093. Что такое коммунизм III. Лекция Клетчатого по современной истории (№4)

https://www.youtube.com/watch?v=hp1rQdVZOKc

Други мои! Дорогие ютубоплавы и ютубоплавки!

В прошлой лекции мы выяснили, что ни немецкая философия, ни английская политическая экономия к коммунизму никакого отношения не имеют. Более того — иметь не могут, потому что это «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Мы ведем речь о политической доктрине, вроде построения национального или демократического государства, а нас пичкают метафизикой или экономическими абстракциями. А вот в так называемом французском утопическом социализме… (берет третий банан, рассматривает). Кстати, почему социализме, а не коммунизме? Тогда это были слова-синонимы, и первое время слово «социализм» вообще не употреблялось. Вот здесь никаких абстракций нет. Там говорится о конкретных вещах, об образе жизни общества, который хотели построить европейские левые радикалы того времени, там все по делу. Там, так сказать, полякам рассказывают о независимой Польше, а не о диалектических триадах или ссудном проценте. Поэтому — это и есть основа марксизма. Однако, интересно, что в работе Ленина «Три источника и три составные части марксизма» французский утопический социализм помещен на последнее третье место после диалектики и политэкономии. И там ни один французский утопист не упоминается, там упоминаются имена Гегеля, Адама Смита, но вот все французские утописты — они почему-то анонимные, и вообще, в этой статье Ленина про французский утопический социализм рассказывается только в одном небольшом абзаце. Это странно, потому что как раз если брать с точки зрения интересности, привлекательности для читателя, то, конечно, интереснее всего рассказывать про французских утопических социалистов, у которых были часто весьма праздничные биографии, а вот что касается немецких философов или английских политэкономов, то там все было очень скучно. Да собственно и если брать самого Маркса и Энгельса, так, как нам их подают — это зрелище очень скучное. Ну какие это пламенные революционеры? Они даже не сидели в тюрьме... Энгельс в молодости поучаствовал, так сказать, в «защите Белого Дома», и потом всю жизнь вспоминал вот эти вот три дня. А вся их жизнь — это бесчисленные съезды, конференции, пленумы, на которых принимаются какие-то постановления, резолюции, протоколы, и все это, честно говоря, муторно. Муторно. Вот почему так произошло, почему вот французских утопических социалистов задвинули в тень и кто это вообще такие — давайте разбираться. Для того, чтоб в этом разобраться, одной лекции нам не хватит, потому что этот банан — он на самом деле единственный настоящий, это и есть основа марксизма, и это банан большой, конечно, это, знаете, такой вот настоящий БАНАНИЩЕ.

ГЛАВА 7. СЕНЬКА БЕРИ МЯЧ

Родоначальником французского утопического социализма считается Анри Сен-Симон. Он родился в 1760 году и принадлежал к верхам французской аристократии. С детства Симон отличался деструктивным поведением, он ненавидел своего отца, пырнул ножом учителя, и его мать, видимо, страдала психическим расстройством. Будучи еще совсем молодым человеком он завербовался в экспедиционный корпус, который французский король направил в Америку, чтобы североамериканские колонии получили независимость. Надо сказать, что, конечно, вот эти разрозненные отряды американских повстанцев — они не представляли никакой серьезной угрозы для регулярной армии, на стороне англичан сражались немецкие наемники, профессионалы, но у французов была самая лучшая армия в мире тогда, и они достаточно легко навели там порядок: разгромили англичан, Соединенные Штаты получили независимость, провозгласили независимость, но... да — и в сражениях принимал участие молодой офицер Сен-Симон, он себя хорошо зарекомендовал, получил благодарность от американского руководства, руководства американских повстанцев, которые тогда, конечно, были просто-напросто французскими марионетками, но на обратном пути — он возвращался на военном корабле на французскую базу, которая находилась на одном из островов Карибского бассейна — на этот корабль напали англичане, взяли его на абордаж, и Сен-Симон попал в английский плен. Его увезли на Ямайку. Надо сказать, что вот этот Карибский бассейн в тот период — это был просто вот «Архипелаг ГУЛАГ», в самом буквальном, точном смысле этого слова. Солженицын не совсем правильно, конечно, назвал так свое произведение, ну, он вроде — там Соловецкие острова были, но вообще вроде бы вот лагеря — они... их можно было представить какими-то замкнутыми такими островками на территории Советского Союза, но, конечно, «Архипелаг ГУЛАГ» — это какой-то не совсем правильный литературный изыск, который свидетельствует о плохом литературном вкусе. У Солженицына. То же самое касается его романа «Красное колесо», потому что «Красное колесо», ну — это как-то сразу тут на память приходит Мулен Руж, и, так сказать, канкан, и так далее. Ну вот — острова Карибского бассейна были самым настоящим «Архипелагом ГУЛАГом», это были... там были плантации, на которых работали рабы, они выращивали сахарный тростник, кофе, хлопок, и они работали в нечеловеческих условиях, с огромной смертностью, бежать оттуда практически было невозможно, и на этом фоне на ряде территорий были такие пиратские республики из беглых каторжников, из таких полугосударственных каких-то людей, каперов, которые занимались грабежом торговых караванов в этом районе. Нравы там были чудовищные. Кроме того — следует учесть, что Сен-Симон участвовал не в регулярных военных действиях, он фактически являлся диверсантом, и его ничто не могло защитить, никакое международное право, его очень легко просто англичане могли казнить, ничего бы его не спасло. Ну и, наконец, англичане просто были страшно озлоблены своим поражением, и ничего хорошего Сен-Симона не ожидало. Его швырнули в какую-то яму там... но что произошло дальше? А дальше нам рассказывается вот такая удивительная странная история: оказывается, когда Сен-Симон воевал на территории Америки континентальной — однажды захватили в плен английского лазутчика-офицера, и его должны были повесить. И вот Сен-Симон, почему-то, нарушая присягу, этого офицера пожалел, и отпустил. Ну, там говорится, что он добился… есть разные версии, добился отсрочки приговора, в общем, выступил на его стороне, потом он бежал, ну вот как-то так все было. И — каково же было его удивление, когда на Ямайке он первым делом столкнулся лицом к лицу с этим офицером, который его узнал! То есть — этот эпизод совершенно неопровержимо свидетельствует, что Сен-Симон был английским шпионом. Он был завербован на Ямайке. И завербован, скорее всего, не в результате каких-то активных действий англичан, потому что, повторяю — это был страшный там такой мрачный подвал, все эти Карибские острова, и там нравы были первобытные, там никакой утонченной работы там, понимаете, там, «Штирлиц» там, этот «Мюллер» там — ничего этого не было. То есть, скорее всего, его просто бросили в этот подвал, он увидел там беглых каторжников-негров, увидел пленных пиратов, они его тоже увидели, вот... и после этого он стал ломиться со страшной силой и говорить что «Сделаю что угодно, все что угодно, только не это». Ну, а что с ним там делали, ну, или могли сделать, или, может быть, уже и начали делать — это скорее вот по епархии Дим Димыча, я на этом останавливаться не буду.

(Появляется Дим Димыч в шапке-треухе).

Дим Димыч: Ну — элементарно, Ватсон! Сначала к этой... к лавке привязать, а потом взять эти... костяшками домино зубы по одному выбить! (Пьет пиво). Вот. Ну и дальше — чо там?

Клетчатый: Слушайте!... Дим Димыч, перестаньте! Тогда и не было никаких, э-э... этого, домино никакого не было, не надо!

Дим Димыч: А вот, Ватсон, ты не прав! Домино было! В Италии, с восемнадцатого века! А Потом на флот пошло, все играли, доминировали, в трюмах там это... козла искали! (Пьет пиво). Вот такушки!

Клетчатый: (Машет рукой). Все ясно, да. Жалею уж, вообще, что упомянул.

Вот, ну в общем, в целом картина, конечно, была понятная. И она объясняет последующую биографию Сен-Симона. Потому что, вот представьте себе: закончились там военные действия. Он, кстати, описывал пребывание свое на Ямайке, что он жил вот в семье этого английского офицера, за ним ухаживала его супруга там — ну просто вот идиллия такая, на курорте, на курорте! А, повторяю — это были страшные гиблые места, где человеческая жизнь не стоила вообще ничего. «Колыма»! И — вот что было дальше: закончились, вроде, военные действия, Сен-Симона отпускают, и вместо того, чтобы вернуться на близлежащий остров, где находились французские войска, французская военно-морская база, и плыть туда было совсем недалеко, он почему-то вот по собственной инициативе поехал в Мексику. И встречался там с вице-королем. И он предложил испанцам — тогда это была испанская колония — а напомню, что испанцы тогда были главными союзниками французов в этом регионе, и они вместе боролись против английского влияния — он предложил вице-королю проект прорытия канала, ну, будущего Панамского канала. Тогда Мексика — она в себя включала и территорию современной Центральной Америки, вот эти мелкие все государства там — Панама, Коста-Рика, Никарагуа и Гондурас — это все была вот эта Мексика. Его там встретили достаточно прохладно, что естественно, потому что непонятно было, почему с этим очень молодым человеком нужно было обсуждать такие вещи, но, видимо, ему там удалось получить какую-то информацию, потому что он ссылался на заведомо ложные карты, которые ему дали англичане, где были нанесены вот реки в этом регионе, в узком перешейке Панамском, таким образом, что было видно, что вот — ну, достаточно легко можно сделать канал. На самом деле там этих рек не было, и, видимо, англичане тогда не знали, как там обстоит гидрологическая ситуация, они получили о ней сведения в результате шпионской миссии Сен-Симона. Еще более интересна дальнейшая траектория Сен-Симона, он вернулся во Францию, был обласкан, потому что, конечно, король Франции и все французы были в восторге от этой операции, Англия получила сокрушительный удар, и все офицеры, генералы, солдаты этой экспедиции удачной — они, конечно, были осыпаны наградами, и Сен-Симон, как аристократ, как человек пострадавший, да еще дополнительно попавший в плен — он получил чин полковника. Но не пошел, не поехал в расположение своей части, а почему-то направился с таким тоже получастным визитом в Голландию. И предложил руководству Голландии ни много ни мало заключить союз с Францией, и направить совместный флот на завоевание английской Индии. Вот это типичный совершенно почерк английских разведслужб. То есть, сознательная провокация, зондаж, и надо сказать, что вот эта миссия Сен-Симона — она еще накладывалась на ожесточенную внутриполитическую борьбу в тогдашних Нидерландах, где друг против друга боролись английская и французская партии. И, конечно, вот эта информация просочившаяся — она была аргументом не в пользу профранцузской партии, потому что, ну, у голландцев были опасения, что их втягивают в какую-то глобальную авантюру. После этого Сен-Симон по старой памяти направился снова к испанцам, уже в их метрополию, в Мадрид, и предложил королю Испании прорыть канал между Средиземным морем и Мадридом. Такой проект пытались осуществить какое-то время назад, он был в заброшенном состоянии, но Сен-Симона развел там бурную деятельность, сказал, что за ним находятся крупные финансовые круги, они могут финансировать строительство канала, действительно, какие-то связи у него почему-то уже появились здесь, хотя он был, повторяю, очень молодым человеком, а сам проект был, мягко выражаясь, авантюристичным. Но в это время грянула Великая французская революция, там начались события, связанные с ограничением власти короля, созывом учредительного собрания, ну и дальше там, с углублением революции, которая привела к страшному террору и к великой трагедии французского народа. Такой же страшной, как трагедия русского народа в двадцатом веке.

Что происходит дальше? Вот, исходя из того, что я вам сказал, вы, наверное, сразу догадались. Естественно, он переходит, безоговорочно переходит на сторону революции. И здесь можно провести прямые аналогии с офицерами, особенно старшими офицерами и генералами русской армии, которые после февраля семнадцатого года, а тем более после октября семнадцатого года перешли на сторону революционеров. Все они, в той или иной степени, были предателями родины, изменниками, а многие из них были просто кадровыми сотрудниками, шпионами основных стран Европы, не только Германии и Австро-Венгрии, но и Франции, и Англии. Что произошло дальше? Вот здесь мы подходим к интересной особенности биографии Сен-Симона, на которую обращают внимание историки. Оказывается, что все биографы этого человека жалуются на отсутствие информации о его жизни. Они пытаются восстановить его жизненный путь, и если последние годы, последние десять-пятнадцать-двадцать лет им это удается, то чем дальше в прошлое, то все покрывается туманом, большая часть информации — это слова, так сказать, свидетелей или потерпевшего... ну вот довольно странно, потому что это все-таки центр Европы, это конец восемнадцатого века, и жизнь таких людей — она, конечно, проходит всегда на виду, он общался с большим количеством людей, был общественным деятелем, и если мы видим каких-то деятелей того периода, и периода старого режима, и периода революции — то даже люди гораздо меньшего ранга, если они попадают в прицел внимания историков, там удается выяснить, установить очень многое, по годам, по месяцам, и иногда и по дням, и тому есть очень много примеров, но вот что касается Сен-Симона, то — … очень странно. До сих пор, так же, как в случае Адама Смита, нет ни одной научной его биографии.

Есть какие то там его жития, которые писались его последователями сразу после смерти в середине девятнадцатого века, ну вот более-менее интересный труд вышел через сто лет, в 1925 году, его написал французский историк Максим Леруа, книга называется «Подлинная жизнь Сен-Симона», он там приводит большое количество материалов, связанных с революционной деятельностью этого человека, которые до этого были известны очень мало. Но сам этот труд, хотя он ссылается на источники, цитирует источники — это не серьезный научный труд, а это труд такого вот адепта восторженного, который крайне преувеличивал значение этого человека, и, поскольку он придерживался левых взглядов, участие в революции было для него скорее комплиментом для Сен-Симона. Значит, что с ним произошло: во-первых, он отказался от своего имени «Сен-Симон», от своего графского титула, и заявил что его зовут Клод Анри Боном. Боном — это во французском языке синоним, как калька такая вот русского выражения «Иван-дурак». Вот. То есть, он взялся фамилию там, «Иван-дурак». Чтобы показать свою близость к народу. Он отказался от своих родителей, и... ну, как бы «уматерил» какую-то пожилую женщину-крестьянку, объявив ее своей настоящей матерью, и он начал ей выплачивать там какие-то деньги. Он публично сжёг свои документы, патенты на офицерское звание, дворянские грамоты, и так далее, и так далее, и отдал на переплавку свои ордена. Что характерно — за месяц до этого он выхлопотал себе последний орден очень престижный, и он его «выхлопатывал» только с одной целью: чтобы потом его швырнуть, так сказать, там, в плавильный котел, и показать свою лояльность новому режиму. Одного деятеля эпохи французской революции спросили, а что он делал в это время? Он ответил одним словом: «Выживал». Действительно, выжить было трудно, для того, чтобы выжить, нужно было предпринимать какие-то действия, но действия Сен-Симона — они выходили далеко за пределы простого выживания, он бежал впереди паровоза. Вообще, если говорить о французской революции, то наиболее адекватный образ, который приходит историку на ум, когда он изучает все вот эти события — это страшное и одновременно очень комическое зрелище, больше всего похожее на историю гигантского циклопа, которому выжгли глаз раскаленным обугленным бревном. Как известно, это сделал Одиссей

в изложении Гомера. Этот циклоп, его звали Полифемом, после этого ослеп, из огромного чудовища, который легко бы справился и справлялся с Одиссеем и с его соратниками, он превратился просто в ребенка. То же самое произошло во Франции: великое государство-гегемон, причем, гегемон исключительный, потому что во Франции, конечно, было, кроме экономического преобладания, преобладания военного, преобладания по населению, было еще гигантское культурное преобладание, она была центром культурного мира тогдашнего. Вот это государство — оно превратилось в такое безмозглое слепое существо, которое крушило все вокруг, и очень поучительно читать описание французской революции, сделанное английским историком Карлейлем. Он довольно педантично описывает все эти ужасы, но описывает всегда со знаком плюс, и даже иногда с каким-то восторгом. Больше всего это напоминает, наверное, рассказ соседа по коммуналке, который описывает бабушку, которая вот впала в маразм, стала писаться под себя, пытаться зажечь газовую плиту в таком состоянии и чуть не устроила пожар, и так далее, и так далее. Его это все очень радует, потому что он предвкушает, что бабушка скоро умрет, или ее поместят в сумасшедший дом, а вот ее квартирка, ее, так сказать, часть квартиры, ее комната — она отойдет вот этому, значит, историку. Который, может быть, даже как-то поучаствовал в процессе. И это очень странное такое ощущение дает от многих описаний французской революции, потому что — ну ничего хорошего там нет, вообще нет. Это страшно и ужасно, так же страшно и ужасно, как Октябрьская революция в России. Ну, чем там все закончилось? Тем, что в конце девяностых годов этот Полифем слепой — он привязал себя ко лбу зрячего итальянца и стал смотреть на мир глазами Сенкевича. Вот это было, конечно, гораздо лучше, но все равно закончилось тем, чем должно быть должно было закончится, то есть — национальным крахом и позором. Кстати, о Полифеме: там вот очень интересная есть история, античные мифы — они очень глубоки, их писали люди гораздо умнее нас... когда Одиссей познакомился с Полифемом, и он еще не попал тогда к нему в плен, Полифем его спросил, как его зовут, и Одиссей сказал, что его зовут «никто». И когда он ему выжег глаз, Полифем стал реветь, метаться там по пещере, выбежал наружу, к нему пришли его братья, и они его просили: «Полифем, кто это сделал»? Он сказал: «Это сделал никто». И его братья — они ушли восвояси. А что такое утопия? Утопия — это место, которого нет. Это буквально «нигде» в переводе с древнегреческого языка. Поэтому — революцию сделали «утописты», «коммунисты», понимаете? Кто сделал Октябрьскую революцию семнадцатого года? А ее сделали «коммунисты», понимаете? Последователи французского утопического социализма. Утопического, то есть, который неизвестно где находится. «Никто». Это такой второй уровень объяснения произошедшего, потому что первый уровень — он совсем примитивный, но он обычно не проходит. Когда говорят — а кто сделал революцию? А народ! Просто вот, сам народ, он это и сделал. А второе вот — «сделал кто»? «А никто»! Дед Пихто! (Покуривает трубочку).

Однако, вернемся к Сен-Симону. Он начинает заниматься спекуляциями земельной собственностью, потому что во Франции наступила эпоха приватизации, чем-то напоминающая эпоху приватизации после 1991 года в России. Сначала объявили ничейными церковные земли, церковное имущество, которое обладало колоссальной стоимостью, и существуют сведения, что, например, Сен-Симон вместе с Талейраном, кроме всего прочего, ободрал крышу собора Парижской Богоматери, и потом в качестве металлолома это все, вторцветмет этот, продал. Тогда по всей Франции разрушались храмы, но главное — присваивались огромные земельные участки. Их, естественно, скупали люди, организации, таких денег, даже для этой скупки, даже в небольших количествах — таких денег у Сен-Симона не было, он давно порвал отношения со своими родственниками и у него наличных средств было мало, но за ним появились какие-то вот странные люди, организации, которые дали ему колоссальные деньги, и он быстро превратился в одного из самых богатых людей во Франции. По мере углубления революции процесс вот этой приватизации — он увеличивался, потому что дальше объявили ничейными, объявили ничейной собственностью земли и имущество вообще эмигрантов, а их было очень много, потому что все кто мог из тогдашней Франции пытались убежать, чтобы просто спасти себе жизнь. За спиной Сен-Симона стоял такой человек, которого звали Жан-Фредерик Перрего.

Это очень интересная фигура, фигура до сих пор недостаточно изученная, это швейцарский банкир, который был связан с банкирскими домами Лондона, действовал во Франции, и через некоторое время оказалось, что это английский резидент, который распределял суммы на диверсии и шпионаж. Вот этот человек дал деньги Сен-Симону. Шпионаж? Конечно. Но дружественный. А диверсии — зачем же диверсии? Такой подарок судьбы надо холить, то есть, понимаете, Полифем — он очень полезный и хороший без глаза-то, вот можно украсть у него овец, можно заставить выполнять какую-то дурацкую работу там, ну и — все что угодно можно сделать. Перрего — это личность, аналогичная Парвусу. То есть — «пломбированный вагон», и сейчас в значительной степени влияние Англии на французские события — оно демаскировано, об этом пишут открыто, и постепенно проявляется вот этот секрет Полишинеля, который, на самом деле, был современникам, хорошо информированным современникам, хорошо понятен. А вот сейчас, ну, знаете, как в Америке вот только что сказали, что все рукописи Мертвого моря с древними библейскими текстами — они вот, оказывается, фальшивые. Как будто это было непонятно еще пятьдесят лет назад даже старшекласснику. Ну вот, «ученые установили». Сейчас ученые в основном французские, а не английские — они установили, что вот этот Перрего — это человек, который участвовал вот в этих многочисленных аферах, связанных с приватизацией, когда за бесценок скупалась колоссальная собственность, и — дальше что было? То есть, часть он, естественно, оставлял во Франции, забирал себе, а очень значительная часть — она просто шла через пролив Па-де-Кале в Великобританию. Все очень просто. Вы можете почитать биографию и какие-то данные по этому поводу во французской википедии. Жан Фредерик Перрего. И для сравнения я вам советую посмотреть эту же статью, о нем же — в английском варианте. И вам многое станет очень ясно, очень многое.

Что было дальше — ну, вот этого Перрего обвинили в шпионаже, он потом, естественно, потом вывернулся, и стал очень крупным деятелем эпохи Наполеона, потому что Наполеона он в значительной степени и посадил наверх. «Подсадил». А вот Сен-Симон, как и положено зиц-председателю, год просидел в тюрьме. Причем, он сидел в тюрьме в очень страшных условиях, и за время его пребывания в тюрьме, или, точнее, в тюрьмах — его перевозили из одной тюрьмы в другую — там практически сменилось несколько составов, потому что очень многих заключенных убивали просто в течение дня. То есть — утром арестовывали, а где-то к обеду уже гильотинировали. Но вот его как-то этот террор почему-то не тронул, несколько составов сменилось, а вот он остался жив и вышел на свободу, и, более того, продолжил свою деятельность. Наверное, потому, что, в отличие от вот этих всех бесчисленных «врагов революции», он действительно был самым настоящим, классическим шпионом Великобритании, поэтому его пожалели. Те, кому надо. (Курит трубочку).

Никакой собственно… он вел жизнь, после выхода из тюрьмы он вел жизнь такого Монте-Кристо, у него был свой салон, там встречались очень богатые люди, банкиры, писатели, художники, генералы, о нем говорили, и впервые он стал таким известным человеком, но ему ничего не принадлежало. Уровень этого человека хорошо виден по одному факту. Он в то время изобрел и пустил в продажу новые игральные карты, республиканские, в которых тузов, королей, дам и валетов заменили республиканские символы: закон, свобода, равенство, и так далее. Ну, вот это вот человек такого уровня, такой вот «Остап Бендер», причем, ну, такой мелковатый, и немножко уже переходящий в Фунта. Зиц-председателя Фунта. Через некоторое время его хозяин пришел и сказал, что, знаешь — это... все, спасибо, до свидания. Деньги отдавай. И он все деньги передал своим хозяевам. Там кроме Перрего, конечно, была целая группа людей, она действовала, это хорошая была... хорошо законспирированная и очень влиятельная международная группа финансистов. Он отдал деньги, но ему дали какое-то отступное, небольшое, но достаточное, чтобы вести дальше жизнь рантье, но он привык к роскоши, и он за несколько лет все это проел, разорился, и непонятно, что ему было делать, и здесь был очень короткий промежуток такого пересменка англо-французского соперничества, так называемый Амьенский мир, в начале девятнадцатого века, и этим воспользовался Сен-Симон, и поехал в Англию, к своим хозяевам, чтобы вот поплакаться и получить от них какую-то денежку. Дали ему чего-то или нет — неизвестно, все это покрыто мраком, но вот как раз после возвращения из Англии Сен-Симон внезапно начинает писать какие-то произведения, очень путанные, нескладные, не пользующиеся никаким спросом читательским, но, вот — стал человеком пишущим, ему в это время уже было более сорока лет. В этот период у него появляется меценат. Меценат появляется очень странно: он сталкивается с ним лицом к лицу на улице. Ну, это очень напоминают вот встречу на Ямайке. Этот меценат какое-то время назад работал в предприятиях Сен-Симона, выполнял там какую-то работу, лично был ему известен, и вот он якобы поразился нищете бывшего хозяина, пожалел его, и даже поселил у себя дома, стал кормить... это продолжалось довольно длительное время. Успех к Сен-Симону, я бы даже не сказал, что успех, а просто, ну — уже известность... известность как литератор он получил сразу после свержения Наполеона. Он написал статью, где написал о необходимости слияния Англии и Франции, и создания единого такого дуалистического государства, которое бы объединило свои силы и стало руководить всем миром. Тогда это было очень ко времени, потому что англичане — они очень опасались сближения поверженной Франции с Россией, а такое сближение было неизбежно, ну — по азбуке дипломатии, гегемоном была Франция, с ней боролась Англия, Англия победила, она стала гегемоном, Франции не удержалась даже на уровне субгегемона и ушла вниз, а государством номер два стала Рссийская Империя. Естественно, в этой ситуации Франции надо было заключать союз с Россией и бороться снова за свою гегемонию, или хотя бы за субгегемонию с Англией. Но англичане всякого рода мероприятиями, в основном закулисными, они в конце концов добились абсурдного решения о заключении англо-французского альянса, который принес Франции много горя, и в конце концов обусловил ее поражение сначала во франко-прусской войне, а потом и в Первой и Второй мировых войнах. Ну — Первая мировая война — формально Франция выиграла, но реально она была обескровлена. В это время у Сен-Симона появился секретарь. Огюстен Тьерри,

очень молодой человек, очень талантливый, он в дальнейшем стал одним из ведущих историков. На современный, конечно, глаз его произведения — они устарели, но для того времени это была очень крупная величина, и у него несомненно был очень хороший литературный слог, в отличие от Сен-Симона, который, ну — совсем не умел писать, и излагал свои мысли неряшливо, и неизвестно вообще, а излагал ли он их. Вот эта статья — она была написана, конечно, Огюстеном Тьерри, под именем Сен-Симона. Сен-Симон в это время был интересен, потому что он жил во Франции, он не был эмигрантом, в то же время он принадлежал к аристократическому роду, он уже забыл, что он Иван-дурак, он всем говорил, что он граф Сен-Симон, и у него остался вот такой лоск и внешнее благообразие человека старого режима, потому что, конечно, ну, вы понимаете — после революционного террора к власти пришли люди, которые просто-напросто и по-французски-то говорили очень плохо. И как известно, сам Наполеон говорил по-французски с акцентом, корсиканским. И он очень импонировал своим языком, своей внешностью, располагал к себе, и вот был уже востребован как такой человек, который ведёт светские интеллектуальные беседы, а не занимается какими-то спекуляциями, биржевыми или земельными. Историки замечают, что в этот период как раз произошло преображение стиля Сен-Симона, он стал писать очень складно, логично… ну, Огюстен Тьерри был человеком очень логично мыслящим, действительно. (Курит трубочку).

Вокруг Сен-Симона собираются интересные люди, частью из промышленных кругов, финансовых кругов, отчасти из такой художественной, литературной богемы. Эти люди, большинство людей в той или иной степени были связаны с Перрего, который к этому времени уже успел умереть, он был старше гораздо Сен-Симона. И он стал получать достаточно серьезную денежную помощь, деньги ему платил

Жак Лафит, который был управляющим, в это время стал управляющим французского банка, это богатейший человек страны, политик, потом сделавший большую карьеру политическую в период прихода к власти Луи-Филиппа. Вот он учредил Сен-Симону постоянную ренту. И ещё несколько людей, ну, например, Луи Терно,

крупнейшей промышленник, тоже финансировал его, и вскоре, в 1817 году Тьерри сменил другой секретарь, молодой Огюст Конт.

То есть, вместо Огюстена стал Огюст. Сам Огюст Конт в дальнейшем утверждал, что он писал все произведения за Сен-Симона, Сен-Симон его всячески обкрадывал, и так далее, и так далее. Я думаю, это было очень близко к истине. Считается, что Сен-Симон все свои произведения надиктовывал. Причем, как говорится, часто увлекался, вступал со своими секретарями в многочасовые дискуссии по тем или иным научным вопросам, и так далее, ну, это означает только одно, что вот эти секретари — они за него и писали. Общенациональную известность и такую популярность уже настоящую, когда человека узнают на улице, просят автограф там, и так далее, он получил в начале 1820 года, будучи уже по тем временам совсем пожилым человеком. Он написал такое произведение, небольшую статью, которая называется сейчас «Парабола Сен-Симона». Парабола — это не математический термин, a термин литературоведения, это, ну так, с некоторыми упрощениями — это притча, синоним слова «притча». Я прочту суть этой вот знаменитой «параболы». Сен-Симон, ну, или, как вы догадываетесь, Огюст Конт писал:

«Предположим, что Франция внезапно потеряла пятьдесят своих лучших химиков, пятьдесят физиологов, пятьдесят математиков, такое же количество поэтов, инженеров, земледельцев, каменщиков, плотников, кузнецов и прочих производителей, всего в числе трех тысяч человек».

Ну вот, уже тут две таких странности, то есть такие какие-то революционные карты передёргивают перед нами. Во-первых, и говночисты приравнены к математикам, и считается, что потеря пятидесяти лучших математиков — она эквивалентна потере пятидесяти лучших говночистов, вообще, непонятно, что такое «лучший говночист», но... дело даже не в этом, а тут еще есть второй аспект. Второй аспект. Сам бериевский заход, потому что человек говорит вот: ну предположим, что вот, значит, «Франция потеряла», а в результате чего потеряла? В результате террора, который был вот еще недавно. То есть, он говорит: «А давайте вот убьем три тысячи лучших французов там, и посмотрим, чо будет». Эксперимент такой. Мысленный. Но — эксперимент немыслимый… не мысленный, потому что в недавнем прошлом все это, так сказать, проходили, и в еще больших объемах. И вот, что пишет дальше Конт, он же Сен-симон:

«Такая гибель была бы национальной катастрофой, и понадобилось бы, по крайней мере, столетие, чтобы оправиться от подобного бедствия».

Ну, что касается математиков, или биологов там, или физиков там, астрономов — то наверное, действительно, так, если это будут пятьдесят лучших там, лауреатов Нобелевской премии там, и так далее, но вот потеря пятидесяти говночистов, что ее в течение ста лет потом, как-то вот, значит, не могут пережить?.. Немножко выглядит это все странно. Однако, пойдем дальше за мыслью, за вот этой вот «параболой» французского мыслителя, или мыслителей.

«А что бы случилось, если бы страна сохранила всех этих людей труда, но потеряла брата короля, его племянников, их жен, придворных, министров, маршалов, кардиналов, епископов? Ничего. Ибо потеря даже тридцати тысяч подобных «деятелей» не нанесла бы никакого вреда государству. Мало того...»

Причем, обратите внимание: не три тысячи, а тридцать тысяч, то есть, он не может даже сохранить в абстрактном примере какое-то подобие, ну, равенства, да? Справедливости. «Тридцать тысяч»! В десять раз больше. А если учесть, что сравниваются девяносто девять процентов населения и один процент, то речь идет просто о физическом уничтожении всего этого процента, то есть целого класса людей, к которым, между прочим, прежде всего Сен-Симон относил кого? Юристов. Он ненавидел юристов. Он говорил, что это бесполезные болтуны, и их всех нужно уничтожить, до одного. И вот тогда государство — ему станет лучше. Он так и пишет: «...потеря… Мало того. Она принесла бы огромную пользу, ибо все эти герцоги и епископы, принцы и маршалы, коснеющие в невежестве и суевериях, бесконечно ленивые и падкие на разорительные удовольствия, в сущности, не кто иные, как величайшие преступники и казнокрады, ежегодно обворовывающие нацию на сотни миллионов франков, да еще, сверх того, карающие своей властью тех, кого обворовывают. Обратите внимание, это говорил человек, который занимался тем, чем он занимался в период революции, я про это говорил совсем недавно. «Воистину, современное общество представляет картину мира, перевернутого вверх ногами, где неспособные управляют способными, безнравственные учат добродетели нравственных, а злодеи судят невиновных».

Вот так.

Ну, вся эта филиппика — она опровергается хотя бы одной вещью: это все было официально опубликовано во Франции того времени. Режим французский был достаточно либеральный тогда. Страной руководил ставленник короля, очень либерально настроенный, он проводил либеральные реформы. И вот этот текст — ну, представьте себе, вот его опубликуют сейчас где-нибудь, причем, опубликуют как, это же не современное гиперинформационное общество, печатных изданий очень мало, все на виду, вот представьте себе какое-нибудь солидное издание там, «Нью-Йорк Таймс», например, на своем сайте опубликует вот такого рода сообщение, такого рода вот «параболу», посвященную правящим кругам Соединенных Штатов. Или это будет во Франции, или в России, либо еще где-то. Вот во Франции стерпели, понимаете? Там это считалось — ну... ну да, вот так, приемлемо. А что было дальше: а дальше, через три месяца, произошло убийство герцога Беррийского.

То есть — человека, о котором он непосредственно писал в своей параболе, и говорил, что его убийство — ну, в общем-то, это хороший, позитивный шаг, убьют паразита, и так далее. Герцог Беррийский — кто это был такой? Вот я вам хочу показать схему французской королевской династии.

Синим цветом здесь отмечены короли. Здесь взят промежуток начиная с Людовика XIII, вот у Людовика XIII было два сына: первый — это Людовик XIV, а второй — Филипп I Орлеанский.

И, таким образом, вот вы видите, начиная с еще середины семнадцатого века французский королевский дом состоял из двух основных ветвей. Мы видим, что преобладает, естественно, старшая ветвь. Тут королями были Людовик XIV, потом Людовик XV, Людовик XVI, Людовик XVIII, и, наконец, Карл X.

При этом Людовик XVI, XVIII и Карл X — они были родными братьями, причем, братьями почти одногодками, И Людовик XVIII и Карл X в период написания и публикации параболы Сен-Симона были уже пожилыми людьми. И у них не было потомства. Только вот у Карла X было два сына, один из них был бездетен, второй сын, который гипотетически мог стать отцом — это и был герцог Беррийский, которого убили.

То есть, таким образом, это убийство — оно уничтожало всю старшую ветвь французских Бурбонов. Кому это было выгодно? Естественно, это было выгодно младшей ветви, младшая ветвь тоже поучаствовала в управлении, потому что Филипп II Орлеанский

был регентом маленького Людовика XV, фактически он был королем Франции, и, что особенно важно — его жена была внебрачной дочерью Людовика XIV, таким образом, его сын был внуком Людовика XIV, причем, эта внебрачная дочь, поскольку она была легитимизиована, этот внук он считался, ну да, Бурбоном, и одновременно внуком Людовика XIV, то есть — это давало реальные шансы на соперничество. Ну и, в конце концов, в 1830 году к власти пришел вот Орлеанский Луи-Филипп.

Поэтому это убийство было убийством династическим, оно было очень важным, оно было сделано профессионалом, неким Лувелем, который там объявил, что он трудящийся, ну вот можно посмотреть на этого трудящегося

и орудие, которым он действовал, это такое шило. Никаким трудящимся, конечно, он не был, он был профессиональным киллером, и у него был большой шанс скрыться с места преступления, он действовал очень профессионально, хладнокровно, видимо, он таким образом устранил там человек пятьдесят в своей жизни. Даже сама жертва — она не поняла, что произошло, потому что первое время герцог Беррийский думал, что просто его случайно толкнули плечом, потом он увидел кровь и понял, что его пырнули кинжалом. Ну, естественно, этого преступника поймали, казнили, дали отставку премьеру, который был либералом, и привлекли к ответственности Сен-Симона. Его стали судить, он взял, естественно, на себя авторство этой параболы, его оправдали, что характерно, потому что везде во Франции были сторонники Луи-Филиппа, которого поддерживали англичане, и когда Луи-Филипп пришел к власти, первым делом он установил самые тесные отношения с Великобританией, в том числе военные и геополитические. Его оправдали, но... и он действительно стал крайне популярен во Франции, стал писать новые произведения, в этих произведения говорилось о необходимости развития промышленности, что в ту эпоху было довольно большой банальностью, но вот эта вся деятельность — она вызвала большое озлобление Огюста Конта, которого он обворовывал, и при этом Конт просил его, чтобы он хотя бы его упоминал в качестве соавторов, но Сен-Симон отказывался. Между ними произошла ссора, и не совсем понятно, что там произошло, но, скорее всего, Огюст Конт, который отличался большой психической неуравновешенностью — он выбил Сен-Симону глаз, предположительно рукояткой пистолета. Сам Сен-Симон после этого — он заявил, что он пытался покончить с собой, совершенно непонятно, зачем он это сделал, потому что он был на вершине успеха и никогда не был каким-то меланхоликом, при этом люди не нашли раны в голове, то есть глаз вытек, но вот пуля в мозг — или там дробина, если он стрелял дробью, там крупная дробь — она не попала, каким-то образом там отрикошетила, что очень странно. Он опасался скандала, потому что боялся, что всплывет плагиат. Но Огюст Конт был изгнан из его секретарей, и секретарем стал другой человек, которого звали Олинд Родриг.

Это очень интересный человек, мы о нём поговорим отдельно, как и об Огюсте Конте, он был человеком другого типа, и его как-то всегда влекла религиозная сторона дела, и он попытался заложить какие-то основания новой религии, новой церкви, используя авторитет Сен-Симона, и выпустил под именем Сен-Симона книгу «Новое христианство», которая совершенно не походила на предыдущие писания Сен-Симона, но соответствовало взглядам Родрига. Ну, считается, что это произведение, тем не менее, написал Сен-Симон, и существует трогательная история о том что умирающему Сен-Симону — он прожил после покушения всего два года — вот это произведение ему вслух читал Родриг. Что было непонятно: зачем он это делал, человеку читал его же произведение? А Сен-Симон, несмотря на то, что он он достаточно большую экономическую деятельность, выпускал журналы, альманахи, вел довольно такой образ жизни широкий, но не роскошный — после его смерти ничего не осталось. Он умер нищим. То есть, все эти предприятия — они тоже принадлежали другим, там, журналы, все остальное — принадлежало другим людям, он до конца жизни остался зиц-председателем. Что еще можно сказать по этому поводу... ну — существует большая литература контианцев и самого Огюста Конта, направленная против Сен-Симона, он постепенно опустился до того, что стал его называть «неким похабным жонглером», отрицал какое-то его влияние... я думаю, что Сен-Симон, как светский человек, человек, умеющий вести беседу, обладающий обаянием зиц-председателя — он, конечно... ну, были какие-то в голове у него общие мысли, и в той или иной степени он мог их высказывать и совсем молоденькому Огюсту Конту, который их там мотал на юношеский ус, и потом там излагал, то есть, какое-то влияние было, но, конечно, ну никаким ни мыслителем, ни литератором Сен-Симон не был, это очевидно. И достаточно показательно, что отцом, отцом утопического социализма является вот такой господин никто.

Что можно сказать в конце?

Во Франции Наполеона III — это пятидесятые, шестидесятые, начало семидесятых годов девятнадцатого века — был такой генерал Бурбаки,

отличавшийся представительной внешностью и служивший предметом постоянных насмешек французов, ну, из-за своего нефранцузского происхождения, он по происхождению был греком, ну и из-за того, что вокруг него происходили время от времени какие-то странные нелепые истории, например, он попал в смешную историю с ложным письмом императрицы Евгении во время Франко-Прусской войны, а потом, после того как проиграл очередное сражение, решил покончить с собой и выстрелил себе в череп из пистолета, но пуля не смогла пробить череп и отскочила. Вот. Ну вот, этот Бурбаки — он упоминается в одном из рассказов Мопассана, в таком негативном контексте, рассказ называется «Койка № 29», зачитаю отрывок оттуда. Ну, рассказ этот довольно глуповатый, главным героем там является такой кавалерийский офицер, альфа-самец, и вот Мопассан так излагает ход его мыслей:

«В общем, он уважал... только красавцев, так как единственное подлинное достоинство военного усматривал в хорошей осанке. Солдат, черт побери, должен быть молодцом, рослым молодцом, созданным для войны и любви, человеком властным, мужественным и сильным, — вот и все. Он классифицировал генералов французской армии, исходя из их роста, выправки и суровости лица. Бурбаки казался ему величайшим военачальником нового времени. Он потешался над пехотными офицерами, толстыми коротышками, задыхающимися при ходьбе; но особенное, непреодолимое презрение, граничившее с отвращением, он чувствовал к заморышам, окончившим Политехническую школу, к этим плюгавым, тщедушным человечкам в очках, неловким и неуклюжим, которым, по его словам, так же пристало носить мундир, как кролику служить обедню. Он возмущался, что в армии терпят этих тонконогих недоносков, которые ползают, как крабы, не пьют, мало едят и, кажется, предпочитают уравнения красивым девушкам».

Вот в двадцатом веке вот эти вот заморыши — они сделали имя «Бурбаки» коллективным псевдонимом французской математической школы. Вот в деятельности этой всемирно известной организации, разумеется, не было ничего криминального, но это закрытый клуб со своими ритуалами, поэтому даже точный состав вот этой группы «Бурбаки» — он до сих пор неизвестен. А что же говорить об объединении Сен- Симона, которое было на сто лет раньше и занималось политикой? Мы уже не можем отличить Бурбаки от математиков, и нам кажется, что это глава математической школы. Однако, обстоятельства жизни Сен-Симона заставляют в этом сильно усомниться. Сен-Симон — это Бурбаки, которого поставила в качестве зиц-председателя организация Перрего. Сен-Симонисты не имеют почти никакого отношения к Сен-Симону, а сам Сен-Симон никогда не высказывал взглядов, которые можно было бы назвать хотя бы намеками на утопический социализм. Вот такая история.

Получается, что мы банан (достает третий банан) еще и не начали есть, мы только к нему подходим, это только начало. Но, согласитесь — начало, которое достаточно неожиданно для большинства из вас, и понятно, почему, потому что — я уже об этом говорил — мы имеем дело с религиозной историей, с историей религиозной организации, и поэтому она очень-очень носит превращенный, фантастический характер, и вся основана на каких-то умолчаниях и запретах, ну вот, эти запреты нарушаем и пытаемся что-то говорить содержательное по этому вопросу, ну, это, наверно, преимущество людей, которые не связаны с государственными институтами, и могут себе позволить такую роскошь — иметь независимое мнение и пытаться всерьез анализировать какие-то факты, которые находятся перед их умственным взором, но все равно — делать это достаточно сложно и в этой ситуации. Вот представьте себе, представьте себе человека, который пишет историю Папской Области — большого региона Средней Италии, который на протяжении столетий был независимым государством, имел свою политику, дипломатию, свою экономику, свое население, свой государственный аппарат, и так далее, и так далее. Но при этом этот историк совершенно не упоминает один незначительный факт: что эта Папская Область управлялась католической церковью и ее главой — Римским Папой. И чтобы понять, что там происходит, как это государство функционировало — нужно прежде всего говорить об истории католицизма, истории Римской церкви, и тогда очень многие странные, парадоксальные фантастические факты, связанные с историей этого странного государства — они станут более-менее понятными. А вот для того, чтобы говорить об истории социалистических учений и политической жизни Европы восемнадцатого-девятнадцатого веков — надо очень хорошо знать историю масонской церкви, и постоянно учитывать ее развитие, ее обычаи, ее влияние на все это, а без этого много будет непонятно, поэтому задача, на самом деле, достаточно сложная и отчасти неблагодарная, но, тем не менее, с вашей помощью мы, наверное, все-таки пройдем этот путь.

До новых встреч!

Постскриптум

Что-то мы с вами пустились в какие-то высокие материи, и — давайте немножко спустимся на землю. Вот.

Подписывайтесь на наш канал, присылайте донат, подписывайтесь на патреон, одна из лекций, посвященная история коммунизма, будет помещена на патреоне, для подписчиков патреона, мы ее сейчас снимаем. Пишите свои отзывы, задавайте вопросы, будьте всегда с нами!

До новых встреч!

На экране текст:

Если Вам понравился этот ролик, Вы можете

принять участие в проекте, переведя любые

средства на следующие счета:

• Сбербанк: 4276 3801 3665 0335

• Paypal: https://www.paypal.me/galkovsky

• Яндекс.Деньги: 410017215606874

Вы можете также поддержать канал на патреоне:

https://www.patreon.com/galkovsky

Все средства, полученные таким образом,

расходуются на развитие нашего ютуб-канала.

Спасибо за внимание!