092. Что такое коммунизм II. Лекция Клетчатого по современной истории (№3)

https://www.youtube.com/watch?v=enqoSsUojHE

ГЛАВА 4. ТРИ БАНАНА

Други мои! Дорогие ютубогуды и ютубогудки!

В прошлой лекции мы выявили противоречия в коммунистической идеологии. Собственно, о коммунизме у Маркса ничего не говорится. Возьмем случай национально-освободительного движения, например — польского движения 19 века. Его цель самоочевидна и не нуждается в отдельной дополнительной артикуляции. Поляки в 19 веке хотели восстановить свое государство — Польшу, и занять в нем господствующее положение. Со всеми вытекающими последствиями. Разумеется — все это каким-то образом «расписывалось», но для этого достаточно было ностальгических произведений о славном прошлом, например, произведения Адама Мицкевича «Пан Тадеуш», ставшего своеобразной «Илиадой» польских националистов 19 века. Все это было настолько убедительно, что вызывало понимание даже со стороны народов-угнетателей. Например, поляки — это ярые русофобы, иногда доходящие до степени славянофобии, то есть, самоедства. Тем не менее, сами русские в 19 веке относились к полякам довольно добродушно, а значительная часть русской интеллигенции им сочувствовала. В случае, если речь идет о независимости народа, никогда ранее не имевшего своей государственности, можно ограничиться не историческими произведениями, а сказками и легендами. Этого достаточно, так как здесь помогает всесильная аналогия. Финны или филиппинцы говорят: «Хотим как другие. Как у них». Этого вполне достаточно, и для идеологического оправдания, и для массовой вербовки. Практика показывает, что националистическая агитация крайне эффективна. Если ситуация небезнадежна, то рано или поздно зависимые народы добиваются самостоятельности. Конечно, «благими намерениями вымощена дорога в ад», но это уже, как говорится, «отдельная тема». То же касается случая агитации за демократизацию общества, или наоборот, за «завинчивание гаек» — всегда есть примеры в своей истории или в истории соседей. «Хотим демократии, как в передовых странах Запада», «хотим порядка, как при Сталине». И здесь есть спасительная аналогия, помогающая агитации: для этого достаточно даже идеализированных моделей из далекого прошлого, вроде Афинской демократии или Спарты. Но у коммунизма аналогов в 19 веке не было, поэтому крайне важным элементом коммунистической агитации должно было быть расписывание коммунистического общества в многочисленных бестселлерах, причем расписывания такого, чтобы это вызывало взрыв энтузиазма. Классические утопии на это не тянут, так как там все скучно и мрачно. В чем же тут дело? Давайте разбираться. Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить официальную риторику коммунистической науки, или точнее, в кавычках — «учения». В 1913 году Ленин написал небольшую научно-популярную заметку «Три источника и три составные части марксизма». После революции эта заметка стала использоваться в качестве элемента марксистско-ленинского катехизиса, ее изучали в высших учебных заведениях, и более того, заставляли конспектировать даже школьников. В принципе, это правильно. Ленин в статье ничего не придумал, а просто изложил общие места социал-демократической пропаганды. Ленин был набожным масонским батюшкой и хорошо разбирался в марксистском «писании». Еще до революции он имел сан, аналогичный сану епископа, то есть, входил в исполком Второго интернационала, а в 1915 году в Циммервальде психанувшие немцы сделали его архиепископом масонской церкви, и дали ему градус, аналогичный степени посвящения королей и принцев.

Итак — согласно Ленину три источника марксизма это: немецкая классическая философия, английская политическая экономия и французский утопический социализм. Это положение было тщательно согласовано руководством Интернационала и отражало тогдашний баланс сил: Германия, Англия и Франция были главными держателями социал-демократических акций, и получалось, что их национальные культуры внесли основной вклад в марксизм. Однако — в какой степени эти источники соответствуют реальной идеологии социал-демократии? Вот, давайте в этом разберёмся. Разберемся в этих трех источниках, или, может быть, в трех бананах, был такой мультфильм почему-то с каким-то гомоэротическим содержанием и с масонскими символами... вот такой был мультик снят в советском союзе, иногда вот советских мультипликаторов пробивало на такие вещи, это экранизация какого-то чешского там детского писателя, вот.

Ну что же, вот у нас три банана или, как говорилось в этом мультфильме: «трииии банааааана! Трии банааана»! Вот первый банан — немецкая классическая философия.

ГЛАВА 5. НЕМЕЦКАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Так называемая немецкая классическая философия имеет весьма отдаленное отношение к философии, на что указывает уже ее название. Зачем мед называть натуральным? Германия в конце восемнадцатого-начале девятнадцатого века была отсталым обществом с сильными пережитками феодализма. Западная Германия была раздроблена, восточная невежественна. Большинство немецких философов того времени — это выходцы из западных областей, но наибольшей популярностью, включая государственную поддержку, они пользовались на востоке, прежде всего в Пруссии. В значительной степени их философия носила характер сознательного шарлатанства. Интересно, что из четырех основных немецких философов, а это Кант, Шеллинг, Фихте и Гегель, практически никто не имел опыта жизни за пределами Германии. Ну, Фихте и Гегель ненадолго выезжали в Немецкую Швейцарию. У них не было потрясения Гете от жизни в Италии, в настоящей Европе, где Гете увидел подлинную культуру и цивилизацию и окончательно стал тем Гете, которого мы знаем. Центром тогдашней культурной жизни Европы был Париж, французский язык был международным языком образованных классов, человек вне французской культуры был провинциалом по определению. Кстати, даже по численности населения тогдашний Париж, насчитывающей миллион жителей, в четыре раза превосходил Берлин. В этом смысле интересно читать отзывы о Гегеле великого немецкого поэта и публициста Гейне, человека французской, и, следовательно, общеевропейской культуры. Генрих Гейне родился и вырос в Дюссельдорфе. Во времена его детства и юности этот город находился под контролем Наполеона и там были французские порядки. А в 1830 году, будучи еще достаточно молодым человеком, Гейне навсегда покинул Германию и поселился в Париже. В молодости Гейне учился у Гегеля в Берлине и оставил интересные заметки о своем учителе, с которым он общался в том числе лично, в неформальной обстановке. Я позволю себе процитировать эти заметки. «Гегель с серьезным до комичности лицом сидел, как наседка, на своих волшебных яйцах, и я слышал его кудахтанье. Мне кажется, он вовсе не желал быть понятым, и отсюда его запутанное изложение, а может быть и пристрастие к лицам, о которых он знал, что они не понимают его, и которых он тем охотнее удостаивал чести ближнего знакомства. Так, например, всех в Берлине удивляла близость глубокомысленного философа с Генрихом Бером. Этот Бер — полудурок, которого впоследствии семья объявила идиотом, взяла под опеку, находился с Гегелем в самых близких отношениях, был его доверенным лицом и всюду следовал за ним, как тень. Мне кто-то объяснял это тем, что Гегель не понимал, кто такой Бер. Я же считаю, что причина была как раз обратная: Гегель знал, что Бер не понимает ни слова из того что ему говорит философ, и, следовательно, его нечего стесняться. ...Как трудно понимать сочинения Гегеля, как легко впасть при этом в ошибку и вообразить, что понимаешь их суть, тогда как на самом деле выучился только построению диалектических формул, я заметил только здесь, в Париже когда стал пытаться переводить эти формулы с абстрактного школярского диалекта на естественный язык здравого смысла, понятный всем — то есть, на французский. Тут уж переводчик должен был знать по определению что именно ему надлежит сказать, поэтому самые сокровенные мысли вынуждены были сбросить одежду мистики и показаться в естественной наготе».

Наивному Гейне казалось, что Гегель своей схоластической тарабарщиной прикрывал собственный атеизм, но, полагаю, что все было еще проще: он не прикрывал ничего. Его содержание, содержание гегелевской философии равно нулю. Как и прочей немецкой в кавычках «классики» конца восемнадцатого-начала девятнадцатого века. Причина дружбы с Бером объясняется еще проще: Бера объявили расточителем. Будучи очень состоятельным человеком он раздавал огромные суммы направо и налево и, конечно, прежде всего адресатом его трат был великий Гегель. Гейне вспоминал личную беседу с Гегелем, произошедшую звездной ночью. Гейне стал восхищаться звездным небом, на что его собеседник заметил, что звезды — это сифилитическая сыпь вселенной. Потрясенный юноша сказал, что звезды всегда были для него символом рая. «Рая»? — ухмыльнулся Гегель, — «а вы что, за то что вы не убили своего брата и заботились о своей больной матери хотите еще получить на чай»?

(Звучит вступление к пятой симфонии Бетховена)

Но это не циничная система взглядов, а оскал шулера, который нянчился с Гейне, ходил с ним на прогулки, приглашал в гости, а почему? Гейне был сыном еврейского миллионера, относился к Гегелю восторженно. Гегель хотел, как с Бера, получить с него куш. Когда не выгорело — утратил к нему всякий интерес. Отсюда понятна удивительная популярность Гегеля в России — гигантской стране дураков. Гегельянство, как и кантианство, есть не что иное, как математизация средневековой схоластики, придающая ей внешнюю наукообразность. Отсюда восхищение немецких философов Якобом Беме, Майстером Экхартом, Парацельсом, и тому подобными средневековыми сказочными персонажами. В этом смысле философия Сведенборга гораздо честнее: он прямо писал о жителях Юпитера и Меркурия, и называл себя не философом, а духовидцем. Интересно, что немецкое масонство сделало изучение Гегеля элементом инициации, точно так же, как Сведенборг — это краеугольный камень шведской масонской «науки» в кавычках. Отсюда исключительная популярность Гегеля, как и популярность вообще немецких классиков. Кроме всего прочего, старшие градусы привлекала гегелевская головоломность. Сдача масонского экзамена в этих условиях становилась серьезным испытанием, а затем знание гегелевской тарабарщины служило надежным определителем «свой-чужой». Если же разобраться, математический аппарат там приплетен ни к селу ни к городу, законы диалектики — это трюизм или простая глупость, да и собственно математику немецкие философы знали так себе. Чтобы в этом убедиться можно почитать работы о Канте и Гегеле Бертрана Рассела, который действительно был не только философом, но и профессиональным математиком. Повторяю, что немецкая классическая философия была просто-напросто элементом инициации. Инициация даже в средней школе должна быть болезненной. Например, в польской школе конца девятнадцатого века гимназисту перед вступлением в патриотический союз предлагали на выбор прочитать наизусть главу из «Пана Тадеуша» или съесть червяка. Конечно, все выбирали стихи Мицкевича, хотя писал он очень длинно, скучно, и вообще — в польском языке нет рифм. Но это-то и хорошо: испытание должно быть серьезным. Вопрос — какое отношение Гегель имеет к коммунизму? Ответ очень прост: никакого. Маркс использовал гегелевскую тарабарщину для придания наукообразности своим трудам. Никакого содержательного влияния она на марксизм не имела и иметь не могла, потому что была бессодержательна сама по себе. Например, величайшим достижением марксизма является применение так называемой гегелевской «спирали развития общества». Маркс считал, что человечество проходит стадии разных общественно-экономических формаций: сначала возникает первобытный коммунизм, потом рабовладельческое общество, потом феодализм, капитализм, и — внимание — неожиданно опять коммунизм. Почему? А потому, что все развитие идет по спирали, виток спирали заканчивается — и общество повторяет свое далекое прошлое, но на неизмеримо более высоком уровне. Вот такое «отрицание отрицания», «переход количественных изменений в качественные» и «единство и борьба противоположностей». Я перечислил вот основные диалектические законы Гегеля. Хорошо, пускай. А что дальше? А дальше спираль должна продолжаться, ведь развитие общества не имеет предела. Значит, дальше должно возникнуть новое рабовладельческое общество, новый феодализм, новый капитализм, затем коммунизм, уже не второго, а третьего порядка, и так далее. Причем, поскольку это бессодержательная астрология, к ней можно подверстать любые реальные процессы, происходящие в обществе. Например, мир рабовладения — это мир роботов, неофеодализм — результат последующей анархической революции, и так далее. Исходя из этого уже в 1848 году можно было бы учредить рабовладельческую партию. Объявить ее более прогрессивной и третировать коммунистов, как отсталых реакционеров. Что бы на все это ответил Карл Маркс? Он ответил бы нецензурной руганью и угрозами физической расправы. Что он и делал по отношению ко всем своим оппонентам. А после прихода к власти была бы просто физическая расправа, и мы все это прекрасно знаем. Вот такая диалектика, или, как шутил Дмитрий Евгеньевич в молодости — «триалектика», ведь законов в гегелевской диалектике три. Три в двух, два в трех… триалектика! Триалектика — это более высокий этап диалектики на новом витке спирали. (Берет банан, чистит). Вот, Дмитрий Евгеньевич так шутил, когда учился в университете, но люди это запомнили, и сейчас на полном серьезе (ест банан) постсоветские философы — они разрабатывают вот эту вот триалектику, о ней есть статья в википедии, там защищаются диссертации. И почему-то особенно густо вот там людей с Украины. Что характерно.

Итак — философскую тарабарщину мы отметаем, к коммунистическом учению она никакого отношения не имеет, хотя, конечно, выполняет важную роль национального маркера. И как будто бы объясняет гипертрофированное развитие социал-демократии в Германии конца девятнадцатого-начала двадцатого века.

Ну вот, этот банан съеден. Пойдем дальше.

(Доедает банан, выбрасывает кожуру).

Второй банан — английская политэкономия.

ГЛАВА 6. НЕВИДИМАЯ РУКА АДАМА СМИТА

Вторым источником Марксизма считается английская политическая экономия. У английской политической экономии есть тоже свои Маркс и Энгельс, таких два основоположника, которые, правда, не были знакомы друг с другом, потому что они принадлежали к разным поколениям — это Адам Смит и Давид Рикардо. Адам Смит — почему-то не обращается внимание на то, что про него мало что известно. Его отец — его звали тоже Адамом — умер за два месяца до рождения ребенка, состав семьи неизвестен, они жили в шотландской глубинке, он был шотландцем по происхождению... ученые спорят, есть ли у Адама Смита братья и сестры, вот — не могут установить. Ну и такая вишенка на торте — в возрасте четырех лет его украли цыгане. На самом деле — типичная биография человека, который посвятил себя политэкономии. Сколько можно судить — такой человек все-таки существовал, вероятно, это был английский шпион, который был направлен в Париж, где встречался с известными экономистами, собрал там материал, и под своим именем выпустил книжку, которая называется «Богатство народов», дополнив ее множеством статистических данных, тоже взятых из разных источников, но эти источники в книге не указаны. В какой степени там излагалось все на голубом глазу, а в какой степени это произведение было написано для дезориентации противников — ну, хороший вопрос для историков. Ну и, собственно, само имя «Адам Смит» — это что? Это «Джеймс Бонд», «Иван Петров», то есть — человек-невидимка. У Адама Смита, несмотря на то, что говорится, что вот он основоположник якобы политэкономии, на самом деле нет какой-то стройной системы взглядов, часто он излагал взаимоисключающие идеи, и ничего нового в его трудах не содержалось, это была компиляция. Но, с другой стороны, именно это позволяло всячески постоянно на него потом ссылаться, каждый находил там свое. В конце девятнадцатого века британские правящие круги начали кампанию по возвеличиванию Адама Смита, была впервые написана его биография сколько-нибудь серьезная, но дальше не продвинулись, то есть, по-настоящему научной биографии Адама Смита нет до сих пор. Стали находить уже в двадцатом веке какие-то конспекты его лекций, которые он якобы читал в университетах, какие-то неопубликованные работы, которые должны были доказать приоритет Смита в той или другой области, потому что, на самом деле, повторяю, он просто брал свои идеи из трудов европейских экономистов, в основном, французских. У Смита не было семьи, и считается, что у него было высшее образование, он окончил «Оксфорд», но вот — ищут его фамилию в списках выпускников «Оксфорда» — найти не могут. В качестве прижизненного портрета Адама Смита нам показывают вот такую небольшую миниатюру.

Вот этот миниатюрный медальон — он послужил источником для вдохновения большого числа художников, которые на его основании рисовали картины, гравюры, ну вот, считается что Адам Смит — он выглядел вот так.

И также считают, что перед смертью он своей рукой уничтожил весь архив, вот. Правда, эту руку, получается, никто не видел. Я почему так говорю подробно об этом, потому что существует выражение «невидимая рука рынка», которая приписывается Адаму Смиту, на самом деле он говорил просто о невидимой руке, слово «рынок» было добавлено потом. Это его наиболее известное выражение, оно является таким символическим выражением саморегуляции общества, построенного на экономической конкуренции, то есть каждый капиталист в отдельности может преследовать разные цели, в том числе совершенно шкурные, но само по себе капиталистическое общество — оно устроено таким образом, что возникает между ними конкуренция, и в целом осуществляется некоторая социальная справедливость, удовлетворяются все потребности людей в товарах. То есть — не надо ничего делать, все устроится само собой, капиталисту не надо ни о чем думать, кроме своих шкурных интересов, удовлетворение этих интересов вызовет также максимально благоприятное развитие общества вне зависимости от его воли и желания. Вот это служит основанием для минимизации воздействия государства и других институтов на экономическую жизнь, вот. Ну — вероятно, частично так оно и есть, действительно, что-то подобное в экономической жизни наблюдается, но точно так же наблюдается и обратная тенденция. И вот здесь мы подходим к основной проблеме политэкономии как научной дисциплины. На самом деле очень важны вспомогательные экономические дисциплины, то есть, прежде всего экономическая статистика, какие-то вещи связанные с историей трудовых законодательств, историей техники — это все достаточно важно, но вот общие спекуляции на тему экономической жизни, эти бесчисленные разговоры о деньгах — они, как правило, малоценны, потому что то, что изучает политэкономия, не является какой-то объективной областью, где существуют объективные законы. То есть — они там присутствуют, но в виде каких-то теней на стене, каких-то тенденций, а в целом то, что происходит в экономике называется «игра», «экономическая игра». И политэкономы находятся в позиции спортивных комментаторов. Они сидят на журналисткой трибуне и комментируют матчи. При этом, конечно, они могут говорить о каких-то законах, закономерностях, якать, ну вот там — футбольный комментатор Уткин вывел закон, что если одна команда отстает от другой на три гола — значит вот она точно уже проиграла, и — можно назвать это «железный закон Уткина», говорить об этом к месту и не к месту во время своих, значит, комментариев, но это просто некоторая тенденция, действительно, с одной стороны — это тривиальная вещь, и с таким большим счетом в футболе трудно победить проигрывающей команде, но с другой стороны — ну а почему бы и нет, иногда бывают и исключения, ну можно, конечно, сказать, что это исключение из правила, и сам Уткин это откомментирует, но в общем — это люди... люди вот такого типа, поэтому к ним нельзя относиться в достаточной степени серьезно. Кроме того, сам по себе разговор о деньгах — деньги любят счет — он провоцирует людей на многочисленные какие-то расчеты, вычисления, иногда достаточно сложные-головоломные, и, конечно, какие-то вещи здесь важны и интересны, в конце концов теория игр — это огромный раздел математики... вот. Но вот эта математизация — она, как правило, скрывает достаточно тривиальное содержание, и эти бесчисленные формулы — они являются каким-то достижением, может быть, с точки зрения математики, но не с точки зрения политэкономии. В девяти случаях из десяти это просто прикрывает какую-то беспомощность, либо, ну, тривиальный ход мысли. Напомню, что у Маркса это еще сопровождалось приплетением ни к селу ни к городу гегелевской диалектики, то есть, он также пытался вместе с Энгельсом математизировать свои какие-то выкладки экономические — получалось очень смешно, потому что, к сожалению, не Маркс, ни Энгельс — они совершенно не разбирались в математике, это тем более было плохо, что и тот и другой пытались изучать математику, алгебру, начала математического анализа, но все было очень там плохо.

Ну вот так.

«Никто не даст нам избавленья:

Ни бог, ни царь и ни герой.

Добьёмся мы освобожденья

Своею собственной рукой».

Не собственной, а своей невидимой рукой. Само выражение «невидимая рука» — это невидимая рука Бога, то есть, провидения, и первоначально Адам Смит употреблял это выражение именно с таким смыслом. То есть, Господь — он управит. Управит.

Теперь Давид Рикардо. Ну вот, жизнь биография Давида Рикардо — это жизнь Адама Смита, которого вот украли цыгане, но вот обратно не вернули, потому что считается, что вот Адама Смита спасли от цыган, отбили, а вот Давид Рикардо среди цыган прожил всю жизнь. По своему происхождению он был сефардом голландским, а его предки были изгнаны в Голландию из Португалии. У его отца была огромная семья, он был там третьим из, там, пятнадцати или семнадцати детей, они переехали в Англию, и отец занялся игрой на бирже, коммерческой деятельностью, это был состоятельный человек, он входил в общину вот голландских предпринимателей, купцов. Ну, в молодом возрасте Рикардо порвал с семьей, потому что он нашел себе невесту-англичанку, они поженились, и отец был набожным иудаистом, он его проклял, мать с ним никогда не разговаривала, ну, такая история, напоминающая историю философа Спинозы, которого еврейская община Амстердама подвергла херему. Рикардо сам стал заниматься коммерческой деятельностью, он стал очень состоятельным человеком, и обычно говорят, что это человек, который знал, о чем писал, потому что он не только писал о деньгах, а он сам был богатым предпринимателем, очень богатым человеком, миллионером, по тем еще ценам, в фунтах. Сейчас это уже наверно там миллиардер был бы. Но его экономические высказывания, его исследования по экономике — они находятся в разительном противоречии с его коммерческой практикой, потому что он писал о необходимости развития капитализма, развитии промышленности, торговли промышленными товарами, и так далее, а на чём он сделал деньги? Он деньги сделал на биржевых спекуляциях. Это был биржевой игрок. Он никогда не занимался реальным каким-то производством. И существует, кстати, легенда, что он сильно поднялся на инсайдерской информации, связанной с поражением Наполеона во время сражения при Ватерлоо. Ну, если вы помните, вы знаете риторику, вот эту официальную легенду Ротшильдов — Ротшильды тоже поднялись вот на этом, ну, это такая вот сказка. Реально просто конечно Рикардо обладал инсайдерской информацией, помогало ему хорошо торговать акциями там и так далее вот, товарами на бирже, ну вот он сделал себе здесь состояние, но каково дальше его… какова дальше его экономическая деятельность? Он купил себе большое поместье и стал лендлордом, стал жить на ренту. И далее — он купил себе место в парламенте, перекупив там патент в каком-то там гнилом местечке ирландском, и вот он занялся политической деятельностью, и в это же время он стал, уже в зрелом возрасте, уже с сорока лет, писать свои экономические труды, и быстро стал очень известным человеком. Но, повторяю, его деятельность — она была перпендикулярна его экономическим декларациям, я думаю, это не случайно, именно как практик он понимал, что одно дело деньги, а другое дело это разговор о деньгах, это разные вещи. Давид Рикардо, как большинство евреев, был очень наивным человеком, и не совсем понимал, где он находится и чем занимается. Умер он в возрасте пятидесяти одного года по-английски: у него внезапно заболело ухо, началось воспаление уха, и это передалось в головной мозг, и он умер вот очень быстро, в страшных мучениях. По странному стечению обстоятельств незадолго до этого он выступал на процессе ост-индской компании, где речь шла о запрещении работорговли. И вот — странным образом до сих пор историки как-то не могут соединить эти два факта, то есть, считается, что работорговцы — это такие настоящие джентльмены вот, и когда какой-то появился человек, который хочет запретить их бизнес и пустить их, так сказать, по миру — вот они конечно не будут против него предпринимать никаких действий, тем более его там травить там, и так далее, ну, это исключено. Ну — а почему ухо? Вы, наверное, если знаете английскую историю, вы легко можете найти аналогию — это отец Гамлета.

Когда я спал в саду...

Мой мирный час твой дядя подстерег

С проклятым соком белены в сосуде

И тихо мне в отверстия ушей

Влил поражающий настой...

свернувший кровь мне в мозге круто и внезапно,

Как если б кислым соком капнуть в молоко..

И мерзостные струпья облепили,

… мгновенною коростой

Все тело мне.

Так я во сне от братственной руки

Утратил жизнь, венец и королеву;

Вот, бедный наивный сефардский еврей из Португалии — он решил пожить в Великобритании и быстренько споткнулся. Между прочим, в Англии и США существует целая литература по поводу ядов Шекспира, и вот жил такой в начале двадцатого века в Америке крупный иудаист, талмудист и одновременно специалист по ядам Дэвид Махт, он что делал — он ловил собак, и у себя в лаборатории заливал им в уши разные яды, чтоб посмотреть, как вот — действует или не действует. Ну вот, такая вот англосаксонская культура, я думаю, что он выполнял просто заказ американского правительства, потому что, ну — американцы понимали, с кем они имеют дело. Ну, что сказать о Рикардо? Конечно, это человек, который существовал на самом деле, вот его портрет,

сделанный известным английским художником, мы видим здесь интеллигентного, умного человека, кстати, очень мало похожего на еврея... существует такая версия, что в Голландии на самом деле жили вовсе и не евреи, тут видно это достаточно наглядно. У него есть какие-то достаточно оригинальные идеи, мысли, но в целом — это такой типический, типичный тоже, классический политэконом. Существует знаменитый его пример, который иллюстрирует так называемую «теорию сравнительных преимуществ». Дело в том, что Адам Смит очень много говорил о выгодности торговли международной, которая позволяет покупать товары по наиболее выгодным ценам, и таким образом экономить на производстве, то есть, гораздо проще купить гораздо более дешевый товар, чем его производить самому. И это мысль — она, в общем, достаточно тривиальна, и, конечно, не Адам Смит ее придумал, но она очень была востребована, и сейчас она востребована, потому что международная торговли росла и растет сказочными темпами уже на протяжении многих столетий. Так вот Рикардо эту теорию дополнил теорией сравнительных преимуществ, то есть, он попытался доказать, что торговля является взаимовыгодной даже в случае если с одной стороны торгует богатое и могущественное сильное государство, а с другой стороны государство слабое, и во всех отношениях, так сказать, экономически неразвитое. Ну, он привел такой пример: предположим... рассмотрим торговлю между Англией и Португалией, предположим, что в год в Англии производится двадцать пять метров сукна, и работает над этим сто человек, а вина производится пятьдесят литров, и работает сто тридцать человек. А в это же время в Португалии сукно двадцать пять метров производят девяносто человек, а вино пятьдесят литров восемьдесят человек. То есть, с точки зрения Адама Смита, выгодно покупать и вино и сукно в Португалии. Но поскольку у Англии разница между сукном и вином в тридцать человек, а у Португалии в десять — при помощи вот разных математических, арифметических манипуляции Рикардо доказывает, что если Португалия забросит сукно, а Англия забросит производство вина — им будет взаимно выгодно обмениваться, будет выгодно не только Англии, но и Португалии. И вот этот пример приводят как очень редкий случай не ложного и нетривиального экономического закона, потому что все вот эти экономические законы — это реально «законы Уткина». О трех голах. Но на самом деле, если мы посмотрим вот этот самый простой и самый популярный пример Давида Рикардо, мы увидим, что он построен на огромном количестве каких-то произвольных допущений, и больше всего похож на аргументы наперсточника. Ну, во-первых, почему Рикардо взял именно Португалию и Англию? Это некорректный пример, потому что Англия и Португалия — они находились в сложной взаимосвязи, к тому времени уже длительное время Португалия была криптоколонией Англии, и кроме того, у Рикардо были какие-то личные предубеждения к Португалии, потому что оттуда изгнали его предков, а Англия наоборот этих изгнанников приютила. В примере содержится явная ложь для того времени, потому что говорится, что производство сукна в Португалии дешевле, чем в Англии. На самом деле ровно наоборот, и очень сильно, потому что в Англии уже была промышленная революция, и, конечно, себестоимость сукна английского гораздо-гораздо меньше, чем в Португалии, даже с учетом разницы стоимости рабочей силы. Сравнение сукна и вина достаточно произвольно, потому что это разные товары, и их как-то… естественно, там те соотношения цены этих товаров — они абсолютно условны, реально все было совершенно иначе, и вообще, их сравнивать некорректно, потому что вино — это продукт питания, более того, это наркотик, и потребление вина, тем более идущего на экспорт — оно в значительной степени обусловлено не его какими-то товарными свойствами, а привнесенными обстоятельствами, связанными с модой, культурой там, и так далее, и так далее. С рекламой…. В примере Рикардо не учитывается риск поставок, их своевременность, потому что речь идет о достаточно ненадежном сообщении по морю, возможна непогода, шторма, тем более, речь идет о парусниках, не учитываются таможенные сборы, не учитывается, что производство вина достаточно автономно, а вот производство тканей — оно сильно стимулирует развитие других отраслей промышленности, и в условиях того времени, конечно, в тысячу раз более выгодно производство ткани для развития отечественной экономики, а не производство вот этого, значит, сельскохозяйственного продукта «вино». Ну, там можно привести еще десять пунктов буквально, ну там, я не знаю, разница валют, и так далее. То есть, это пример — он реально ни о чем. Ни о чем. И в связи с этим можно привести высказывание экономиста двадцатого века Шумпетера, который вот так охарактеризовал учение Рикардо: «Рикардо интересовал результат, имеющий непосредственное практическое значение для разрешения вопросов, находящихся в центре общественного внимания. Для получения такого результата он резал общую систему на куски, затем накладывал одно упрощающее допущение на другое, оставляя лишь несколько агрегатных переменных, между которыми с учетом своих допущений устанавливал простые односторонние зависимости. Таким способом в конце получались желаемые результаты, из которых непосредственно делались конкретные политические выводы… Это превосходная теория, которую никогда нельзя будет опровергнуть, — в ней есть всё, кроме смысла».

Ну вот, критика Рикардо Шумпетером — это и есть критика вообще политэкономии как таковой, в том числе и, естественно, экономических взглядов самого Шумпетера. Такой науки, как политэкономия, нет. Есть математические вспомогательные дисциплины, которые используются для просчета каких-то экономических процессов, моделей, есть экономическая статистика, есть очень сложные громоздкие исследования, связанные с налогообложением, раздел юриспруденции очень важный, очень важный, и так далее, но политэкономия сама по себе — это вот футбольные комментаторы и спор футбольных комментаторов. Разговоры о деньгах — он всегда вызывает автоматический интерес, так же, как порнография. Поэтому, естественно, самые абстрактные, скучные экономические исследования — они всегда находят своих читателей. Экономическая наука — в общем-то она, наверное, есть, но ей очень трудно пробиться на путь истинный, и история политэкономия — это история заблуждений, и, еще чаще, сознательного обмана.

Ну вот, мы переходим к, собственно, Марксу. Маркс, сам будучи христианизированным евреем, всю жизнь завидовал Рикардо, его успеху, его экономической состоятельности, он пытался тоже всю жизнь играть на бирже, какие-то пытался делать экономические предприятия, все у него разваливалось, хотя денег он получал довольно много, деньги получал из разведцентров, большие деньги, потому что он не был заурядным шпионом, речь шла о панъевропейской провокации, и кроме того, ну, большие суммы ему выделял Энгельс, который не был, конечно, миллиардером, но был достаточно состоятельным человеком. Но все эти деньги он тратил самым безумным образом, ну, в лучшем случае он их там пропивал там, тратил на женщин, и так далее. И он всю жизнь вел... весь его образ жизни — это был образ жизни не очень богатого человека. С точки зрения экономических воззрений — ну, сейчас его достаточно справедливо относят к мелкому последователю Давида Рикардо, таких людей было довольно много, и позже мы, может быть, отдельно, в отдельной лекции, может быть лекции на патреоне, остановимся на этом факте, там есть важные, важные моменты, но сам Маркс — он ничего не представляет из себя в смысле, так сказать, какой-то оригинальности, даже в области вот этого политэкономического шарлатанства, он написал наукообразные труды, они получали бешеную рекламу, его вот эта экономическая тарабарщина — она служила такой инициацией второго порядка внутри гигантской социал-демократической партии Германии, и, в той или иной степени, многих партии тогдашней Европы, которые подражали немецкой социал-демократии, ее копировали, ну — в том числе, конечно, речь идет и о российской социал-демократической партии, ее представителях в виде Ленина, Плеханова там, Мартова, так далее. Считается, что Маркс развил теорию прибавочной стоимости, но к теории стоимости Рикардо он добавил немного. Рикардо считал, что ценность товара повышается в результате трудовой деятельности, а капиталист рабочему всегда выплачивает только часть заработанных им денег, вот... ну и этот момент, второй пункт, Маркс очень усилил, и сказал, что работа самого капиталиста ничего не стоит, это паразит, поэтому следует всех капиталистов убить, а их выручку использовать на увеличение зарплат рабочим. Убивать их будет таинственная коммунистическая партия, она же будет выплачивать деньги рабочим по справедливости. Ну, в какой степени человек говорил это искренне, а в какой степени это была просто сознательная ложь — установить трудно, как правило, у экономистов все вот так где-то, фифти-фифти идет. Интересно, что Карл Маркс... это общий недостаток политэкономии, но у Маркса он особенно ярок, потому что он все время переходит на личности, то есть, там, он говорит о негодяях, подлецах, подонках, об обмане, сволочах, преступниках там, (болтает языком), но в таких случаях надо всегда говорить о чем-то очень конкретном. И вот как раз изображения конкретной эксплуатации человека человеком у Маркса нет. Вот просто взять самый элементарный пример: фирму, состоящую всего из двух человек, из хозяина и из работника, и реально посмотреть их взаимодействие — кто чем занимается, кто кому переплачивает, кто кому недоплачивает, какие бывают случаи — вот этого ничего у Маркса нету. Он спекулирует какой-то там макростатистикой, жонглирует цифрами, жонглирует фразами из гегелевской тарабарщины, но никаких конкретных людей у него нету. Ну представим вот эту группу из двух человек. Значит, человек один, хозяин, у него какая-то есть… небольшой капитал, небольшая сумма, он решает выпускать майки. Хорошие, то есть, закупать майки просто белые там, однотонные, и делать на них рисунки, наклейки, и продавать гораздо дороже. Вот, начинает этим заниматься сам, потом расторговывается и нанимает одного работника, который выполняет всю практическую работу, то есть, он ездит, закупает эти майки там в одном месте, привозит домой, при помощи трафарета делает там наклейки, и потом их отвозит конечному там потребителю. А хозяин ему платит деньги. И, таким образом, ну, вроде бы происходит эксплуатация, потому что Маркс — он сделал произвольное допущение, никак на самом деле не обоснованное, что за свой труд работник всегда не получает свою плату, его всегда капиталист обманывает и ему не доплачивает. Но вот из вот этой элементарной схемы совершенно понятно, что может быть как бы и обратное. Может быть и обратное, то есть — производство может быть нерентабельным, работник будет получать свою зарплату, а убытки терпеть будет кто? Вот, хозяин. И, таким образом, получается, что здесь работник эксплуатирует капиталиста. Ну вот, такие простенькие примеры — они вот в этой вот болтологии не оставляют камня на камне, и очень странно, что у людей было такое замороченное сознание, вот они этого не понимали в девятнадцатом веке, ну, девятнадцатый век — это была эпоха еще не гиперинформационного общества. И вот даже если представить, вот пойдем дальше, что вот это развитие, производство маек, оно пошло дальше, оно было очень успешным, и в конце концов вот этот хозяин — он превратился просто в паразита, который вообще ничего не делает, он живет где-то там, значит, в Абу-Даби, и, это... прожигает жизнь в дорогих ресторанах там, катается на яхте, и вся фирма работает без него, и хозяином ее — ну, менеджером — является наемный работник, там еще есть понятие щас аутсорсинга, и так далее, и так далее. Является ли он в данном случае паразитом? А вот нет, он является рабочим. Потому что он создал товар, и этот товар называется его фирма. Что создал рабочий, работающий на заводе Форда? Ну, он создал автомобиль, ну — поучаствовал в его создании, работой там на конвейере там, или еще где-то.. а что создал сам Генри Форд? Форд создал гигантский концерн, который тоже имеет свою стоимость и является товаром. Он может его продать, целиком. То есть, человек, который сделал фирму по производству этих маек с наклейками — он может свою фирму продать, это товар, то есть, там сделают аудит, проверку, будет стоимость, вот он может заниматься франшизой там, и так далее, много есть других элементов, и вот реальное рассмотрение — оно вот всю эту абстракцию об эксплуатации и так далее — оно превращает просто в жонглирование словами. То есть, иными словами, Маркс — он сказал, что рабочий, рабочая сила — это тоже товар, рабочий — это вид товара, но капиталист — это тоже товар, вот в чем дело, ТОГДА, если принять первое. Что такое вот эта вся политэкономия, допустим, в устах Давида Рикардо? Это была эпоха колоссального преобладания Англии, экономического, промышленного, и Англия была заинтересована во фритредерстве, в минимализации пошлин и в захвате рынков континентальных, колониальных, и так далее. И вся философия вот Давида Рикардо, а до этого и Адама Смита, или группы авторов, которая скрывалась под этим именем — она вся заключалась именно в этом. То есть: «создайте условия максимально благоприятные для нас, для англичан, нам это выгодно». Ну и, действительно, это было выгодно, и так далее, но это имеет очень отдаленное отношение, собственно, к науке. А в чем был пафос Карла Маркса, что ему было нужно? Вот это отдельный важный вопрос, но, оказывается, в любом случае, что иначе быть не может, вся вот эта политэкономия Карла Маркса — это лишь средство достижения цели. У братьев Стругацких был такой замечательный термин, ими он был придуман на основе немецкого слова, там, «раздеваться», там «umkleiden», «умклайдет», умклайдет — это такая вот волшебная палочка. Я думаю, что слово «умклайдет» можно немножко расширить, оно такое красивое… умклайдет — это невидимая волшебная палочка. То есть — представим себе какую-нибудь историю, написанную для детей, вот мальчик идёт по лесу, находит волшебную палочку, и при помощи этой палочки начинает совершать разные чудеса, и в зависимости от фантазии автора книги может получиться очень хорошая, интересная такая фантазия. Но эта фантазия — она не будет востребована для детей уже старшего подросткового возраста и дальше, потому что в этом возрасте требуется все большее правдоподобие для отождествления себя с героем произведения, и если маленький мальчик там — он читает эту волшебную сказку, он себя отождествляет с этим мальчиком, то потом — уже нет, потому что он понимает, что никаких волшебных палочек в реальной жизни нет, это условность, и сразу книга, ее насыщенность, интерес — блекнет. Ему важно правдоподобие, при этом, конечно, он будет понимать, что это художественное произведение, но важно, чтобы оно описывало какие-то события более-менее реальные, которые хотя бы гипотетически могли произойти в его жизни, поэтому появляется вот вместо волшебной палочки умклайдет, то есть, например, мальчик идет тоже по лесу, и внезапно видит место крушения космического корабля пришельцев, и находит там какой-то прибор, который позволяет совершать какие-то но необыкновенные вещи, например, предположим, действие происходят в конце девятнадцатого века, а он находит там iphone какой-нибудь хороший, заряженный там, и так далее, начинает там действовать, смотреть какие-то программы там, и так далее, и так далее. Вот, или какой-то прибор из далекого будущего — вот это превращает все в другой жанр, в жанр научной фантастики, которую с удовольствием читают не только старшие подростки, но и взрослые, и которая является, в отличие от этих вот сказок, в том числе и достаточно серьезным жанром литературы, потому что там можно говорить о серьезных, важных вещах, связанных с научной футурологией, с антиутопиями там, и так далее, и так далее. Так вот — вот этот волшебный экономический метод Карла Маркса — это ничто иное, как умклайдет. То есть, если Адам Смит или Давид Рикардо описывали реальное состояние экономики, разные типы реального состояния экономики, то Маркс сказал, что у него есть волшебная теория, которая позволит решить все социальные проблемы волшебно вот, потому что у него есть такие вот магические формулы, как вот у Германа в «Пиковой даме» там, «тройка, семерка, туз», то есть — нужно прийти коммунистам к власти, и вот они надавали каких-то много обещаний и говорили о процветании, и так далее, а каким образом, почему это произойдет? А у них есть вот крекс-фекс-пекс, волшебная палочка, то есть, точнее, умклайдет, научная экономическая теория, которая никогда не применялась на практике, которая разваливается при первом изучении даже поверхностном, при первом критическом анализе, но она есть, написано много по этому поводу томов, люди сами себя в этом убедили, убедили окружающих, и вроде вот это волшебное петушиное слово они знают. Ну и — к чему это привело на практике — понятно. Но, в любом случае — вот мы тут сейчас говорим о втором банане (берет второй банан, чистит его) вот эта «тройка-семерка-туз» — она тоже не имеет никакого отношения к коммунизму, так же, как философия Гегеля. Это (ест банан) объяснение наукообразное, правдоподобное объяснение того, что будет, но это не само то, что будет. Поэтому вот этот второй источник марксизма — он тоже (ест банан) фейковый. Он не нужен. И у нас остается что?

(Быстренько доедает банан).

А почему я сказал что «umkleiden» — это «раздеваться»? Наоборот — одеваться, одевать. Не знаю я языков! (Выбрасывает кожуру). Увы.

Ну вот. Остается третий банан — французский утопический социализм. Вот этот банан — это и есть марксизм. Но почему вот этот банан — он как-то очень такой, «плохо виден», и что он из себя представляет реально — мы поговорим в следующей лекции.

А пока — до новых встреч!

На экране надпись:

Если Вам понравился этот ролик, Вы можете

принять участие в проекте, переведя любые

средства на следующие счета:

• Сбербанк: 4276 3801 3665 0335

• Paypal: https://www.paypal.me/galkovsky

• Яндекс.Деньги: 410017215606874

Вы можете также поддержать канал на патреоне:

https://www.patreon.com/galkovsky

Все средства, полученные таким образом,

расходуются на развитие нашего ютуб-канала.

Спасибо за внимание!