Чапаевские чтения. Часть 4. Фурманов.
Книга Дмитрия Фурманова «Чапаев» была опубликована в начале 1923 года.
Как уже говорилось ранее, общее время совместной службы Фурманова (в книге - «комиссара Клычкова») и Василия Ивановича Чапаева около 5 месяцев. Большую часть этого времени они занимались приятным времяпровождением. Активных боевых действий было мало, и велись они, разумеется, без участия Фурманова, который отсиживался в тылу (кстати, он приехал «воевать» со своей женой, сестрой и братом). Затем в результате вспыхнувшего конфликта комиссара отстранили от должности и перевели в Туркестан (скорее это было повышением, а не опалой), а вскоре после этого Чапаев умудрился попасть в окружение к отступающим белым и погиб вместе со штабом.
«Чапаев» – лучшее и единственное читабельное произведение Фурманова, хотя и с ненужными отступлениями. Вероятно потому, что написано оно на основании дневниковых записей и там передаётся прямая речь Чапаева, речь образная и очень характерная; Чапаев, в отличие от Фурманова, был литературно одарён. Кстати, он однажды сказал, что сам пишет о себе, и обещал показать заметки Фурманову.
Чапаев в книге не совершает ничего героического. Это герой только в смысле литературном – герой легенды, и это сильная сторона книги. Видно сочетание легендарного образа и реального человека. Человека в чём-то обаятельного (например, наивного и стремящегося к знаниям), но одновременно невежественного, хитрого и грубого. Однако это заслуга не автора, а самой жизни. Как писатель, Фурманов ничтожен, на что ему указывали даже благожелательно настроенные литераторы-коммунисты.
В книге автор довольно неуклюже пытается изображать из себя белого (красного) интеллектуала, «перевоспитывающего» туземца Чапаева. Но жизненный опыт Чапаева был больше, и скорее он сам манипулировал Фурмановым – скороспелым большевиком, случайно вошедшим в окружение Фрунзе.
Фурманов вступил в РКП(б) только летом 1918 года. Партийный стаж у нашего «комиссара» был гораздо меньше чапаевского. У Чапаева этот стаж был липовый. Но у Фурманова он липовый в ещё большей степени. Кем был Фурманов до вступления в большевики? Как и Чапаев, анархистом. А до вступления в анархисты - эсером. Поэтому, описывая путь Чапаева к большевизму, Фурманов описывает и свой собственный путь.
Чапаев и Фурманов были очень похожи друг на друга по типу личности, а во многом - и по уровню культуры. Фурманов - это Чапаев со средним образованием и без фронтового опыта.
При этом их сильно сближало увлечение театром. Постоянные описания в книге всякого рода «художественной самодеятельности» производят фантасмагорическое впечатление, но именно поэтому соответствуют истине. В дивизии был свой театр, которым управляла жена Фурманова и в котором выступали из-под палки крепостные артисты-солдаты, в том числе играя многочисленные женские роли. Женщины в труппе тоже были, но их не хватало. Чапаев большое внимание уделял увеличению театрального реквизита и гардероба, его пополнили реквизициями из городского театра Уфы. К театру был приписан трофейный режиссёр.
Такие театры были по рангу положены не красным дивизиям, точнее «дивизиям», а армиям («армиям»). Армейские театральные труппы помогали получать пайки и жалование многочисленным членам семей работников штабов, ну, и конечно, служили по прямому назначению, являясь передвижными борделями. Чапаев очень гордился, что в свою труппу ему удалось сманить работника армейского театра Льва Граната.
Последнее время в «чапаеведении» довольно много внимания уделяется описанию любовного треугольника между Фурмановым, его женой «Наей» (Анной Никитишной Стешенко) и Чапаевым.
По сохранившейся и частично опубликованной личной переписке Чапаева и Фурманова, а также фурмановским дневникам, виден уровень культуры этих людей. Он очень низок.
Чапаев пишет Нае письмо, где говорит, что он устал от идиота Фурманова, которому по его уровню надо работать не комиссаром, а кучером («фурман» - это на немецком и на идиш «кучер»).
«Анна Никитишна. Жду вашего последнего слова. Я больше не могу с такими идиотами работать, ему быть не комисаром, а кучером, и я много говорил с ним о вас, и затем у нас произошла ссора, подробности, если желаете, я передам лично, только не берите ево сторожем, я не могу смотреть, когда он таскается за вами, если желаете последний раз сказать мне несколько слов, то дайте ответ, я чюствую, что мы скоро розтанимся навсегда. Жду Л....й вас …»
Фурманов обнаруживает это письмо и пишет, что тот издевается над кучерами, а кучеры - это трудящиеся, и он сообщит о барских замашках Чапаева в ЧК, а там с ним разберутся.
Чапаев возражает, что имел в виду вовсе не трудящихся кучеров, а некоторых, которые воображают себя образованными, а сами фулюганят, да и стаж комиссарский у самого Чапаева поболе, чем у них.
Апофеозом переписки стала чуйствительная фурмановская эпистола, «крик израненной души»:
«Я стал Вас презирать всего несколько дней назад, когда убедился, что Вы карьерист, и когда увидел, что приставания делаются особенно наглыми и оскорбляют честь моей жены. Я Вас считал за грязного и развратного человечишка (о чем Вы мне так много рассказывали, когда мы вместе ездили по Уральским степям, помните!), и Ваши прикосновения к ней оставили во мне чувство какой-то гадливости. Впечатление получалось такое, будто к белому голубю прикасалась жаба: становилось холодно и омерзительно».
Подобные конфликты на личной почве были типичны для воровского зазеркалья Гражданской войны. Это быт некоего гибрида коммунальной кухни, воровской малины и офицерского клуба, каковым являлись «театральные труппы» «штабов», «дивизий» и «армий» – с картами, бл…вом, мелким воровством, кляузами, мокрыми пеленками. И кокаином.
В этой ситуации «белая голубь» Стешенко не была яблоком раздора, а имела свой воровской голос на коммунальной кухне. Она манипулировала мужчинами и весьма вероятно являлась соавтором, а может и основным автором «Чапаева». Видно, что многие страницы этой книги написаны женщиной-феминисткой, а о Фурманове там говорится в третьем лице. Официально считается, что Стешенко написала сценарий фильма «Чапаев», но это как раз маловероятно, потому что там чувствуется рука настоящего драматурга.
Стиль «Чапаева» можно сравнить со стилем «автобиографии» Фурманова, написанной для энциклопедии «Гранат». Эту «автобиографию» уже после смерти Фурманова написала его вдова. Там есть примечательные эпизоды, характеризующие уровень культуры супругов:
«Отец, бросив крестьянство, занялся торговлей и устроил «кабак», как говорит сам Фурманов:
«У нас был кабак. Как противно это слово! Отвратительный запах прокопченности, пропитанности всего водкой, кажется, до сих пор ещё живёт в моей памяти и заставляет содрогнуться при одной мысли о возможности того обстоятельства, что и я мог бы попасть по счастливой случайности, в компанию этих вечных сотоварищей собутыльников моего отца».
Сохранившиеся письма Фурманова к отцу, однако, проникнуты сыновней почтительностью, и отец дал ему хорошее образование. Дмитрий учится в реальном училище, где, если верить статье Стешенко, «Фурманов – друг и товарищ всех учеников, заступник за всех обиженных, зачинщик всех коллективных выступлений, что создаёт ему необычайную любовь среди товарищей».
В 1912 году Фурманов поступает на юридический факультет Московского университета, а после военной службы прапорщиком в санитарном поезде в 1916 году комиссуется в Иваново-Вознесенск.
Как сказано в статье:
«Февральская революция сразу захватывает его и бросает на гребень вырастающей волны. Здесь и начинаются для Фурманова тяжелые переживания своей политической неопределённости. Сначала мы видим его в рядах левых эсеров, потом он организует группу максималистов, потом является лидером анархистов».
Добавим немного пены на гребень. Летом 1918-го Фурманов знакомится с неким «Михаилом» «Михайловым», более известным под никогда не существовавшей фамилией «Фрунзе». «Фрунзе», по всей видимости, был кадровым офицером одной из иностранных разведок и кроме того имел военное образование. Все официальные данные о его биографии являются плохо согласованным бредом. Кроме всего прочего сообщается, что он был полиглотом и знал, если суммировать разные списки, французский, английский, итальянский, киргизский, шведский, норвежский и румынский языки. В списках всегда присутствует французский (стандартный для России того времени) и английский. Что особенно странно, в этом списке отсутствует гораздо более распространённый в России немецкий. Ещё более странно, что его близкий друг, которому он после революции оказывал протекцию, тоже был полиглотом и вдобавок владел японским.
В период, предшествующий Февральской революции, «Михаил» «Михайлов» был активным масоном и работал в системе Земгора. С Земгором (и, через анархистов, с масонскими ложами) был связан и Фурманов. Вероятно, это стимулировало их внезапное сближение летом 1918 года. Именно по протекции «Михайлова» Фурманов вступает в компартию и тут же назначается на партийный пост губернского уровня. А вскоре, подхваченный стремительной военной карьерой своего патрона, становится комиссаром дивизии Чапаева.
Биография Стешенко не менее странная. Считается, что это «жена» Фурманова, но в расположение дивизии она приехала самостоятельно, для «мужа» это было большой неожиданностью. До этого они длительное время не общались, ребенок, родившийся в январе 1918, был от другого отца, чем занималась Стешенко в 1917-1918 годах неясно: говорится, что «отдавала себя театру».
Сразу после смерти мужа «голубь белая» вышла замуж за венгерского коммуниста и сотрудника ГПУ Лайоша Гавро. Гавро выполнял шпионские миссии по линии Коминтерна в Болгарии и Китае, а затем, как и положено, был расстрелян. Однако «голубь белая» расстрела избежала. К этому времени она была директором ГИТИСА и умерла своей смертью в 1941 году.
Внебрачной дочерью Гавро была Кира Людвиговна Менделеева, одна из жен писателя Василия Аксенова, который её считал почему-то дочкой Стешенко-Фурмановой.
Кстати, в «Чапаеве» существует единственное упоминание об «интернационалистах», составлявших костяк чапаевской дивизии - это несчастные «кашевары», отставшие от части и замученные озверевшими казаками. Кашевар Гавро имел чин комкора. В социалистической Венгрии бывшие чапаевцы предавались приятным воспоминаниям, и оказывалось, что именно они были с Чапаевым в момент смерти – переправляли его тело на плотике через Урал. В какой степени земляки Имре Кальмана участвовали в театральной жизни дивизии: отплясывали ли зажигательный чардаш, исполняли ли арии из оперетт и не подпевал ли им мифический герой Гражданской войны Чапай - шарманщик и сын актёра-цыгана – неизвестно. Кстати, по-венгерски «чапай» - жребий.
Но удивительных превращений в волшебной чапаевской дивизии было много. После Фурманова должность комиссара там исполнял некий Борис Маркович Таль. Настоящая фамилия его была Криштал. Борис Маркович очень переживал, что о его комиссарстве узнают в Баку, где остался его отец, работник английской нефтедобывающей фирмы. Поэтому был опубликован некролог, согласно которому криштально чистый большевик погиб смертью храбрых на фронте. А на следующий день в части появился новый криштал – Борис Маркович Таль, в дальнейшем видный советский деятель и, кстати, переводчик Фейхтвангера в Москве. Вот такие чудеса.
В заключение скажу несколько слов о смерти Фурманова (вообще-то Фурмана).
31 октября 1925 года в 40 лет умирает покровитель Фурманова Фрунзе. Смерть наступает в результате осложнения во время плановой операции. Вскоре его жена кончает самоубийством.
В конце декабря в 30 лет вешается Есенин.
9 февраля 1926 умирает в 31 год Лариса Рейснер. Она выпила кружку тифозного молока. Мать сразу кончает с собой.
В этом контексте 15 марта умирает Фурманов. Ему 34 года.
Фурманов работает над книгой воспоминаний о Фрунзе и ожесточённо борется с соперничающей группировкой в Ассоциации Пролетарских Писателей. В перерыве между заседаниями ему становится плохо, у него сильная ангина. За два дня до смерти к нему домой приходит литературный оппонент и, сидя у кровати, паясничает: «Ты проиграл, ты литературный труп, ты не понял, против кого поднял руку». Это соответствует действительности, потому что его оппоненты вообще никакие не литераторы, хотя бы бездарные, а малограмотные уголовники, которым за деньги пишут тексты случайные люди. Внезапно ангина переходит в заражение крови.
Конечно, Фурманов сам был графоманом, но графоманом честным и от этого наивным. Ему могла помочь написать и скомпоновать текст жена или более компетентный коллега по цеху, но вообще он писал сам. В последних набросках нового произведения, оставленных его рукой, написано: «Леонардо Волконский – буржуазная сволочь, Пантелей Стужа – пролетарский писатель».
