Травля

Разбитый компас № 1

(Высказывания по поводу Галковского в советской периодике)

1. Долго думала, стоит ли расходовать серое вещество на ответ Дм.Галковскому <...> Не отношу себя к слабонервным и потому не позволю себе, конечно, ответных грубостей. Лишь спрошу Дмитрия Галковского, сколько ему было, положим, в 1987-м? Между прочим, к его тогдашнему возрасту Лермонтов уже умер. А я что-то не припомню такого имени - Галковский. Не значит ли это, что свободу выкрикивать, что вздумается, устно и печатно, он не завоевал, а получил в готовом виде из рук "шестидесятника" Горбачёва. Не правда ли, безудержно "поливать" этого "шестидесятника" в "Независимой" 91-го не совсем то же самое, что перечить ему в "Московских новостях" ну хоть в 88-м? Кто-то вспахал почву, кто-то её удобрил и засеял, кстати говоря, теми самыми семенами, из которых взошли нынешние витии. Смелость им, хвала аллаху, более не требуется. А вот благодарность не повредила бы, поскольку исключает пляски на празднике неуважения. (28.11.91, "Экран и сцена")
2. Эти люди <поколение галковских> лгали с рождения, с детского сада. Вместо того, чтобы "набить морду подлецу", как делали их неразумные предшественники, они бежали жаловаться воспитательнице. <...> Уже тогда ни во что ни веря, они становились поочерёдно октябрятами, пионерами, комсомольцами, партийцами, демократами. <...> Мертворождённое поколение - брежневские ничтожества. Сейчас пытаются рассуждать о Бердяеве и Соловьёве. Упрекают шестидесятников в невежестве. Но ведь это ещё одна ложь. Это просто историческое стечение обстоятельств, что для них было закрыто то, что открыто сейчас для всех. Но в конце концов при чём здесь Бердяев с Соловьёвым? Ведь это всё для форса, для понта. Разве от них вы "тащитесь" и "балдеете"? А, семидесятники? Ведь искренний, щенячий восторг вызывают у вас главным образом различные дебильные боевики, фантастика, королевы Марго и прочая мура. <...> О, как они мне знакомы, эти мальчики и девочки с вечно надутыми, обиженными губками, с недоверчивыми, пустыми, равнодушными и злыми глазами! За что я ещё их не люблю? За смещённость их нравственных понятий. Ведь доброта для них - это пять копеек нищему, в лучшем случае - благотворительный вечер. Духовность - хождение в церковь. Предел их нравственности - честность в расчётах со своим деловым партнёром. Не более. Бескорыстия для них вообще не существует. Что такое любовь, они не знают в принципе. Хотя очень любят поговорить о ней, принимая за неё обычное "понравилась", "понравился". За их скотски-тупой практицизм, за то, что все они поголовно "физики" вне зависимости от того, чем занимаются. Вера ушла. Нет её. Другой они не получили. Остался голый чистоган. Это поколение чрезвычайно духовно ограниченно. Всё в рамках "выгодно - не выгодно", "положено - не положено", "должен - не должен". <...> Они законченные рационалисты и посему просто не способны на что-то иррациональное (а значит, гениальное). Именно поэтому бедняга Галковский не в состоянии понять, почему 17-летние девочки предпочитают не его - молодого, здорового и перспективного, а этих 60-летних шестидесятников. И не поймёт никогда. Система координат другая. (15.01.92,"Независимая газета")
3. Выпады, которые себе позволил, допустим, Галковский, они, конечно, оскорбительны, но при этом, по-моему, совершенно неинтересны и никакой общественной пользы не содержат. Галковский, по прочтении его статьи, представился мне просто невоспитанным и не очень умным избалованным ребёнком, которого всё пичкали конфетками, а в один прекрасный день не дали того, к чему он привык, и он, рассердившись, начал топать ножками. Но никому он не страшен. Страшенее тот, кто его публикует да при этом похваливает. Вот это уже безнравственно. (02.92, "Столица", №24)
4. Если бы даже была возможность прочитать книгу Галковского целиком, не стал бы этого делать: настолько она аморальна, лжива и грязна. <Да, в отечественную культуру вошло новое имя> но я утверждаю, что оно нечистое, бесовское, антиправославное, русофобское, просионистское. Невольно думается, что в нашу литературу (или куда?) пришёл литературный погромщик, разрушитель, идеолог антимира. Книга без чёткого плана <...> Я было, попытался какие-то кусочки вычленить, сгруппировать, систематизировать, чтобы помочь читателю. Но понял, что это крайне сложно и ни к чему. Во-первых, в этом случае книга Галковского предстанет в глазах читателей как нечто стройное и отработанное. Но она не такова. Во-вторых, в ней нет содержания, автор движим мутными позывами - ярлычными и осатанелыми, зачастую откровенно оскорбительными. <...> Розанов - гуманен, созидателен, предельно искрен и героичен, особенно в отношении еврейства, выпады против которого всегда опасны и нередко заканчивались и заканчиваются "загадочной смертью" тех, кто совершает выпад. Ничего подобного у Галковского даже и близко нет. Стиль его блуждает где-то между языком ярлыков и словесной абракадаброй 20-х годов. <...> Я бы это назвал "уголовщиной в слове". Но не это даже главное. Главное в другом. В наше время всеобщего нравственного распада и деградации, когда высокая мораль замещена бесовской нечистью, когда на первые роли вышли предатели и изменники, убийцы, мафиози, "воры в законе" и палачи народа, неизбежно появляются и их выразители, идеологи тотального вырождения. Именно таким и предстаёт в своей "чёрной" книге Галковский. <...> Кстати, он не приводит никаких пояснений, только ярлыки, недопустимые обзывания (хуже матерных!). Внимайте ему, он - мессия! Видимо, таким и ощущает себя Галковский. Он постоянно, ничуть не смущаясь, говорит о своей врож- дённой гениальности. <...> Дальше читаем: "В интеллектуальном отношении русские слабенькие". И это о народе, который только в XIX веке, по моим подсчётам, породил более 60 гениев (из области техники и точных наук я не беру, так как недостаточно знаю их уровень, но они тоже есть), каждый из которых в любой другой стране был бы номером один и не исключено, что единственным гением. Нет, ослеплён Галковский и ослеплён злокачественно. Он если и видит, то не то, что есть, а то, что хочет. Зрение у него не такое, чтобы дали обозревать, а такое, чтобы уродовать высшее. Галковский нагнетает русофобию. <...> Так и хочется спросить Галковского: хоть что-то хорошее было в русском народе, в его культуре? Выходит, что нет. Так Галковский превзошёл даже самых лютых русофобов - из числа сионистов. Не сомневаюсь, что и он из них. Для него нет непревзойдённо обаятельной русской грусти, за которую даже богатые европейцы готовы были пожертвовать очень многим, нет гениального русского романса <...> <Галковский говорит:> "Русская личность неизбежно должна существовать". Вроде бы нормально сказано. На самом деле подло, вот продолжение: "Но пускай это будет немножко понарошку". А вот как ставят с ног на голову, как врут хуже "сивого мерина": "Русский трезвый ум, русский учёный - это прежде всего невыносимейшее начётничество и догматизм. У немцев рассудочность очень обаятельна, сентиментальна, культурна". Культурна? А во время войны русских младенцев головками об печку... Дальше - ничуть не лучше: "Русский историк - это нечто невыносимое. Еврей-учёный - какая весёлость, ироничность, лёгкость, свобода. Русский - зуда. И зудит, зудит, зудит. Тупость чудовищная... Извилин мало, зато кожа толстая. Русский учёный безобразен". Вот он, расизм в наихудшем виде! И это о Ломоносове, Карамзине, Менделееве! Идеи Галковского распространяют дух склепа. Некоторые страницы нельзя читать без мук. Как и это: <...> "Люди едут с миллионов кв. метров (заметь, читатель: не отовсюду, а с "кв.метров"- автор статьи) в какую-нибудь Оптину пустынь... на икону - плюнуть". Но Бог поруган не бывает. Недавно сам побывал в Оптиной пустыни, за два дня (вечером и утром) десять часов находился в храме. Молится народ, и гораздо больше, чем когда-либо с 1917 года. Если же и плюются, то не на иконы (их целуют, на колени перед ними и поклоны до земли), а на тех, кто хочет (вместе с Галковским) отнять всё, в том числе и веру. <...> Уже и по святым пошли! Подобной клеветы не было ещё на белом свете! Таким, как Галковский, порядочные люди руки не подают. (04.92, "Русский вестник", №21)
5. <В романе Д.Е.Галковского "Бесконечный тупик"> его герой Володя Одиноков с комической яростью расправляется с Владимиром Соловьёвым <...> Увы, мальчики всегда приходят в мир, где "места заняты". Заняты высоты гениальности, и пройдены глубины мудрости, разобрана слава, другим достались драгоценные крупицы любовного понимания, и даже трагедия воплотилась в судьбе других. <...> В западном романе давно протоптана тропинка в "эротику", как последнее прибежище свободы личности: рано или поздно появится женщина, которая возьмёт своими тёплыми руками умную голову и положит на свою безжалостную грудь - грудь самой жизни. Но для русской традиции спасительный уход в интимную сферу неприемлем - нам бы "мысль разрешить". К тому же Володя Одиноков - мальчик книжный. (Да, насчёт "Володи" - герой замечает, что его зовут вовсе не Володя, но это единственное имя, которое к нему применено в опубликованных фрагментах и на которое он отозвался...) <...> все вокруг ферзи и слоны и, главное, признанные за таковых. А ты-то пешка или вообще ноль. Нестерпимо. Между прочим, я не раз слышала от студентов (обязательно от мальчика, журналиста, обязательно с младшего курса) признание, что хочется в конце концов взять в руки автомат - и... Самым тяжёлым и мешающим "ферзём" для Одинокова оказался Чехов, и наш Володя взял автомат... Он расстреливал своего противника даже на смертном одре: пристально вгляделся в предсмертные письма и предсмертные минуты Чехова <...> Хотя тут тоже можно предположить пародийное заимствование: вспомним, с какой беспощадной трезвой пристальностью автобиографический герой книги "Бодался телёнок с дубом" рассматривал пьяного А.Т.(Твардовского), рисуя перед читателем "ревущего буйвола в трусах". А здесь Одиноков (!) смотрит на Чехова, залезая ему в сердце и лёгкие, врываясь за ним в уборную и т.д. <...> Д.Галковский и жалеет своего героя, и беспощаден к нему, приписывая бедному гению вдобавок ко всему ещё и интеллектуальное мародёрство. Наверное, слишком широко принимая и без того опасную формулу Мольера "Я беру своё там, где нахожу его", "мальчик" берёт чужую мысль, провозглашает как свою, а потом с невинным видом "иллюстрирует" словами того, у кого он её... присвоил <...> Непонятно другое: почему Володе позволяется таскать чужие мысли и выдавать их за свои не только в рамках этого приёма, но и тайком? Тут уж трудно усмехнуться на самонадеянную наивность героя и приходится с недоумением взглянуть на автора. Так, в одном из своих "примечаний" Володя приводит летописное свидетельство о Серафиме Саровском: ту сцену, когда святой, юродствуя, изображает перед девушкой, которая мечтает стать монахиней, беременную женщину. На это духовное надругательство герой отзывается с истинной горечью и человечностью. И читатель, прекрасно помнящий, какая вакханалия (с казаками, ОМОНом и чёрной сотней) была устроена вокруг обретения мощей св.Серафима, уже готов поверить, что Володя, несмотря на мальчишеский нигилизм, наивное самомнение, злые капризы, действительно способен на твёрдую независимость мысли... читатель уже готов поверить, но вдруг спохватывается: при чём же тут Володя? Это же Мережковский! Да ведь весь эпизод - и летописный отрывок, и горестный отзыв - целиком списаны из статьи Мережковского "Последний святой"! (Полное собрание сочинений Д.С.Мережковского, т.XIII. - М.1914 с.131-132.) За что, интересно, такое плагиаторское неуважение к Мережковскому? (1) (10.92,"Знамя", №10)
6. Я <...> ознакомившись с новым сенсационным произведением Дмитрия Галковского, некоторое время рвал, метал и скрежетал. Потому что уж больно противное сочинение, а кайфа от созерцания помоек я до сих пор ловить не научился. Тонкие же расчёты беспечно тупикового философа мне надоели ещё год назад. Право, трогательна его увереность в том, что половина читателей очередного создания мигом, как зверь завоет, другая - заплачет, как дитя, а малочисленные идиоты, не попавшие в эти разряды, ощутят себя в позиции <...> Ильи Муромца на развилке <...> Такое положение особенно комично: оно подразумевает обе якобы отвергнутые возможности (отрицание - принятие), но не даёт выхода энергии; читатель начинает нервничать, спорить с самим собой, по новому сердиться на автора "Восьмиугольного квадрата", по-новому с ним соглашаться. Постепенно мир, история, культура, словесность, политика, газетное, швейное, консервообрабатывающее дело заменяются торжественно непристойным бюстом сочинителя, которому только того и надо. <...> Посылка всех без исключения сочинений Галковского совершенно неоспорима. Сочинитель убеждён в том, что он прекрасен, мудр, свободен, велик и рождён для всеобщей любви. Так оно и есть. Всякий человек прекрасен, мудр, свободен, велик, всякий рождён для любви. Отказывать Галковскому в обладании всеми мыслимыми и немыслимыми совершенствами только на основании того, что он плохо воспитан, любит скандалы, неоригинально мыслит, не уважает других людей, не чувствует чужой боли и составил себе представление о Гоголе исключительно по книгам Розанова и Набокова, значит, во-первых, быть несправедливым, а во-вторых, уподобляться самому Галковскому. Радостно признав совершенство автора "Колхозного еврея", с не меньшей радостью констатирую: всё то же самое можно (и должно) признать за антигероями его подзатянувшегося сочинения. В том числе и за тем, кто, не овладев изысканным искусством полемики, не хочет видеть многоходовые комбинации Галковского, игнорирует его ловушки и капканы и не обращает внимания на истерические выкрики строителя скучноватого лабиринта: "Сдавайся! Ты убит! Падай, а то играть не буду!". "Ну и не играй, - скажет близорукий супостат. - Я и не нанимался к тебе в партнёры". Так скажет близорукий супостат, якобы низверженный Галковским, плюнет и пойдёт дальше. И будет прав. <...> Я-то твёрдо знаю, что Галковский не кукла, изобретённая мной в часы досуга. Я-то понимаю, что есть такой человек. Допускаю, что с другой биографией. Например, такой: еврей, 48 лет, женат на дочке генерала МВД, живёт под Сан-Франциско, эмигрировал в 1984 году, тексты передаёт через подставных лиц, среди которых выделяются фигуры арабского террориста, интуристовской переводчицы, рафинированного переводчика древнекитайских стихов и одного ультрарадикального деятеля из "Демократической России". Всё это дела не меняет: существует Галковский, гонит свою чернуху, умиляется себе любимому и шибко не любит всех, кого изобрёл (если изъясняться на его жаргоне), всех, с кем встречался, о ком пишет, кому писания адресует. <...> Здесь нельзя встретить свежую мысль. Самые экстравагантные пассажи обязательно напоминают нечто уже произнесённое. Самые экстравагантные пассажи идут под заезженную фонограмму. Оно и понятно. Аудитория заранее расчленена на вовсе беспамятливых (эти должны "балдеть" от остроты прозрений), помнящих довольно много или даже всё (эти должны "тащиться" от "неожиданных" сопряжений и удовлетворённо бурчать что-нибудь про постмодернизм) и, наконец, помнящих одни сюжеты, но забывших о других. Это особенно важная группа. Крутится-вертится интеллектуальная шарманка, и вдруг: ба-бах! <...> Народ весь в Хайдеггере, в крайнем случае - в Кассирере, а тут такая публицистическая раскалёнка! <...> Или иначе: масоны, золото, гэбуха, шпионы, и вдруг, ба-бах! Бердяев умом не блистал! Силища! Народ весь в "Дне", в крайнем случае у голубого экрана, а тут такая философичная метафизичность. Полный улёт! <...> И вот здесь-то, друзья, пора вернуться к началу <...> к вашему справедливому гневу. "Только все скверные мои мысли берёшь, а главное - глупые. Ты глуп и пошл. Ты ужасно глуп." Помните откуда? Это Иван Фёдорович Карамазов кричал в кошмаре своему ночному посетителю. И именно эти слова вертятся на языке сейчас, именно так хочется говорить с сообразительным учеником творца разного рода поэм. Всё проболтанное Галковским было уже сказано: умно или глупо, в шутку или всерьёз, но СКАЗАНО: что-то он ворует, что-то пародирует, что-то опошляет, что-то отшлифовывает. И радостно потирает руки, задумывая очередной отрезок своего (чужого) достославного (безответного) сочинения (плагиата) "Зеркало русской жизни как в высшей степени еврейское произведение". Покричав для форсу про "хозяина", умница наш предугадал рывок на "самозванца". Зная, что “человекобожество" его яйца выеденного не стоит, он, со зримым усердием прикидываясь счастливым, прельщает новой химерой: это я, дескать, к Ивану Карамазову хаживал и вам всем когда-нибудь да явлюсь. Страшно аж жуть, как пел герой ненаписанной энциклопедии, обеспечивший новому Дидероту год общественного внимания. Год истёк. "Вислоухий пакет" не напечатан. Двигаться вперёд нужно. Следующая станция: дебош в ЦДЛ. Поезд следует до станции Нью-Йорк. Все желающие могут проанализировать развитие темы будущей эмиграции нашего демиурга-антихриста- мужика-борца-скандалиста-нищего. Последнее существенно - именно в такой маске легче всего подбираются к зияющим вершинам. "Жрать нечего" - это аргумент. Гениев надо кормить. Холить. Лелеять. Без гнева, пристрастья и надежды на взаимность. Вам, любезные друзья мои, хорошо. Не понравился вам осколок "Среброликого лопуха" - позвонили мне и душу отвели. А ему и позвонить некуда. Вам, коллеги, сладенько. В одном, другом, пятом, десятом месте - облом, вы в пятьдесят девятое сунитесь, всё будете свой воз везти, стенку лбом прошибать, статьи писать, книги читать, колотиться рыбами об лёд для того, чтобы жизнь выявила свой скрытый, но великий смысл. А ему что делать, если Ленина и Набокова уже прочёл, над русским народом и Евгением Сидоровым уже возвысился, известную многостраничность буквами уже заполнил и русским философом уже стал? А вы ещё сердитесь! Пожалеть человека надо. Нет, друзья мои <...> знающие, что человек на земле - работник и что нет счастливее участи. Нет, я не призываю скинуться на издание "Бесконечного тупика". Была у меня некогда такая мысль, да вся вышла. Побережём свои масоно-кулацкие денежки - не до галковского. (Хоть и очень он художественно клянчит, петиция на две полосы - это производит впечатление.) Перебьётся. Но сердиться не на что. И раз в месяц накормить обедом (в общепите) вполне можно. Мы пока ещё живы. Комнаты, как прежде, как всегда, завалены книгами. Поговорить есть с кем. И вообще: "Мороз и солнце; день чудесный!" (05.12.92, "Независимая газета")
7. Никакой полемики у нас с Галковским не будет. Для спора нужны хоть какие-то точки соприкосновения, наши же взгляды с Галковским полярны абсолютно. Именно таких, как Галковский (а не Бердяева и Кондратьева), имел, я думаю, в виду Ленин, когда назвал интеллигенцию "говном нации". В одном Галковский прав: сейчас маятник Истории качнулся в сторону таких, как он. Но ведь маятник есть маятник, и он со временем неизбежно пойдёт в обратную сторону. Мне, марксисту, это виднее, чем кому бы то ни было. Наши прадеды, красные комиссары, таких, как Галковский, в 18-м ставили к стенке без суда. Придёт время - повторим. Не мы - так следующее поколение. (17.12.92, "Независимая газета")
8. Статья <Галковского> была особенно эффектна, потому что автор смело называл себя гением и подлинным хозяином культуры, требуя освободить место. Крикнуто, плюнуто и свиснуто было высоко <...> Филиппика походила на фекалию. <Галковский не задумался:> Так может и я, маргинал несчастный, случайно гоним и все мои ненапечатанные книжки - вздор и бессмыслица?.. Может я по мозгам и нервам просто потенциальный секретарь райкома, которого сгоряча свои отвергли? (05.01.93, "Независимая газета")
9. <Дмитрий Галковский> всё делает для того, чтобы занять место "теневого лидера" сегодняшней словесности; но я ничего говорить о его писаниях не желаю, ибо есть явления, которые следует не обсуждать, не бранить (на брань и обсуждение, как всякая провокация, они и рассчитаны), а подвергать умолчанию. (01.93, "Лепта", №1)
10. Творения Галковского вызывают во мне желание, аналогичное порыву <...> острый обломок бутылки убрать с проезжей части дороги. <...> <Галковский> якобы работал на заводе Лихачёва. <...> почему бы "любезную природу", весь ДОМ, что породил русскую речь, нам не любить? Не платонически, а, как и полагается в любви, жить с нею и на ней! И хорошо бы, если право на эту последнюю любовь пришлось оборонять лишь от Галковского <...> Книгу издать не может: "неинтересная"? Вот как-то в книгу эту мне не очень верится: не скажет автор так о детище своём - "полторы тысячи страниц" и всё, в духе недавней экономики, "по валу". Нет, это взгляд со стороны. Надувной танк. Муляж! А потому и в остальное всё уже не верю, даже в коммуналку. Опять пытаюсь вникнуть - нет ни сочувствия, ни возмущения. <...> Скажите, если ранее, колонкой выше человек всё же более или менее логично рассуждал и начинает вдруг то жаловаться, то грозить и почти плакать, то похваляться: "...я умён зрелым умом ... интеллектуала", "Я - философ", и опять - "я нищий... жрать нечего" <...> что вы подумаете? <...> нам-то господа, что недоставало до догадки? Запаха соответствующего, растрёпанных волос да слюнявых губ? Хотя и сам уже было подумывал, возможно статья Галковского не вся одной и той же рукой написана. <Автор одной из статей о нём> готов допустить, что Галковскому 48 лет и живёт он под Сан-Франциско. Да пусть даже действительно продукция "Галковского" - плод коллективных усилий каких-то окололитературных Кукрыниксов, ну и что? Какая разница, несколько человек или один, но в разных градусах сотворили этот скандальный шар-колобок, что, по признанию Немзера, "портит нравы и помрачает рассудок"? Зачем? Для чего нужно сейчас бензинчиком на угли? Но если "звёзды зажигают", тем более на газетных страницах, значит, так нужно было. А безымянным читателям, как неизвестным солдатам, не положено знать, ради чего, да за что их так. (05.02.93, "Независимая газета")
11. Читаю в военных записках известного писателя описание дома, где он останавливался со своей частью: "В комнатах висят оборванные провода, поломанная мебель... на полу книги - по медицине, инженерии... Масса учебников, тетрадок, исписанных аршинным детским почерком... И всюду говно, даже на столе, печи, подоконнике, в колпаке висящей лампы. Я вначале не понимал эту страсть людей гадить на покинутых местах - домах, дворах, садах. Потом попробовал сам и нашёл в этом удивительное удовольствие. В разрушенном доме приятно накласть не в одном углу, а всюду, насколько хватит, отложить свой человеческий (!) след. То ли приятно делать запретную в обычных условиях вещь, то ли в этом выражается презрение человека, его вражда ко всякому хаосу, неустройству. Людей тянет испражняться на развалины." <...> Боже нас упаси обвинять автора "Бесконечного тупика" в "подстрекательстве", но есть всё же "невинная перекличка" с теми, кто сегодня, уловив дух времени, с удовольствием оставляет в нашем культурном пространстве свой "человеческий след". (03.03.93, "Известия")
12. Претензии господина Галковского к поколению шестидесятников вообще очаровательны своей непосредственностью. Конечно, тут не без игры, не без провокации, не без попытки учинить скандальчик, дабы привлечь к себе внимание, не без преувеличения. Но это та игра и то преувеличение, с каким подвыпивший играет пьяного: только собрался выйти в свет, глядь, а там давно расположился светский Лев Александрович Аннинский. А мало того, что этот свет ему застит, так ещё и положенных Галковскому по тому же биологическому закону девочек-восьмидесятниц притягивает. Как тут не рвануть рубашку, то бишь китель на груди и не возопить: "Караул! Экспроприируют!" Но ведь иной, ощутив эту жгучую зависть, смолчал бы - из робости или из того, что не всякое же чувство нужно немедленно обнаружить и тем паче обнародовать. Тут господин Галковский показал смелость, потребную уже для того, чтобы в присутствии дам обнажить свой комплекс и всласть выписаться. И выиграл. Его пригласили в великосветский клуб, посадили на равных с тем, кому он так страстно и мучительно завидовал, и даже дали сказать свободное слово. Но господин Галковский и тут остался так же верен себе, как те большевики, под которых он косит своим прикидом: снова вытащил свой комплекс и оросил собравшихся живительной струёй своей поколенософии. Остаётся надеяться, что эта уринотерапия будет полезна. (04.93, "Знание-сила", №4)
13. Утверждения <Галковского> с фактической стороны странны и нелепы, но как феномен мысли забавны. <...> Галковский целиком литературен. И, как все наши литераторы, не очень умён. Он выучился, как надо играть "от противного" - и всё дует в одну дуду. <...> Полемист в нём конечно сильнее мыслителя. И в полемическом угаре он без конца врёт. <...> Вообще русскую культуру Галковский вроде бы знает, читал кое-что (понятно, отрывочно, чересполосно: об одних авторах совершенно неприличные подробности, о других - ни слова). Западную культуру он не знает, кажется вовсе. Во всяком случае, никаких следов её на страницах "Тупика" мы не обнаруживаем. Из западных философов он знает, кажется, одного Юнга, остальных понаслышке (да и Юнга, вероятно, понаслышке). В философии, конечно, ничего не понимает (считая себя, естественно, философом). (Некоторые пассажи данной статьи написаны "под галковского", так что прошу читателей не обращать внимания, если не всё в них точно.) "Деятельность по- русски носит элемент бредовости", - пишет Галковский, что он блестяще сам и доказал своим произведением. <...> Удивительно, как в нашей стране можно легко молоть "правильную", вполне "здоровую", но никому не нужную чепуху. Спорить при отсутствии собеседника, раздавать скороиспечённые оплеухи - веером, словно из пулемёта с тачанки <...> Галковский сам не сознаёт, насколько нечётко, несерьёзно и ребячески мыслит - в полном соответствии с советским духовным гештальтом. Это Коля Красоткин постсоветской философии, уже переболевший "Вехами". Тем он, собственно, и забавен. Жаль, что в последней статье он срывается на банальное околополитическое резонёрство. <...> Лет в шестнадцать Коле Красоткину положено увлечься Ницше. "Социальная проекция философии - интеллектуальное господство, холодное и беспощадное, не прощающее никогда и ничего", - распускает пары наш философ. Каин и Манфред. Хлоп об стол: вот мой мандат! Нужен, нужен такой мандат Галковскому, и он спешит выдать его себе сам. Ещё немного, и пойдёт старушек топором убивать. Об этом мандате в "тупике" ни слова. И от его отсутствия леденит, как от большой дерзости: да как ты смеешь, да кто право дал?! Теперь Галковский разъяснил и извинился: оказывается, интеллектуально беспощадным он был из чувства долга. Утверждая такое, надо быть уж совсем неуязвимым, а то как бы не попасть в смешное положение. <...> от книги остаётся впечатление огромной пустоты, в которой поблескивают там и сям немногочисленные звёздочки, почти скрытые общей хаотической массой текста. Текста, губящего текст. Вроде как из любви к еде выбирается не гурманство, а обжорство. И вот чрезмерность губит удовольствие. Конечно, Галковский назвал бы это проявлением русского духа... И самодовольно заулыбался бы. А потом стал бы браниться. Опять проявление русского духа. И так бесконечно. Бесконечный тупик. (13.05.93, "Независимая газета")
14. Галковский - вообще фигура уникальная. По сочетанию природной одарённости и какой-то старательно воспитанной разнузданности. За три-четыре года успел покусать всех, кто попался на глаза: шестидесятников, коммунистов, сталинистов, либералов, Окуджаву, Золотусского, Мамардашвили, Зиновьева... Осведомлённость редкостная, готовность памяти прекрасная, знаний - вагон: все тридцать лет сознательной жизни грыз книги, да и сейчас, похоже, не вылезает из библиотек. Но какая-то не "библиотечная" прямота выражений. А может именно библиотечная <...> Люди, представляющие себе облик Дмитрия Евгеньевича хотя бы по портретам, наверное, усомнятся, что он способен ударить человека прикладом. У него и на вивисекцию вряд ли достанет жестокости. Вот призывать, указать, подначить - это пожалуйста. <...> Галковский, несомненно, самый отчаянный из птенцов, вылупившихся в кожиновском гнезде (2) На всё готов. <...> допустим <что это> не игра. Страшная правда. Галковский выговаривает то, что не каждый идеолог "Памяти" решится сказать вслух, да и не додумается <...> Всё "опустить" и среди месива недожизни воздвигнуть Россию: форпост западной культуры. Что-то вроде Англии, возвышавшейся над грязным океаном. <...> Неохота мне быть "белым". Стыдно. Если азиатов начнут сгонять в газовые печи, - я азиат. <Без "полуазиатской полуевропейскости"> нет России. Есть что- то другое: белое, ослепительное, с отмытыми от крови прикладами и хорошо проваренными шприцами. Без нас. (08.08.93, "Московские новости")
15. Я прочёл, возможно, все известные биографии Гитлера. И сам рылся в архивах. Никогда никого он не ударил не только прикладом, но и кулаком. <...> Избавь меня Боже сравнивать Галковского с Гитлером. Когда фильм с записью саркастической речи Гитлера в рейхстаге прокручивали на Нюрнбергском процессе, то (ожидавшие смерти) подсудимые снова ХОХОТАЛИ, как они хохотали в рейхстаге. Галковский же, возможно, не заставил ни разу в жизни улыбнуться даже свою жену, если таковая у него есть. Гитлер-гений зла, а Галковский - злобная бездарность (3), чья "природная одарённость" видится разве что Анненскому и редакторам тех российских журналов, которые печатают его галиматью потому, что журналы - толстые. Галковский - даже не Жириновский.<...> По своему дремучему провинциализму Галковский напоминает Чернышевского и других бездарных русских фурьеристов, нигилистов и марксистов прошлого. Но как истребитель человечества - он человек XX века, сталинист-нацист. (08.09.93 "Вечерняя Москва")
16. Было бы бесполезно пытаться разъяснять <...> <Галковскому>, что талантливых хамов в культуре не бывает <...> Оскорбляя людей замечательных, можно впрямь обрести своеобразную значительность: остаться (если повезёт) в именном указателе к некой будущей монографии о каком-либо философе или поэте, каким-то боком попасть в историю не только давеча, но и надолго. Для этого весьма годен ставший очень ходовым - "проблемный" жанр, который можно обозначить как вселенская смазь. Два его признака. Во-первых, современный смельчак, который, надо разуметь, и десять, и двадцать лет тому назад был бы так же смел, но просто не успел показать себя за малолетством, - разоблачает и ставит на место, скажем, "интеллигенцию", или "либералов", или "диссидентов"... Притом именно чохом, именно со значительной мыслительной высоты, не опускающейся до уточнений и различений и вялой задумчивости. Но, во-вторых, очень хорошо и необходимо, когда к разоблачительным отвлечённостям, на их бреющем - без мыла и наголо - полёте добавляется несколько независимых плевков уже в конкретных лиц, на них нисколько не взирая. <Таковы статьи> Галковского, Лукьянова (4) и т.д. (21.09.93, "Независимая газета")
17. Вообще эксплуатация стилизованности русских духовных ценностей может послужить дурным примером для "мыслящего" молодого поколения. Например, литературным курьёзом стали писания некоего Д.Галковского, выбегающего к читателю с оглядкой якобы на В.Розанова в чём мать родила, вернее - с компьютером в голове, нашпигованным механической "эрудицией", на потребу игры в собственную гениальность. Как во всём книжно-отвлечённом, нетворческом, здесь всё шиворот-навыворот и не без расчёта, когда "раздевание" какого-нибудь либерала-интеллигента Аверинцева "уравновешивается" патологически хулиганскими выходками против русского крестьянства крупных "деревенских" писателей. (12.93, "Завтра", №4)
18. Можно задуматься о том, откуда в сознании Галковского возник этот оксюморон, почему "тупик" и почему "бесконечный". Рискну предположить, что не обошлось здесь без подсознания. "Бесконечный тупик" есть порождающее лоно "матушки", русской литературы и шире - русской жизни, лоно, имеющее предел, и не имеющее предела - если подумать о чадах, о потомстве. (8.05.94, "Московские новости")
19. Между прочим, на очередном вираже Галковский вцепился в Парамонова. Прикрывшись, впрочем, псевдонимом. Парамонов Галковского "вычислил" и в очередной радиопередаче цикла "Русские вопросы" ответил коротко, как бы "стряхивая с рукава" (5). (1994, "Время и мы", №123.)
20. "Новый мир" забыл про открытого им Галковского, книга его так и не опубликована, и только с приходом к власти Жириновского или ему подобных он может снова взлететь к вершинам российских "толстых журналов", а возможно, и занять место их руководителя, чтобы потом, столь же вероятно, погибнуть в застенках и стать примечанием к истории нового террора в России. (1994, "Время и мы", №123)
21. Вот на обложке стартового номера журнала "Элита" читаем: "Ум, честь и совесть нашей эпохи... Сегодня так говорят не о партии, об элите. В элиту избираются не голосованием, а судьбой". Видно она привела Дмитрия Галковского с Риммой Казаковой, Игорем Шкляревским, Ириной Понаровской, Андреем Макаревичем, а также Явлинским, Черномырдиным, Сапармуратом Ниязовым и др. в тесный кружок элиты. Вот Галковский даёт интервью "Почему вожди ненавидят мужчин. Сексологический портрет явления". Понятно: кто-кто, а Галковский-то МУЖЧИНА. Дабы никто не решил иначе, рядом с лысым портретом, где он напоминает вставшего из гроба Ленина, поместили фото нижней части Давида с красивым членом. В интервью Галковский назван "парламентским советником", "известным специалистом в области психоанализа" и человеком, который, как никто другой, знает и судит" о данной проблеме (6). (19.04.94, "Литературная газета")
22. При чтении <таких, как Д.Галковский> создаётся устойчивое впечатление, что подлинной причиной их недоразумений с правящим режимом было угнетение их "телесного низа". У нормального человеческого большинства "с этим делом" особых проблем не возникает; для психофизических маргиналов, напротив, более важных проблем вообще не существует. Процессы эрекции, дефекации, генитальные переживания для них адекватны переживанию музыки Моцарта, и не случайно их персонажи совокупляются друг с другом не иначе как с именами Розанова, Хайдеггера или Сартра на устах <...> Но ты, читатель, воспитанный на традиционно целомудренном отношении к печатному слову, всё-таки не верь этой квазифилософской белиберде. На своём жизненном пути ты наверняка сталкивался с закомплексованными, истекающими похотливой слюной юнцами, одновременно трусливыми и ненавидящими мир за собственную витальную недостаточность. Сегодня они подались в литературу. Розанов, Хайдеггер и Сартр - это так, дезодорант, интеллектуальный гарнир для доверчивых. В основе же претензия зарегистрировать свою гипертрофированную блудливость по ведомству мировых проблем человечества. Читая интимные дневники Чернышевского и Добролюбова, мы с горестным смущением убеждаемся, как много в их юности было подобного же, постыдно-генитального. Но у них достало моральной ответственности не обременять русскую литературу уклонениями своей плоти. Их ЛИТЕРАТУРНОЕ "я" аскетически безупречно. У этих совсем наоборот. То, что должно быть сокрыто, выставлено на всеобщее обозрение (7). То же, что составляет действительные заботы человечества, в их писаниях никаким инфракрасным чтением обнаружить невозможно. К тому же половина из них элементарно бездарна. Все они хотели бы быть Набоковыми, получается же интеллектуализированная барковщина, при том, что сам Барков из чисто мужской брезгливости открестился бы от подобных наследников.<...> <Галковский> возомнил себя писателем на том основании, что он прочёл много книг и, видите ли, ощутил литературный блеск набоковского "Дара". Мало ли ценителей у набоковской прозы, но никому из них до сих пор не приходило в голову ломиться по этому поводу в двери редакций с криком: "Граждане, послушайте меня!" - и с угрозами помочиться на стол редактору, если не напечатают (8). И литературные дяди и тёти печатают. Как же, жертва режима, у мальчика было такое трудное детство - не задаваясь при этом вопросом, виновато ли в его изгойстве окружение или он сам. И добро бы Галковский был талантлив. Так нет же, его записки из подполья есть циклотомическое, именно бесконечное повествование графомана о собственной творческой и жизненной неполноценности. Впрочем, здесь такой случай, когда что хулить, что хвалить - всё едино. Такому плюнь в глаза, он скажет - Божья роса, хвалителю же сам, чего доброго, плюнет в очи. Будем, следовательно, считать, что наговорили Галковскому комплиментов, и довольно об этом "enfant terrible" столичных литературных салонов (9). (05.95,"Новый мир", №5) ----1) Этот редкий пример конкретного обвинения со стороны советских интеллигентов одновременно является и прекрасной иллюстрацией самосознания подобных людей. В указанном месте я цитирую в кавычках Мережковского и совершенно не соглашаюсь с его мыслью. Для советского человека сам факт несогласия послужил выражением нескромности, примазывания ("а ты кто такой?"). Ведь для него русская культура МЕРТВА, и сам факт диалога с ней есть дилетантская отсебятина, вроде возмущения молодого археолога по поводу безобразности наскальных рисунков. "О мёртвых или хорошо или ничего." Если процитировать Пушкина "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон" и сказать, что здесь поэт имел в виду и самого себя, то уже это для советского литературоведа является плагиатом, присвоением чужого. Соответственно, если в подобном роде о Пушкине писал Лев Шестов, и вы приводите цитату из Шестова, утверждая при этом что не согласны с ЕГО мнением, то с советской точки зрения это уже плагиат у Шестова. И так до бесконечности. Отсюда понятен мой главный недостаток в глазах советских критиков. Я просто ЖИВОЙ. Если бы я давно умер, то меня бы оставили в покое уже потому, что советский критик, процитировавший, например, моё предыдущее предложение и как-то с ним не согласившийся, автоматически тоже превратился бы в плагиатора. Но поскольку я из советской культуры ушёл, то здесь советский критик и обвиняет теперь в плагиате сам себя. С чем я, пожалуй, и соглашусь. Ведь "Бесконечный тупик" до сих пор не опубликован. Опубликована 1/4 часть в десятках отрывков, как правило, с предисловиями редакции и последующей руганью. Это критика, в сущности, НЕОПУБЛИКОВАННОГО текста. А это и есть плагиат по большому-то счёту. Пьесу запретили ещё до премьеры и несколько лет пишут на неё разгромные рецензии. И получают за это гонорары. 2) С Кожиновым я познакомился в 30 лет, и отношения наши всегда строились на уровне "Вадим Валерианович - Дмитрий Евгеньевич". 3) Не всё так плохо. Я люблю свой добрый народ, поэтому на восьмой строке с.ХХ советский читатель сможет найти шутку, ему вполне доступную. 4) Бывшего члена Политбюро ЦК КПСС. 5) Прекрасный образчик "галковскомании" советской интеллигенции. Галковский появляется в зеркалах, прыгает на письменном столе, ползает по шторам, цепляется за рукава. Одним словом, "Галковского стало безмерно много". Стоит ли говорить, что под псевдонимами я не выступал и вообще в данном случае плохо понимаю, о чём речь. 6) Тоже факт из области "галковскомании". Никакого интервью "Элите" я не давал. Всё интервью - ложь, о чём главному редактору "Элиты" и было сказано, и после чего он принёс свои извинения. Разумеется, я никогда никаким "парламентским советником" не был и быть не мог ни по своим убеждениям, ни по образу жизни. Психоанализ (не как клиническую практику, а как философское направление) я, конечно, изучал, но специалистом по психоанализу, тем более "известным" (кому?!), себя не считаю. 7) Я никогда не жаловался на недостаток творческого воображения. В конце "Бесконечного тупика" помещены псевдорецензии, в которых вымышленные персонажи называют меня "агентом западных спецслужб", "постмодернистом", "литературным хамом", "фашистом" и т.д. Но всё-таки до упрёков в ПОРНОГРАФИИ я как-то не додумался. Назвать похабщиной совершенно невинный "Тупик", по сравнению с которым "Дворянское гнездо" Тургенева - эротическое произведение, дойти до такого я как-то не смог. Фантазии не хватило. Тут мы видим ещё одно доказательство известной максимы о худосочности головных теорий и роскоши форм живой природы. Любопытно, что это говорится на страницах "Нового мира". Отношения с этим журналом начались со звонка из редакции с просьбой "дать что-нибудь". При этом звонивший вежливо извинялся за беспокойство и отсутствие предварительных рекомендаций. 8) В таком стиле советские литераторы пишут обо мне вот уже более пяти лет. Я привёл лишь наиболее красочные фрагменты, к тому же выбранные из того, что было под рукой. Общий объём написанного обо мне наверняка составит увесистый том, в котором наберётся много-много 10 страничек благожелательной критики. Так как все говорят примерно одно и то же, выражая ОБЩЕЕ МНЕНИЕ, привожу общий список цитированных выше авторов: Л. Аннинский, А. Архангельский, П. Басинский, Л. Баткин, А. Вяльцев, А. Желенин, Е. Иваницкая, Н. Иванова, Я. Кротов, М. Лобанов, В. Матизен, И. Милькин, Ю. Мориц, Л. Наврозов, А. Немзер, И. Овчинникова, Б. Окуджава, В. Сердюченко, А. Турков, В. Шумский. 9) Не был я ни в каких "столичных литературных салонах" ни разу в жизни. И не буду.