была разрывом с её исторической традицией, то сейчас эта же вестернизация есть её восстановление. Таким образом, изначальный конфликт между западничеством и славянофильством теряет под собой реальное основание. Славянофилы – в отличие от западников не несущие личной вины за трагедию 17-го года и в этическом смысле являющиеся естественной опорой национального возрождения – оборачиваются в современном контексте последовательными и органичными западниками. Если в историческом прошлом славянофилы XIX века декларировали преемственность с эпохой Ивана Грозного, то сейчас речь идёт о преемственности с эпохой Пушкина и Достоевского. А тут спорить вообще не о чем.

б) Борьба с советским невежеством и обскурантизмом, то есть в конечном счёте с "советской культурой- как таковой.

В издательском деле существуют вещи провальные, заставляющие любого профессионала безнадёжно махать рукой. Одна из них – иллюстрация периодики многозначительными заумностями в стиле Босха, Брейгеля или Сальвадора Дали.

Тем не менее я, опять же сознательно, иллюстрировал первый номер своего журнала набившими оскомину офортами Гойи.

Чрезвычайно наивными были люди, мечтавшие, что после гнусной 75-летней тирании в России начнётся какой-то "расцвет культуры". Сейчас перед русской культурой стоят другие задачи. Взять швабру, метлу, мусорное ведро и вытереть лужи и убрать сор, нанесённый русскими в храм мировой культуры за годы советской власти. И это самое страшное, что сделала советская власть в области духовной жизни, – отвела русским такую роль в конце ХХ века. Что мог герой Оруэлла, раздавленный коммунистической Океанией? Только крикнуть в лицо палачу: "Большой Брат – дурак!". Грубо и глупо. Это и есть наиболее изощрённое следствие новояза – низвести уровень полемики до грубой ругани и таким образом навязать своё отношение к миру, свой уровень осмысления происходящего. Но делать вид, что ничего не произошло, – ошибка худшая, безнадёжная. И это прекрасно понимали ещё на заре философии. С чего начинается философия? Аристотель сказал: с холодного любопытства бездельника. Но у того же Аристотеля есть и другая мысль: всадить кинжал в сердце тирану – это величайшая доблесть для гражданина своей родины.

Именно как философ я прекрасно чувствую необходимую очерёдность интеллектуальных действий. "Нет ничего глупее неуместной мудрости". Так что стиснем зубы и возьмём метлу. Я это делаю сознательно и постараюсь доделать до конца. А конец наступит тогда, когда само упоминание имён советских учёных будет вызывать радостные улыбки, их появление на публике – гомерический хохот, а первые фразы – свист и требование освободить помещение. Когда их будут показывать детям: "Смотри, Ваня, – это подлец".

Вот почему в первом номере "Разбитого компаса" я, следуя традициям провинциального интеллектуализма, поместил рисунки Гойи. Ведь духовная ситуация в современной России действительно глубоко провинциальна. Мы живём в Испании начала прошлого века. В Англии – промышленная революция; Франция – осуществляет попытку грандиозной реконструкции Европы; в Германии – завершается строительство философии нового времени; на дальнем востоке Европы поднимается новая русская цивилизация. А в Испании жгут еретиков, изучают астрологию и хиромантию. Причём и то и другое делают без первобытного аппетита, а вполне буржуазно, рутинно. Средневековье безнадёжно и навсегда ушло, но средневековые чудовища ещё доживают свой век на госдачах, ещё прикреплены к каким-то лепрозориям и распределителям. Ещё преподают демонологию в местных университетах. Ещё по старой памяти нет-нет да и сожгут пару-тройку людей на центральной площади Мадрида или Кордовы. Офорты Гойи, эта причудливая смесь буржуазного реализма и религиозной символики, есть выражение бессильного недоумения человека, живущего не в своём времени, человека, волею судеб попавшего в далёкое прошлое и вынужденного проводить своё время в постоянной борьбе с архаичными чудовищами, то и дело вылезающими из телефонных или телевизионных трубок. Это и есть МРАКОБЕСИЕ в самом прямом и точном смысле этого слова. Индивидуальный договор с умником- одиночкой заменяется социальным контрактом. Мрачный карнавал "Фауста" превращается в мещанскую рутину. Вместо Короля Ада появляется легион башмачкиных, и Бес заменяется анонимным "мракобесием". Собственно, "погодой". С которой как же можно "спорить" – просто взять зонтик и одеть галоши. Бунт таким образом тоже превращается в быт, рутину... Или послушание, если говорить высоким штилем.

Советская власть нанесла такой удар по гуманитарному знанию (любимое занятие кремлёвских крестьян – "делать нехрена, пойдём что ли библиотеку сожжём"), наша страна дошла до такой степени одичания, что мы этого даже не понимаем. Нет даже персонификации зла, каких-нибудь "красных академиков", вроде Бухарина или Лысенки. Есть аморфная биомасса "советской интеллигенции", так что вместо полоумного Покровского мы имеем 50 000 советских "историков", воспитанных на "кратком курсе ВКП(б)". В стране есть газеты, но нет журналов, то есть хотя бы первичного ОБОБЩЕНИЯ, перехода в более широкий план умозрения. История заменяется уголовной хроникой, литература – политической графоманией "постмодернизма", философия – полемикой между "Завтра" и "Московским комсомольцем". Доходит до вещей неслыханных. У нас уничтожена СТАТИСТИКА. Если десять лет назад по крайней мере публиковались основные экономические показатели, то сейчас элементарнейшие сведения по демографии, социальной жизни и экономике исчезли со страниц советской периодики. Статистику заменили "рейтинги", и газетные полосы заполняют огромные росписи по рангам. Читатель, открывая очередной номер газеты, может узнать, что за прошедшую неделю какой-то Сосковец поднялся с 13-го места на 11-ое, Варенников с 74-го на 53-е, Моня Рябой опустился с 47-го на 69-ое, а Рувимчик, Нариманчик и Тайванчик остались на своих законных 3-м, 38-ом и 84-ом. Современную Россию захлестнула волна самого дикого невежества и обскурантизма. В парламент избирают фокусников и хиромантов. Ссылки на биоэнергетику или гороскопы становятся аргументами в научном споре. Российские средства массовой информации сообщают о смерти болгарской старухи-гадалки как о событии общемирового значения (это не шутка, это КОНСТАТАЦИЯ ФАКТА).

Наступила расплата за шестидесятничество, его принципиальную негуманитарность. Гуманитарное знание есть знание верховное, завершающее. Физик, биолог, математик может быть человеком зависимым, подчиняющимся. Гуманитарий-"прикладник" – музыкант, актёр, режиссёр – тоже. Историк, философ – никогда. ВНУТРЕННЕ зависимым – никогда. Шестидесятники сознательно или посвящали себя областям культуры по самой сути "дилетантским" – литература, кинематограф, или специальному знанию – какой-нибудь прикладной физике или биохимии. Это был принципиальный инфантилизм, спасающий от прямого конфликта с окружающим миром и одновременно сохраняющий внутреннюю цельность шестидесятника – существа, парадоксально соединяющего в себе некоторый индивидуализм с уже потомственной "советскостью". В результате за последние 30 лет в стране не появилось практически ни одного настоящего историка, экономиста, социолога, юриста, философа. Если уровень развития негуманитарных дисциплин за годы советской власти можно представить в виде зигзагообразной кривой, к тому же иногда двоящейся во всевозможных "ящиках" и "шарашках", то гуманитарное знание – это безнадёжная косая, ушедшая в конце концов глубоко за ноль. Вульгаризацию 20-х сменила фальсификация 30-40- х. Её в свою очередь сменила примитивизация 60-80-х. Если вы, например, сравните учебники по истории для средней школы, написанные в 40-50-х и 60-70-х годах, то поразитесь падению уровня изложения. Падению абсолютному, вплоть до словарного запаса и качества карт, которые в конце концов по степени деталировки стали напоминать карту СССР на пачке "Беломора". В области гуманитарных дисциплин было сделано всё мыслимое и немыслимое, чтобы наконец и саму фальсификацию свести от иногда остроумной лжи образованного негодяя до визга закомплексованного хама и затем – ещё дальше! – до патриархального передёргивания деревенского книгочея. Подобно "дубине народной войны", гвоздившей Наполеона на страницах толстовского романа, дубина деревенского невежества в руках кремлёвских павианов гвоздила и гвоздила гуманитарное знание все 75 лет советской власти. Гвоздила безостановочно, даже тогда, когда от такового не осталось и мокрого места. В 70-80-е годы среди советских историков, социологов, экономистов, философов прокатилось несколько волн "пустых погромов" – явление страшное, что-то вроде избиения слонов в маоистском Китае (вагон воробьёв = одному слону). Это конец.

В подобных условиях остаётся лишь одно, а именно "переход на личности": закрепление основных черт советской некультуры за отдельными персоналиями и их последующая дискредитация. Не научная (они в мире науки никогда и не существовали), а ЛИЧНАЯ.

В более широком плане речь идёт о СОЗДАНИИ естественной культурной ситуации для последующего САМОСТОЯТЕЛЬНОГО развития – естественной системы приоритетов, идей, организации культурной жизни. Чтобы не было советских смысловых рядов, которые нормальный образованный человек просто не понимает: Леонардо да Винчи, Кромвель, Ничипуренко.

в) Консолидация образованных классов России и создание русского общественного мнения.

При всех разговорах о коллективной собственности, акционировании предприятий и самоуправлении реальными собственниками могут являться лишь несколько процентов населения. В среднем – 4%. Это люди, обладающие таким количеством средств, которое позволяет им быть автономными от государства и, следовательно, действительно независимыми. Они всё и решают. Иногда диктаторскими методами, иногда, к счастью, демократическими. Процентная норма мистически соблюдаются во всех странах и, видимо, обусловлена как природой разделения капитала, так и самой природой человека – процентом социальных лидеров в человеческом стаде. В этом смысле социализм, отобравший собственность у этих 4%, был механическим нарушением некоторых биологических и экономических законов и уже поэтому заранее обрекался на фатальную неудачу. Однако когда естественный ход событий поставил наше общество перед грандиозной задачей возвращения собственности конкретным личностям, речь пошла о вывернутом наизнанку социализме, о разделе поровну и т.д. Разумеется, это было социальной демагогией и лицемерием. Власть придержащие прекрасно понимали, что реально собственность, настоящую собственность – не квартиру в пятиэтажке и подержанный "москвич", а нефтяные скважины и металлургические комбинаты – получат очень немногие. Эти немногие за последние пять лет и получили всё.

Но. При этом собственниками стали не 4%, а 0,4%. Остальные 3,6% не получили ничего. Более того, остальные 96% населения, в любом случае должны были получить что-то, заставляющее их примириться с фактом социального неравенства. Эти 96% тоже не получили ничего, и даже наоборот, были ограблены, потеряв свои более чем скромные сбережения. Социальная демагогия обернулась ограблением.

Далее. КТО получил, кто вошёл в эти золотые 0,4%? Реально стоявшие ближе всего к коллективной собственности коммунистические управленцы. Это справедливо. Потом уголовники. Учитывая "первоначальное накопление капитала", это тоже справедливо (хотя, конечно, НЕ В ТАКИХ ЖЕ масштабах). Но это всё. Из класса новых собственников была полностью исключена интеллигенция. Она должна была получить свою треть. Ну четверть. Ну 15%. Интеллигенция не получила ничего. А это был сравнительно наиболее здоровый и ДОСТОЙНЫЙ класс советского общества. К тому же распределение коллективной собственности шло по принципу примитивного синдикализма, и в этих условиях, казалось бы интеллигенты, профессиональный престиж которых в период застоя всё время повышался, должны были получить своё. Учёные-прикладники – приватизировать наукоёмкое производство. Деятели кино – огромные советские киностудии. И так далее. Но всё получили урки и номенклатура.

Сам процесс оттеснения советских интеллигентов от кормушки весьма смешон и поучителен. Ещё в период Горбачёва советская власть подписала с советской интеллигенцией конкордат: вы считаете нас европейскими профессионалами-управленцами, а мы считаем вас настоящими учёными и деятелями культуры. Этого было достаточно. Ведь между африканским царьком и президентом Франции всё-таки много общего. Между деревенским колдуном и профессором Сорбонны общего нет ничего. Сделайте царька президентом, и страна будет худо-бедно управляться. Сделайте колдуна ректором университета, и университет исчезнет. Советская партбюрократия была "при деле", советская интеллигенция – "пустым множеством". В результате первые получили всё, вторые – ничего.

В то время как партбюрократы устанавливали контроль над счетами КПСС в Швейцарии; делили территорию СССР по семейным кланам; сколачивали из сотрудников КГБ, военной разведки и МВД частные отряды телохранителей, советские литераторы создали могущественную перестроечную организацию "Апрель". Во главе "Апреля" стояли люди настолько ничтожные, что не смогли правильно сориентироваться даже в оперетте 1991 года (побег Коротича и Станкевича в США). За последующие пять лет "Апрель" не смог установить контроль даже над ЦДЛ, хотя ушлые советские писатели могли приватизировать, например... полиграфическую промышленность РСФСР. Вместо этого ничтожные советские литераторы разодрали "Союз писателей" и получили в свою собственность редакции нищих журналов. Но они не стали даже хозяевами редакций: сейчас голубая мечта главного редактора "Нового мира" или "Знамени" – отказаться от всякого подобия независимости и сесть на дотацию, выплачиваемую каким-нибудь СЕРЬЁЗНЫМ человеком.

Интеллектуалов большевики ненавидели всегда. Сначала они их просто уничтожали: морили голодом, расстреливали, высылали из страны. Потом решили сделать поумнее: опустить социально, превратить "господина профессора" в нищего "совслужащего". Для этого над сословием "нужных белых людей" было последовательно проделано несколько операций:

во-первых, "набивание в родственники-. Коммунисты провозгласили величайшими учёными, равными Павлову и Докучаеву, Ленина, Сталина, Богораза, Лепешинскую;

во-вторых, увеличение общего количества учёных в 1000 раз. Это азбука некомпетентного управления. Есть у премьер-министра один зам-умник. Сделать пятнадцать первых заместителей и сорок шесть вторых, назначить умника одним из вторых заместителей. Пускай постоит в прихожей, подождёт: умников-то как собак нерезаных, а я один;

в-третьих, ликвидация всех льгот, включая освобождение от службы в армии, и выплачивание зарплаты не выше зарплаты старшего мусорщика.

Соответственно, при самомалейших проявлениях либерализации интеллигенция должна была:

во-первых, занять чёткую антикоммунистическую позицию: "Ленин и Мичурин шарлатаны, подонки, не имеющие никакого отношения к академической науке@;

во-вторых, провести кардинальную чистку и лишить звания учёного и вообще образованного человека 50% советских физиков и биологов и 95% правоведов, историков и философов;

в-третьих, добиться реального самоуправления академической науки, со всеми вытекающими отсюда последствиями: уровень доходов в 5-10 раз больше среднего по стране; система социальных привилегий для интеллектуальной элиты; создание светил науки с непререкаемым общественным авторитетом (вроде академика Лихачёва, но с гораздо большим влиянием и не как исключение, а общим числом в 50-100 человек); учреждение собственных общественных организаций, оказывающих непосредственное влияние на международное общественное мнение, и т.д. и т.п.

Вместо этого интеллигенция покорно заглотнула коммунистическую наживку, не сказав хотя бы главного:

"Нет, мы не профессора, а полуобразованные, издёрганные и униженные люди, но и вы, "товарищи", извините, не министры и не губернаторы, а наглое хамьё. Хамьё, уничтожившее 66 миллионов русских людей. И думать вам надо не о "приватизации", а об "эвакуации": "Вот вам Бог, а вот и порог".

Они думали надо уступить, хамы поймут, хамы поделятся. Но Ленин писал: "В детской "добровольная уступка" указывает лёгкость возврата: если Катя добровольно уступила Маше мячик, то возможно, что "вернуть" его "вполне легко". Но на политику, на классовую борьбу переносить эти понятия кроме российского интеллигента не многие решатся. В политике добровольная уступка "влияния" доказывает такое бессилие уступающего, такую дряблость, такую бесхарактерность, такую тряпичность, что "выводить" отсюда, вообще говоря, можно лишь одно: кто добровольно уступит влияние, тот "достоин", чтобы у него отняли не только влияние, но и право на существование."

За это же время советская интеллигенция нашла себе врага – Дмитрия Галковского. Вот главная опасность. Галковский – нигилист; литературный погромщик; агент ЦРУ и КГБ; хам из коммуналки, которому "не дали квартиру". И тем не менее, я, сейчас, после вашего, даже не духовного или общественного, а просто ФИЗИЧЕСКОГО банкротства, говорю: давайте объединяться, давайте перешагнём через идеологические, социальные и даже расовые предрассудки. Давайте осознаем, что следует наконец изгнать из среды интеллигенции графоманов и лжеучёных и объявить бойкот советской власти, которая не имеет никакого права, ни морального, ни исторического, на диалог не то что с народом или интеллигенцией, а даже с собственным следователем. "Мы их повесим молча", – как сказала Зинаида Гиппиус.

Ограбленный, замороченный за 75 лет народ никогда не станет активной политической силой. Но того, что он не поддерживает в своей массе коммунистов, и так более чем достаточно. Интеллигенции не будет никто помогать. Но ей никто не будет и мешать. А это, по русским условиям, необыкновенно много. Впервые со времени своего возникновения образованный класс России не находится среди враждебного окружения. Против него – не "мир", а такое же "сословие". Борьба же с "сословием" вовсе не безнадёжна. У интелектуалов есть сейчас исторический шанс изменить общую тенденцию, прекратить разрушение страны и начать подлинное обновление России. Путь к этому лежит прежде всего в осознании собственных ошибок, в отчётливом понимании меры исторической ответственности, возложенной судьбой на наши плечи.

Надеясь на посильное участие в этом процессе, я хочу, чтобы мой журнал стал одновременно журналом русской интеллигенции, одним из культурных, политических и духовных центров объединения образованных людей России.

г) Развитие личности, воспитание уважения к человеческой индивидуальности.

Я назвал свой журнал "Разбитым компасом" Как и любой нормальный, то есть живой, символ, это название способно к многоуровневой интерпретации.

В слове "разбитый" одержится безнадёжность: "разбитые иллюзии", "разбитая жизнь". Слово "разбитый" – разрозненное, разбросанное. "Компас" – вполне однозначное, логичное, это – "математическая точка", упрямо и последовательно разбивающая мир на правильные сегменты. "Разбитый компас" – это разбитая цельность, потерянная точка отсчёта, сломленная воля. Это отринутая личность и вообще личностное начало. Когда человек, "мера всех вещей" – НЕ НУЖЕН. Что мне, Дмитрию Галковскому, вот уже на протяжении 36 лет говорят денно и нощно. И что мне на протяжении тех же 36 лет представляется – я не говорю по отношению ко мне подло, жестоко, пошло и т.д., а просто НЕВЕРНО. И я в этом убеждён очень глубоко. Это ОШИБКА. Советские интеллигенты может быть окончательно исковеркали мне жизнь, но ничего этим не доказали. Интерес к человеческому "я" существует, в этом направлении движется наше общество, и я даю естественные и достойные формы индивидуальному сознанию в современном русском мире. Этому и посвящён "Бесконечный тупик". Шестидесятники сфокусировали первобытный коллективизм советского мира до уровня социальных типажей. В литературе описание функционирования колхоза, фабрики или, на худой конец бетономешалки, было заменено описанием душевных движений "крестьянина", "интеллигента", "юноши", "старика", "женщины" или, опять же на худой конец, "мещанина". Но на этом "увеличение резкости" или остановилось, или было остановлено рукой государства. "Я" человека, его "Личность" так и остались расплывчатым пятном. При этом именно в 70-е и 80-е годы уровень персонализации достиг в Советской России фазы индивидуального сознания, и, собственно, все беды "перестройки" таятся в несоответствии между реальным уровнем индивидуализма и инфантильными формами его осуществления.

Мой журнал носит подзаголовок "журнал Дмитрия Галковского". Это не означает, что я его единственный автор или абсолютный собственник. Просто мне хотелось таким образом подчеркнуть, что мой журнал Частный. Это чЕстное мнение чАстного человека, чЕстное в том числе и своей подчёркнутой чАстностью. Я сознательно ставлю в центр себя, Дмитрия Галковского, но не потому, что страдаю манией величия, а для того, чтобы приучить очумевшего от интенсивной социальной жизни бывшего "советского человека" к тому, что он – человек просто, без уточняющих и по сути ненужных прилагательных. Не "советский гражданин", не "литератор", "инженер" или "учёный", а конкретный человек со своей индивидуальной судьбой. Он таковым давно и является. Просто он к этому "не привык", и его надо немножко "приучить", показать, "что так можно". Можно, например, и под полемикой подразумевать не инвективы и диагнозы, вслух зачитываемые привязанному к столбу "оппоненту", а диалог, беседу двух автономных личностей. Мой журнал принципиально открыт, принципиально рассчитан на диалог именно из-за подчёркнуто частного характера. Это журнал не "истории", "философии", "литературы", "интеллигенции", а журнал "Дмитрия Галковского". С которым в свою очередь могут общаться не "правительственные круги", не "общественное мнение", а только вышедшие из-за фирменных ширм конкретные люди.

И в этом смысле "Разбитый компас- есть "правильно разбитый компас", компас, аккуратно разбитый на положенные 16 частей. Мой журнал – это не только необитаемый остров, куда загнала автора-неудачника литературная жизнь, это, с другой стороны, отлаженный и выверенный филологический механизм, который, дай ему волю, за год сожрёт всю периодику РФ. Воли, то есть денег, конечно, не дадут, но я, как мне кажется, свою позицию нищего аутсайдера всё равно превратил в позицию конструктивную и рациональную.

3. Толстый журнал.

И наконец последнее.

Часто говорят, что сейчас мы являемся свидетелями некоего естественного культурного процесса, а именно перехода к "специальному знанию", в результате чего старые толстые журналы, журналы "просвещённого дилетантизма", объединяющие под одной обложкой художественную прозу, поэзию, научные статьи, памфлеты, эссеистику, библиографию и т.д., уходят и уже ушли в прошлое.

Это вроде бы верно, если учесть, что тираж, например, "Нового мира" за последние годы упал более чем в 100 (!) раз. Однако где же обещанные журналы специализированные? Где журналы по русской истории, немецкой философии, американской социологии? Таковых или нет вообще или таковыми притворяются означенные выше "химеры обыкновенные эфемерные". И это при том, что сейчас издаётся большое число книг по всем отраслям гуманитарного знания, и книги эти раскупаются хорошо.

Наверное, всё-таки дело не в изменении национальных черт. Ведь толстые журналы – своеобразная "национальная черта", этой традиции больше двух столетий. Другой журналистики в России и не было. Даже советская власть, перебив и перековеркав всё, что можно, эту ФОРМУ интеллектуальной и духовной жизни изменить не сумела. Возможно ли это сделать сейчас? Да и зачем? Уже здесь неестественность, попытка не быть, а "казаться". "Разбитый компас" является по своей структуре и общему замыслу типичным русским толстым журналом хотя бы потому, что я русский, я живу в России и мне так удобно. И русскому читателю – удобно, я это знаю прекрасно. Кризис советских толстых журналов возник не потому, что эти журналы "толстые", а потому, что они "советские", то есть "казённые". А "казённое" в России не любили никогда.

Для издания "Разбитого компаса" у меня на самом деле нет ни сил, ни средств. И тем не менее я его издаю и буду издавать дальше. Потому что мой журнал НАСТОЯЩИЙ. Это не нэповская контора-однодневка для отмывания денег и не приватизированная советская фабрика, в которой "спасаются" несколько десятков литературных чиновников. Так что мы ещё посмотрим, "кто кого". Со мной спорить у вас "денег не хватит". У вас за плечами – 75 лет советской власти. У меня – тысячелетняя русская история.

Дмитрий Галковский

23.01 - 28.11.1996 г.