Что достаточно знать о Маяковском - 2
Что достаточно знать о Маяковском - 2
IV
1 июля 1909 года из Новинской женской тюрьмы бежали 13 шахидок эсерок-террористок, вместе с ними бежала надзирательница. Большинству террористок удалось скрыться.
Революция закончилась в середине 1907 года, дальше в России установилась латиноамериканская демократия, по инерции ещё с преобладанием европейской культуры. К 1909 году грабежи, убийства и побеги превратились в провинциальный анахронизм. Через пару лет общественность воспринимала бы персонажей побега как сумасшедших (каковыми они, в значительной степени, и являлись – например, одна из бежавших была трансвеститом).
Организаторов побега мгновенно арестовали, в их число входил и Владимир Маяковский. В момент ареста на конспиративной квартире он начал кривляться:
«Пишите в протокол, пожалуйста: я, Владимир Маяковский, пришёл сюда по рисовальной части, а я, пристав Мещанской части, нахожу, что виноват Маяковский отчасти, а посему надо разорвать его на части!»
Полицейские, хохоча, увели петрушку в тюрьму. Это очень не понравилось. Маяковский был уверен, что имеет дело с дураками и у него железное алиби: «шёл в комнату, попал в другую».
В тюрьме Маяковский ударился в отрицаловку: «холуи!», «сатрапы!» Из-за громкой статьи и зычного голоса его выбрали старостой камеры, что очень льстило самолюбию недоучки.
Маленький Володя не понял, что дело, в котором его обвиняют, очень серьёзное (побег убийц, обляпанных с ног до головы кровью своих жертв – в том числе детей, стариков, беременных женщин), а кроме того, это, как ни крути, третий арест. А лет ему уже не 14, а 16.
За нарушения тюремного распорядка Маяковского посадили в одиночную камеру. В одиночке общительный Володя стал плакать, а также писать прошения про малокровие, неврастению, «хочу учиться» и «отпустите к маме».
Что было дальше, неизвестно. В начале 1910 года его выпустили без суда.
Первоначально Маяковского хотели присудить к трём годам ссылки в Нарым. Можно представить, что бы его ожидало в дальнейшем. В лучшем случае – нищета, эмиграция в Европу и превращение в эсеровского или эсдековского активиста.
Что же произошло? Думаю, его просто… пожалели. Следователи имели исчерпывающую информацию о фигурантах дела. Внутри группы, подготавливавшей побег, был, как минимум, один осведомитель, за всеми участниками велась слежка.
Роль Маяковского в деле была ясна. Это был бедный гимназист, использовавшийся подельниками вслепую. Ему даже денег особых не платили – так, гроши. (Например, заказали матери и сестрам пошить гимназическую форму для маскировки убежавших каторжниц.) И он не понимал, что революция-то победила. В стране парламент. Зачем камнями кидаться? «Сейчас так уже не носят».
Следователь поговорил с Маяковским, объяснил ситуацию. Де всё знаем (привёл подтверждающие факты), светит три года ссылки. Если обещаете никогда не заниматься террористической деятельностью, отпустим. Вы русский человек, дворянин. Вам тяжело, у вас умер отец, исключили из гимназии. Сейчас отчислили из Строгановского училища (Маяковский туда записался по настоянию сестёр, которые всю жизнь занимались простонародным рукодельем, но особого усердия не проявил). Вы хорошо рисуете, мы вам разрешили рисовать в тюрьме. Надо учиться дальше, закончить образование. Почитайте современных писателей, классику, может быть, попробуйте себя в стихосложении.
Никакой вербовки при разговоре, конечно, не было (как это сейчас предполагают некоторые чересчур смелые исследователи). Во-первых, было видно, что толку с Маяковского никакого, это бесхитростный простодушный парень. А во-вторых, в этом не было особой нужды. На роль осведомителей охранки среди революционеров был конкурс, жандармы были растеряны, не ожидая такой прыти от азиатов. (Наиболее дальновидных следователей это пугало. Ведь революция победила, Россия изменилась, и подобного рода «контингент» заполнил русский парламент и стал постепенно проникать в другие властные структуры, включая армию. Чего же было ожидать от людей, с места в карьер перешедших к политической проституции? И вскоре что ожидали, то и получили.)
Конечно, разговор, приведенный выше, это только предположение, но за полгода, проведенные в тюрьме, Маяковский проделал огромную эволюцию.
В начале отсидки он, по воспоминаниям сидевшего с ним социал-демократа Вегера, вообще не интересовался поэзией. Вегер прочитал ему стихотворение Бальмонта «Тише, тише»:
«Дети солнца, не забудьте голос меркнущего брата,
Я люблю в вас ваше утро, вашу смелость и мечты,
Но и к вам придёт мгновенье охлажденья и заката, -
В первый миг и в миг последний будьте, будьте, как цветы.
Расцветайте, отцветайте, многоцветно, полновластно,
Раскрывайте всё богатство ваших скрытых юных сил,
Но в расцвете не забудьте, что и смерть, как жизнь, прекрасна,
И что царственно величье холодеющих могил».
Маяковский сплюнул: «Блядь, реакционер!»
Затем, сидя в одиночке, он прочитал не только Бальмонта, но и Андрея Белого, а также Байрона и Шекспира. И начал сочинять стихи. Оценивал он их потом невысоко и утверждал, что стихи у него отобрали тюремщики.
Это вряд ли. Маяковский был существом удивительно простодушным и врать не умел совершенно. Когда он выходил на сцену декадентского кабаре, то представлялся: «Владимир Маяковский – сифилитик», - конечно, никакого сифилиса у него не было. Был триппер.
Маяковский, разумеется, до конца жизни так и не понял, что сделали для него «царские холуи», как этого не понял, например, Горький.
Когда Горького арестовали в первый раз (80-е годы), с ним провёл беседу жандармский генерал Игнатий Михайлович Познанский. Он сказал:
- Молодой человек, из изъятых бумаг видно, что вы пишете стихи. Это очень хорошо. Когда выйдете из тюрьмы, обратитесь к Короленко, он помогает молодым литераторам. Зачем вам быть террористом? Вы ведь не еврей и не поляк. Вам учиться надо.
Познанский говорил с ним как с человеком. Показал коллекцию художественных медалей, беседовал о певчих птицах, зная, что Горький тоже ими увлекается.
После своей смерти Познанский, памятуя об интересе Горького к медалям, завещал ему свою коллекцию.
Горького он выпустил. Алексей Максимович сначала не придал значения его совету, но значительно позже всё-таки обратился к Короленко, и тот оказал ему большую помощь.
Но дело не в этом. Дело в реакции Горького. 20-летний Алёша решил, что Познанский - сумасшедший: человек, впадающий в маразм и находящийся под влиянием тяжёлых наркотиков.
Бедные колониальные интеллигенты не понимают «другую сторону» до сих пор. То есть не понимают того, что «царские сатрапы» не провоцировали своей коварной культурностью доблестных революционеров, а это французская жандармерия пыталась как-то интегрировать в цивилизованное общество арабскую молодёжь. Горький недоумевал: «Что бы это значило?». А то и значило - жандарм стал поощрять стихотворные опыты арабского мальчика в надежде, что он перестанет поджигать автомобили. Обычный стандарт, и ничего «коварного», никаких «провокаций» тут нет. Конечно, с точки зрения европейца, а не выпускника медресе.
Но кроме простого профессионализма, у русских жандармов, в отличие от их французских коллег, была также национальная солидарность. Они сочувствовали русским революционерам не лицемерно, а по-настоящему, и за их судьбу переживали. Поскольку к концу 19 века Познанский уже был русским, а Горькому стать русским только предстояло, он смотрел на генерала как на инопланетянина.
Следователи же Маяковского были солидарны с ним вдвойне – не только по национальным, но и по классовым соображениям. Потому что в первой строке его следственного дела было написано: «потомственный дворянин Владимир Владимирович Маяковский».
Маяковский этого понять не захотел.
Но выводы сделал. Выйдя из тюрьмы 9 января 1910 года в летнем пиджачке, чесанул по заснеженному Садовому Кольцу. Сделав полный круг, бросился домой и после мыла душистого и полотенца пушистого забыл интернационал- и национал-социалистов как страшный сон.
Первым делом Маяковский начал учиться – записался на художественные курсы и ходил туда не как в гимназию, а всерьёз. За год по болезни пропустил всего три урока, приходил первым, уходил последним. Учитель не мог не нарадоваться такому прилежанию. Маяковский стал много читать, у него появились нормальные друзья. Несмотря на ершистый характер, ему симпатизировали.
В августе 1911 Маяковский поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества, причём, сразу на второй курс (класс).
А дальше…
Орёте: «Пожарных! Горит Мурильо!»
А мы - не Корнеля с каким-то Расином -
отца, - предложи на старье меняться, -
мы и его обольем керосином
и в улицы пустим - для иллюминаций.
Бабушка с дедушкой. Папа да мама.
Чинопочитанья проклятого тина.
Лачуги рушим. Возносим дома мы.
А вы нас - «ловить арканом картинок!?»
Мы не подносим - «Готово! На блюде!
Хлебайте сладкое с чайной ложицы!»
Клич футуриста: были б люди -
искусство приложится.
V
В 1950 году Бунин опубликовал свои воспоминания. Там было довольно много сказано о Маяковском. Вот в таком духе:
«Маяковский прославился в некоторой степени ещё до Ленина, выделился среди всех тех мошенников, хулиганов, что назывались футуристами. Все его скандальные выходки в ту пору были очень плоски, очень дёшевы, все подобны выходкам Бурлюка, Крученых и прочих. Но он их всех превосходил силой грубости и дерзости. Вот его знаменитая жёлтая кофта и дикарская раскрашенная морда, но сколь эта морда зла и мрачна! Вот он, по воспоминаниям одного из его тогдашних приятелей, выходит на эстраду читать свои вирши публике, собравшейся потешиться им: выходит, засунув руки в карманы штанов, с папиросой, зажатой в углу презрительно искривленного рта. Он высок ростом, статен и силён на вид, черты его лица резки и крупны, он читает, то усиливая голос до рёва, то лениво бормоча себе под нос; кончив читать, обращается к публике уже с прозаической речью:
- Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь.
Вот он выпускает книгу стихов, озаглавленную будто бы необыкновенно остроумно: «Облако в штанах». Вот одна из его картин на выставке, - он ведь был и живописец: что-то как попало наляпано на полотне, к полотну приклеена обыкновенная деревянная ложка, а внизу подпись: «Парикмахер ушёл в баню» ...
Если бы подобная картина была вывешена где-нибудь на базаре в каком-нибудь самом захолустном русском городишке, любой прохожий мещанин, взглянув на неё, только покачал бы головой и пошёл дальше, думая, что выкинул эту штуку какой-нибудь дурак набитый или помешанный. А Москву и Петербург эта штука всё-таки забавляла, там она считалась «футуристической». Если бы на какой-нибудь ярмарке балаганный шут крикнул толпе становиться в очередь, чтобы получать по морде, его немедля выволокли бы из балагана и самого измордовали бы до бесчувствия. Ну, а русская столичная интеллигенция всё-таки забавлялась Маяковскими и вполне соглашалась с тем, что их выходки называются футуризмом».
Вероятно, Бунин тут взял не совсем верный тон, смешивая разные вещи и не понимая сути культурного процесса, проходящего в 10-е годы 20-го века.
Футуризм 1912-1916 гг. - это начало возникновения российской молодёжной субкультуры, то есть явление глубоко прогрессивное. До этого момента русское студенчество пело революционные песни в публичных домах и вело философские диспуты в рюмочных. После первой революции наступила сепарация – мухи отдельно и котлеты отдельно. Есть серьёзная, взрослая культура. А есть шуточная: эстрадная и андеграудная. Разумеется, должно было пройти несколько десятилетий, чтобы «песни социального протеста» или марксистские митинги стали восприниматься как канкан или октоберфест. Но процесс пошёл.
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!
Творчество Маяковского в этот период было бы глубоко антиреволюционным, даже если бы он пел «левые марши». Но никаких маршей не было. Вообще никакой политики – урок, полученный в охранном отделении, был хорошо усвоен.
Футуристы, прошу прощения за тавтологию, были новаторами. Но это новаторство заключалось не в их идеологии, якобы отражённой в названии. Идеология там была другая: «Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь».
Много написано о том, что российские футуристы не поняли футуристов итальянских, и Маринетти получил в России более чем холодный приём. Но это-то и свидетельствовало о том, что люди нашли друг друга.
Приехав, Маринетти заявил, что Кремль - это верх нелепости, русские футуристы – дикари, Толстой - ханжа, Достоевский – истеричка, а если что, то он профессиональный боксёр. На это ему ответили, чтобы следил за базаром и понимал куда приехал, а кто будет стелиться перед европейским засранцем, тот холуй и баран.
Люди говорили на одном языке.
<img caption="false" height="98%" src="../../files/project_4311/img/04.18.DEG/0UOu0LiDtwIpOMHBTIoT09om6Q1iQTvhL-KEBe71Rn4fpFcgunN3b-rnbClze6zatZmytiClv4UHaNaO0qucvPGpwoCdEgET0Lf7vL-Oo6c.jpeg" style="display: block; margin-left: auto; margin-right: auto;" width="98%"/>
Hey there, all you middle men
Throw away your fancy clothes
And while you're out there sittin' on a fence
So get off your ass and come down here
'Cause rock 'n' roll ain't no riddle man
To me it makes good, good sense
(«Эй, обыватель, оторви свою жопу от гнилого забора» и т.д.)
«Футуристичность» футуризма в другом. В начале 20-го века не было отработанного механизма функционирования поп-культуры, не было традиций и смены поколений, не было профессиональных продюсеров. Всё выдумывалось на ходу – это был молодёжный драйв. И уже поэтому за футуризмом была жизненная правда.
Попав в Училище живописи, Маяковский там познакомился с Бурлюком. Бурлюк был типичным полоно-украинцем с бурлящим от возмущения разумом («вонючая Россия, Россия вонючая, клопы, вши, у вас квас, у нас борщ – совсем другое дело»), к тому же в детстве ему выбили глаз из игрушечной пушки. Бурлюку было уже 30 лет, он был крутой и писал стихи. Стихи были плохие, однажды Маяковский прочитал ему свои стихи – тоже плохие. Но это было неважно.
Вскоре Маяковский оказался в кружке бездарных хулиганящих поэтов, причём, хулиганящих просто так. Это почему-то понравилось окружающим (и понятно почему – измученные марксистским нарзаном люди обрадовались «простотаку»), в 1912 состоялось первое выступление Маяковского в литературном кафе; дальше Бурлюк додумался ездить по провинции и собирать деньги. Денег оказалось много – тысячи! Начался драйв, Маяковского завело и повело в угон. Всё выдумывалось на коленке и на ходу. В группу выступающих удалось привлечь Игоря Северянина, тогда величину несопоставимую. Северянина на середине турне вышвырнули (мавр сделал своё дело, третья ступень отстреливается); когда на следующем вечере публика спросила: «А где Северянин, на афише был Северянин?», – публике показали надутый шар, привязанный к стулу. На шаре было написано: «Игорь Северянин». Постепенно создавалась культура выступления: своеобразная одежда, лексика, ну и, конечно, группа восторженных поклонников. И поклонниц. Так точка-точка-запятая-носик-ротик-огуречик - получилась настоящая рок-группа. Популярная. С ресторанными дебошами, хитами и прессой.
А раззадорившийся Маяковский стал писать хорошие стихи. С проблесками гениальности.
У него был очень красивый, зычный голос, но совсем не было музыкального слуха. Он любил петь, но при этом страшно фальшивил. Музыкой не интересовался и не понимал. При этом Маяковский обладал негритянским чувством ритма, и часто его филологические эксперименты напоминают работу диджея. То же касается бытовой речи. Он любил «лупы», фрагменты речи и стихотворных фраз других людей, которые повторял сотни раз, в том числе в разном порядке («скертч»). И, конечно, Маяковский был прекрасным чтецом своих стихов – на уровне хорошего профессионального актёра.
Это было идеальное сочетание для эпохи «протопредрока». Ведь тогда не было электронной музыки и даже микрофонов. Обычные музыкальные инструменты для ада на сцене не годились. Зажигать приходилось при помощи голосовых связок и поэтических выкрутасов. Ну, и элементарного хамства.
Хамство было грубее, чем в рок-культуре (его там и нет, потому что это карнавал, а на карнавале можно всё). Но зато филологические выкрутасы были сильнее на два порядка. Эстрадная культура ещё не отделилась от области высокой поэзии, а её потребителями были не ширнармассы, а, как минимум, студенчество. Сходная картина была во Франции, Италии и других странах. В этом смысле Россия мало чем выделялась.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется - и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я - бесценных слов транжир и мот.
Отличие наступило в эпоху индустриальных тоталитарных режимов, когда эстрада стала сознательно использоваться государством для массированной пропаганды. При этом, нацисты уповали на классику и боролись с левым искусством, в СССР до конца тридцатых превалировало как раз левое искусство (также как, например, в Латинской Америке). По сути, различие было небольшое, но поскольку позитивную агитацию удобнее проводить в классических формах, в СССР после периода деструкции и деструкционной инерции тоже произошел переход к классике. Титан «Рабочий» и титанида «Колхозница» ничем не отличались от титана «Товарища» и титаниды «Германии». Девушка с веслом могла бы украшать рейхсканцелярию и, вероятно, украшала бы её в качестве бесценного трофея.
.jpeg)
Парадокс, что при процессе трансформации «левого» в «правое» Маяковский не выпал из обоймы, и, более того, его позиции в государственной эстетике СССР только укрепились. Это объясняют тем, что Маяковский покончил с собой. Но ведь это для советских идеологических постулатов «отягчающее обстоятельство» (мелкобуржуазный бунт, дезертирство с трудового фронта). Если бы Есенин умер в 1925 году от тифа или дизентерии, навряд ли бы его замалчивали двадцать лет.
Дело в том, что Маяковский не был ни левым, ни правым. Не был он и ни бунтарём, ни традиционалистом.
Три главных тоталитарных режима Европы межвоенья – коммунистическая Россия (1917), фашистская Италия (1922) и нацистская Германия (1933).
До сих пор наименее изучено (на уровне фигуры умолчания) итальянское общество. Причин этого несколько, но главное в том, что фашизм, в отличие от коммунизма и нацизма, был право-левым эклектизмом. Его изучение разрушает сразу два взаимоисключающих, но при этом параллельно существующих мифа: миф о том, что нацизм и коммунизм - это близнецы-братья; и миф о том, что нацизм и коммунизм - это антиподы и смертельные враги.
Но об этом в следующей части.
