111. Что такое Интернационал - IX. Лекция Клетчатого по современной истории (№16)

https://www.youtube.com/watch?v=CNz3pZY_pAc

Други мои! Дорогие ютуборубы и ютуборубки!

Продолжаем наш бесконечный цикл лекций об Интернационале. Мы остановились на гениальной деятельности парижского ЖЭКа.

ГЛАВА 16. НАШИ СЛЕДЫ ИСЧЕЗАЮТ В КАРТОТЕКАХ МИРА

А надо сказать, что и собственно как ЖЭК парижская коммуна работала очень плохо, что неудивительно. Ну, например там был издан указ о запрещении работать булочникам по ночам, хлебопекам. То есть, таким образом лишили парижан горячего хлеба утром. Ну вот это, конечно, полбеды, это все ерунда. Но они действовали в условиях незаконченной войны, и это, конечно, приводило к постоянному смертоубийству еще и до периода окончательной развязки в конце мая 1871 года. Конечно, французы пытались как-то смягчить ситуацию, они действовали подкупом, внедрением своих агентов, но против них действовали тоже профессионалы. Ну со стороны французов, скорее всего, таким агентом была Гюстав Клюзере, о котором я уже говорил, помните, там была такая красочная история, когда Гюстав Клюзере приехал из Соединенных Штатов и пытался поднять восстание в Ирландии, а деятели лондонского Интернационала очень ловко его подставили, и у него ничего не получилось. Хотя несколько выступлений ему удалось... кровавых выступлений тогда ирланцев организовать. Вот этот Гюстав Клюзере — это был французский офицер, он, кстати, начал свою карьеру с того, что довольно лихо расправлялся с революционными эксцессами во время 1848 года, когда власть стали захватывать бонапартисты, они боролись с какими-то перехлестами республиканскими, и он потом хвастался, что вот он лично там разобрал 11 баррикад, сорвал красные знамена, и так далее. Вот после этого он занимался военной деятельностью в Алжире, в Крыму, а в 1860 году вышел в отставку, и внезапно вот так стал служить, принимать участие в военных экспедициях Гарибальди. Потом принимал участие в гражданской войне в США, потом пытался, вот я как уже сказал выше, организовать военные выступления ирландцев против англичан, англичане его заочно приговорили к смертной казни, ну, потом он попал во французскую тюрьму, из Франции был выслан снова в Соединенные Штаты, как гражданин США... и потом уже как член Интернационала он попадает в парижскую коммуну и становятся фактически министром обороны. И вот он, в частности, ведет переговоры с пруссаками, но по анализу его деятельности видно, что он всячески медлит, саботирует и избегает эксцессов. Коммунары понимают, что чо-то там не то, его сажают в тюрьму, а незадолго до падения коммуны ему удается из этой тюрьмы бежать. То есть, таким образом, он себе спас жизнь два раза, потому что в этой тюрьме он ожидала расстрела, а его бы могли расстрелять, естественно, под горячую руку на французские регулярные части, ну вот, он бежит, естественно, в Лондон, потом в США, потом снова в Швейцарию, где встречается с этим знаменитым художником Курбе, они там вместе распивают спиртные напитки, Курбе его учит живописи... ну, это Франция, понимаете? Франция!.. Клюзере становится неплохим художником. Одновременно он журналист, сотрудник британских газет, и занимается разведслужбой, но, я думаю, конечно, в пользу Франции. Занимается разведкой в странах Балканского полуострова. Выступает на стороне Турции против русских, в период последней русско-турецкой войны. Ну и затем он занимается политической деятельностью в самой Франции, становится таким вот левым деятелем, но при этом антидрейфусаром и антисемитом. Ну вот, по всей видимости, конечно, этот человек работал на спецслужбы Франции, и, ну, попытался что-то сделать хорошее, и как-то помочь Франции, французскому народу смягчить вот эти страшные последствия парижской коммуны. А вот после него руководителем военным коммуны стал некий Луи Россель, который бежал в Париж из Меца незадолго до сдачи там основной части французской армии. Это единственный действующий старший офицер, вошедший в коммуну, и, по странному стечению обстоятельств, он был наполовину шотландцем. Он тоже попадает в тюрьму коммунаров, но его не успевают расстрелять, они бы просто там все друг друга расстреляли за полгода, потому что, ну, эта технология — она известная, и это все проходили, и проходили во время Великой французской революции, затем проходили во время великой русской революции, там все... механизм террора когда запущен, то революция пожирает своих детей, это естественно. Вот. Ну, он попадает в тюрьму коммунаров, а потом его расстреливают, значит, части, которые взяли Париж французские. Потом оборону возглавляет вот Шарль Делоклюз, о котором я немного говорил в прошлый раз, это человек, которого защищал Гамбетта. Он как раз является автором закона о заложниках, что за одного расстрелянного коммунара убитого будут убивать трех заложников. Делоклюз прославился, в кавычках «прославился», замечательным указом военным, которые он издал вот уже в период этой последний бойни, бойни кровавой недели конца мая 1871 года. Он написал, и расклеил это этот указ по всем улицам там, по всем стенам. Шо вот есть эти ученые, на говне печеные, которые очки носят. Вот они пускай не мешают народу воевать. Не надо никаких этих профессоров, командиров, офицеров, вообще никого не надо! Давайте исходить из широчайшей творческой инициативы народных масс! Сами массы перебьют позвоночник этим гадам версальцам. И после этого началась вот какая-то фантастическая резня, Париж стали жечь. Был уничтожен дворец Тюильри,

резиденция императора, символ государственной власти, Дворец правосудия,

дворец ордена Почетного легиона,

и много правительственных зданий и учреждений. Была сожжена городская ратуша.

Был уничтожен городской архив. Там погибло гигантское количество документов, миллионы, миллионы единиц хранения.

Погибли музеи, архивы полиции, финансовые документы, акты гражданского состояния, ну вот акты гражданского состояния, французы — они предусмотрительные, они хранили в двух разных местах... сожгли и там и здесь. Разрушений было в сто раз больше за вот одну-две недели, чем вся деятельность пруссаков в течение там длительного времени.

Сама вот судьба Шарля Делоклюза неизвестна, есть очевидцы, что якобы вот он вышел на баррикады и дал специально себя убить, но по характеру этих людей — маловероятно. Его могила не сохранилась, тело должны были, конечно, сразу его предъявить там, тело, вроде бы, специально как-то вот скрыли почему-то... после парижской коммуны считалось, что он жив, его объявляли в розыск уже через длительное время после смерти. Вот. Видно было, что такое деятель — он конечно навряд ли стал бы лезть на баррикады, не дурак. Не дурак.

Ну вот, мы подходим к неизбежному вопросу: а... зачем? Ну никаких внешних причин для восстания не было, война, страшная, позорная война, поражение — она закончилась. Изменить было ничего невозможно, сами коммунары и не пытались это сделать, и более того, они тут же начали сепаратные переговоры с немцами, предлагая им более выгодные условия мира, чем предлагал Тьер. С немцами у них были доверительные отношения, они по отношению к коммуне сохраняли строгий нейтралитет, и вообще не лезли туда. Интересный момент, что когда был заключен мир, то немцы в качестве гарантии этого мира потребовали задачу форта, который контролировал вход в Париж. На что им было отказано. Они предложили на выбор: либо вот этот форт, либо парад победы в Париже, ну, там сказали, значит: «Давайте. Пожалуйста, мы согласны». Они вошли в Париж на два-три дня, немцы, аккуратно там продефилировали, ну... удовлетворили свое тщеславие и вели себя крайне вежливо. Ну чем они там занимались? Они попросили доступ на экскурсию, чтобы вот офицеры походили, посмотрели там памятники искусства, картины, вели себя очень вежливо, деликатно, и потом французские националисты изображали немцев какими-то варварами, вот множество есть картин, нарисованных прекрасными французскими художниками, но как вот они не старались, никакого там варварства не удалось изобразить, потому что, ну, это были интеллигентные люди, и они вообще очень уважительно относились к французской культуре. В тот период по-прежнему французский язык был языком международного общения, все немецкие офицеры знали хорошо французский язык, знали французскую истории, ну и, кроме того, специально там были приказы, они не позволяли себе каких-то вольностей по отношению к населению, чтоб там чо-то жечь-грабить — ничего этого не было. Ну, конечно, в условиях войны — война есть война, всякое бывает, но никаких таких вот эксцессов не было, а вот в парижской коммуне их там десятки и сотни, это что-то невероятное.

Ну, перейдем теперь к каким-то внутренним причинам. Ну, вот Прудон говорил, что Францию надо заменить конгломератом самоуправляющихся ЖЭКов. Но Прудон-то ни во что это не верил. Это была для него такая, ну, французская риторика, эти люди — они чрезвычайно владеют риторикой, риторика преподается во Франции в средних и высших учебных заведениях, у него были цели вполне рациональные. Об этом я уже говорил в наших лекциях не раз. Ну, у Бакунина была, да, задача жечь дома, он пытался сжечь их в Дрездене, и, ну, до Парижа он не дотянулся, но в провинции — он там в Лионе попытался принять участие, и конечно его эти ученики-бакунисты — они действовали в Париже и себя показали. Но его уровень претензий реально виден при чтении «Исповеди», которую он написал Николаю I. Это солист рок-группы. Без бас-гитары, без голоса, и без рока. Ну кто там еще, Маркс и Энгельс? Ну Маркс и Энгельс — это шпионы на работе, у них ничего личного. Значит, а что там было, кому там чего было надо в этой коммуне, зачем она вообще возникла, возникла же все-таки не на пустом месте? Ну да, это результат революционной анархии, военного пересменка, где вот в вакууме власти работали местные и иностранные разведслужбы. И значит, надо тогда подумать, а что вот было нужно разведслужбам, и тогда станет ясен внутренний смысл парижской коммуны. Ну, что было нужно французам — понятно, вот мы уже это рассматривали на примере Клюзере. Они пытались смягчить ситуацию, что-то у них получалось, но в основном нет, потому что им противостояли другие люди. И это были не коммунары, а люди серьезные, профессионалы. Ну можно сказать, что Гамбетта в той иной степени там использовал связи с Делоклюзом, как-то пытался укрепить свое положение, но в целом, конечно, для французов был выгоден мирный переход, без самореза, консолидация власти, и кроме того, сама по себе эта коммуна — она дискредитировал их, потому что они были в той или иной степени с ней связаны, как либералы, демократы и антимонархисты. И потребовалось все мастерство, дипломатические способности великого Тьера, чтобы выйти вот из этого противоречия и сохранить республиканское правление во Франции. В принципе он сделал почти невероятное. Дальше — немцы. Немецкие разведслужбы. Разумеется, им было очень выгодно шантажировать французов патовой ситуацией двоевластия. То есть, они вели переговоры с Тьером, но одновременно вели переговоры с коммуной, и сделали так, чтобы про это французы знали, и говорили, что, ну, так, конечно, не прямо в лоб, но говорили, что «ну, у нас ничего личного, просто хотим получить контрибуцию, хотим оформить аннексию, и будем вести дела с теми, кто это сделает наилучшим образом». И это, конечно, очень сужало возможность маневра для правительства Тьера. И немцам было, конечно, очень выгодно поддерживать состояние хаоса после мира. А мир был заключен десятого мая во Франкфурте, и после этого начались самые страшные кровавые события в парижской коммуне. И разумеется, если там было серьезное немецкое влияние, участие, а оно было, то французы надеялись, что немцы в той или иной степени будут подыгрывать французской законной власти, и сделают так, чтобы установление порядка в Париже произошло без эксцессов. Но вот, похоже, что немцы наоборот решили максимально осложнить ситуацию. Почему они это сделали? По условиям договора немцы получали Эльзас-Лотарингию, получали пятимиллиардную контрибуцию, которая выплачивалась в течение нескольких лет, и пока она не была выплачена, немецкие войска получали право нахождения на территории Франции. И более того, все расходы по содержанию армии брало на себя французское правительство. То есть, немцам было выгодно, чтобы выплаты эти происходили, но происходили достаточно трудно, с отсрочками, чем больше будут отсрочки, тем больше немцы будут находиться в господствующим положении, которое контролирует фактически Францию, делает ее зависимым государством, не вполне независимым, и кроме того, резко сокращаются просто расходы на армию. Армия содержится поверженным противником. Поэтому им было выгодно, чтобы вот этот хаос и анархия продолжались как можно больше. Так что они подлили керосинчику, причем буквально, потому что вот эти все поджоги во Франции, архивов, музеев... там, повторяю, было что-то невероятное там, ну не знаю... ну допустим был сожжен музей Проспера Мериме там, и так далее, ну — это Франция, там, ну, любое здание — наугад вот взять, поджечь... а там еще жгли лучшее, самые лучшие здания, и там использовали уже вот керосинчик. Керосинчик, это новация. С керосинчиком... и так хорошо шло, когда поджигают, ну, дома старые, деревянные там, пожарная служба только в зачаточном состоянии находится, а тут еще с керосинчиком... ну прям вот замечательно. Но немцы не преследовали каких-то более глобальных целей. То есть, ну, задержечка на полгодика, немножечко нанести урон противнику, разрушить какие-то там здания, архивы, ну это приятно, хорошо, хороший довесок, «будут сговорчивее». Тем более, что немцы здесь могли это делать совершенно, так сказать, не опасаясь последствий, потому что они умывали руки, «а чо, вы сами себя обслуживаете, мы ничего не знаем. Это ваше дело, в этом сами разбирайтесь. Причем здесь немцы? Немцы наоборот вели себя достаточно вежливо, корректно, шли навстречу французскому правительству там, и так далее». Ну и, наконец, Англия. Англия. Третий серьезный игрок, который действовал на территории парижской коммуны. На территории Парижа, идеологической и физической. Англичане были неприятно удивлены ходом военных действий. Они сделали все что возможно для разгрома Франции, ну, например, они парализовали действия гигантского французского флота, заявив, что выступают против морской блокады или обширную торговлю с Германией под своим флагом, ну и французы не осмелились в этой ситуации как-то обострять отношения еще и с Англией. Но при этом англичане надеялись и рассчитывали, что война продлится длительное время, она приведет к очень большим разрушениям и во Франции и в Германии, к общей дестабилизации политической ситуации не только во Франции, но и в Германии, и в дальнейшем, если повезет, в этот конфликт может быть удастся вовлечь и другие страны, ну, например, Австрия может выступить на стороне Франции, России, которая ненавидела Австрию после ее предательства во время Крымской войны, она начнет войну на стороне Германии, вовлечение в войну России, которую все ненавидели даст широкие возможности для социальной демагогии, возникнет снова революционная ситуация, а там, глядишь, и снова великая европейская революция, всемирная, чем черт не шутит. Ну вот, блицкриг Пруссии был для них неприятным сюрпризом, а контрибуция и аннексия слишком быстро и сильно усиливали новое германское государство, превращая его в бесспорного субгегемона, еще более мощного, чем Франция. Ну, у немцев не было флота, но флот — дело наживное, и сами англичане это понимали, и исторические события скоро подтвердили, конечно, правоту этого вывода. С другой стороны, конечно, англичан очень устраивал клинч такой между Францией и Германией, поэтому они не выступали прямо против аннексии Эльзаса-Лотарингии, надеясь, справедливо, что вот это вызовет уже на несколько ближайших десятилетий смертельную вражду этих двух самых крупных, самых мощных государств Европы, да в общем, всего мира. Ну, не считая Англии. Поэтому англичане надеялись, что если максимально разжигать вот этот революционный процесс в Париже, то начнется вовлечение туда все новых и новых территорий, новых городов, новых районов, и возникнет ситуация, похожая на ситуацию Великой французской революции 1789 года. Надо сказать, что отчасти какие-то вот левые радикальные элементы во Франции, отморозки — они тоже на это надеялись, и в этом смысле и французы и англичане — они стали жертвой мифа Великой французской революции, ну вот, они немножко так «сидели на своем кокаине». Считается, что после Великой французской революции возник вот такой широчайший энтузиазм народных масс, и на этом энтузиазме, кроме всего прочего, Франция стала решать очень быстро, прям вот колоть как орехи, внешнеполитические задачи. Она оккупировала левый берег Рейна, она оккупировала, потом захватила Италию, потом разгромила уже полностью Пруссию, Австрию, и в общем, создала колоссальную империю, и все это благодаря Великой французской революции и энтузиазму народных масс, которые под пение «Марсельезы» с революционным трехцветным знаменем — они прямо вот рвались там, и вот совершали какие-то чудеса. Но это все, мягко выражаясь, не соответствует действительности. Во-первых, Великая французская революция не была никакой революцией, она была скорее феодальной реакцией, никакого феодализма в это время уже во Франции не было, крепостных крестьян там было очень мало, и общественное мнение выступало за полное освобождение крестьян, динамика была очень положительная, освобождение шло быстро, и к концу правления вот Наполеона, то есть, где-то к 1815 году никаких крепостных конечно во Франции бы уже не было, скорее всего и раньше. Это не было проблемой. Какие-то политические свободы — ну тогда Франция была, естественно, самым свободным государством Европы, достаточно посмотреть, что писали тогда французские интеллектуалы, и все эти интеллектуалы пользовались, естественно, покровительством и благосклонностью высшей аристократии французской, самих королей. Ну, какие-то политические свободы — ну там все было достаточно тоже хорошо, были органы самоуправления, была судебная власть, ну, может быть, такого политического плюрализма, как у английской аристократии у французских аристократов не было, но в общем ничего особенного там не было, и кроме того, это вид самому Людовик XVI начал процесс демократизации, и можно было просто спокойно его развивать, зачем нужно было там табуретки-то ломать? Поэтому никаких внутренних причин этого не было, был перегрев общий, вызванный очень быстрым развитием экономики, быстрым развитии культуры, урбанизацией, и конечно вот последовала такая вот реакция, похожая на реакцию, допустим, в Иране, когда местный режим монархический очень быстро модернизировал страну там, ходили в Тегеране все в западных платьях женщины, не носили там хиджаб там, и так далее, а потом все это вот аукнулось, потому что — обогнали. Обогнали время лет на 50 как минимум. Что касается военных удач, то причины были военного господства французской армия, но они были совершенно другие. Дело в том, что в эпоху Людовика XV, Людовика XVI во Франции действовал великий Грибоваль,

который создал передовую артилерию, систему артиллерийскую, настолько совершенную, что там ничего, в общем, дальше придумать было невозможно. Если бы сейчас вот взяли какого-нибудь военного инженера, на машине времени поместили в ту эпоху — он бы прикинул, решил, ну вот он бы сделал то же самое, что Грибоваль, и ничего к этому добавить бы не смог. Поэтому французская артиллерия — она на порядок превосходила артиллерии других стран, там была проведена унификация, артиллерия стала маневренной, одновременно очень мощной, и кроме того, французы обгоняли весь мир в области химии, производства пороха, и великий Лавуазье,

которого, кстати, убили во время Великой французской революции — он разработал систему унифицированных порохов. И вот эти пороховые заряды — они позволяли очень точно стрелять, потому что раньше там сортность пороха была разная, вот они один заряд закладывали, ядро летел на одно расстояние, другой заряд — на другое, а тут они по таблицам очень точно могли рассчитывать, и очень точно стреляли, причем, эта артиллерия была очень маневренной, не случайно вот Наполеон был артиллеристом, и он сказал, что лучшее, что есть во Франции — это артиллерия. Действительно, французская артиллерии — это было таким сверхоружием, другие страны могли только этому подражать, русские вот очень подражали, более-менее удачно, но когда государство подражает — оно, естественно, отстает там на несколько лет как минимум, и подражает лишь частично. И вот эта совершенная армия, очень вышколенная, с передовым вооружением — она досталась в наследство этим безумным революционерам. И они ее, естественно, использовали. И кроме того, они сразу из-за своего такого зверства решили прибегнуть к максимальной эскалации. Они стали набирать огромные армии, то есть, фактически, все население, и вот по этому принципу «кладите больше заварки» они заваливали трупами противников, у них было пятикратное превосходство над армиями государств, против которых они сражались, не говоря уже о том, что Франция тогда была демографическим гигантом, там было сплошь французское население однородное, а ей противостояли лоскутные какие-то страны, либо карликовые, либо состоящие из очень многих народностей, как Австрия. В этой ситуации республиканская Франция достигла больших успехов. Ну а дальше появился Наполеон, который все это усугубил, и он сохранил вот эту систему массовых призывов, и плюс еще у него, конечно, были какие-то способности, и так далее, но он базировался на именно вот этом. Но в результате к чему это привело? К тому, что все свое преимущество, и демографическое, и военное, Франция растратила в течение вот этих 20 лет, и все те завоевания, которые она сделала — она сделала их грубо, не считаясь с интересами тех территорий, которые она присоединяла, и все это, естественно, развалилось. Вот. И никакого энтузиазма там, конечно, не было, там были заградотряды, все остальное. Ну, была пропаганда, она действовала, в чем-то она действовала более эффективно, в чем-то менее эффективно, потому что, допустим, религиозной пропаганды одно время вообще они не использовали, а потом, при Наполеоне, они стали использовать ее, но частично. А религиозная пропаганда — она, конечно, в тот период была очень эффективна еще, она мотивировала солдат вот воевать. Поэтому — надежда, что вот «давайте начнем жечь дома, и как-то само собой все вот выстроится, появится новый Наполеон, и будут какие-то там успехи, результаты» — все это было, мягко выражаясь, утопией, утопией неумной. И этот пожар в Париже — он мог быть только локальным, и, конечно, он должен был быть подавлен, и он был подавлен, и особой преференции вот эта провокация ее организаторам не дала. Но объективно если следить за тем, кто как действовал, очевидно была вот такая задача. И эта задача прямо декларировалось радикальным большинством парижской коммуны, которые говорили, что нужно возродить славные традиции периода якобинства, создать массовую армии, завалить Пруссию трупами, под красным знаменем идти вот в психические атаки, и так далее, что, конечно, по тем условиям, при том развитии уже артиллерии, средств коммуникаций и телеграфа — было абсолютно невозможно, не говоря уж о том, что и население можно было одурачить в рамках, там, Парижа, и еще, но... В целом вот этот энтузиазм — он, конечно, у французов был, но на энтузиазме уже никуда нельзя было уехать, на нем было нельзя уехать и в конце 18 века вот, а уж в семидесятые годы девятнадцатого, в период, когда стимпанк завершил свое развитие, вся вот эта идея психической интоксикации — она уже совсем не работала. А вообще, психологию вот этих людей, которые руководили явно или через подставных каких-то лиц, скрываясь за спинами других людей, руководили парижской коммуной — ее можно понять при анализе деятелей русской революции 17 года, вот Ленина, Троцкого, вот это один к одному вот эти все люди. Ленин — он же начинал как адвокат, это типичный был такой адвокат, правда, неудачный. Когда после октябрьской революции большевики продержали 100 дней — это был праздник, они праздновали, и Ленин хвастался, что вот «мы держимся 100 дней, а парижская коммуна только 72 дня продержалась», это считалось рекорд для книги Гиннеса. И какой был план у этих людей? Делать ноги. Троцкий, когда был очень сложный период гражданской войны — он сказал: «Мы уйдем. Но при этом мы хлопнем дверью так, что содрогнется весь мир». У них был план уничтожения, взрыва все городов крупных русских, и они с самого начала стали разрушать, делать то, что делала французская революция, то есть, разрушать архивы, сжигать акты гражданского состояния, разрушать банковскую систему, вредить, пакостничать так, что когда они уйдут — еще потребуется несколько десятилетий, чтоб все это восстановить. Разрушать память государства, систему вот этих отношений, которые складывались десятилетиями и столетиями. Интеллектуальную систему. Разрушать интеллектуальную культуру. Чтобы русские, если б вот они вернулись — вернулись на пепелище. И, повторяю, они стали это делать даже там не через 100 дней, а вот буквально сразу. И это стали делать еще и до большевиков, там уже жгли архивы полиции, ну, это уже понятно почему, да? Естественно, все эти архивы были сожжены и в Париже... То есть: «Робя, уходим через канализацию в Стокгольм»! Все, дело сделано, все разрушено, напакостничено, и — замечательно. Когда в 1919 году умер президент в кавычках Свердлов вот, и умер тоже в кавычках, потому что там ему помогли — в неразберихе его сейф не могли вскрыть. Сам он ключа вот не оставил, не передал, и его просто там перетащили на склад в Кремле. Где он простоял до 1935 года, а потом его вскрыли там, автогеном там, или подобрали какие-то отмычки там сложные, но вот — удалось вскрыть, и что там обнаружили? Там обнаружили личные вещи президента. В кавычках президента, я вот могу вам прочитать список этот.

1. Золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108 525) рублей.

Ну, золотом рублей да?

2. Золотых изделий, многие из которых с драгоценными кам­нями, - семьсот пять (705) предметов.

3. Семь чистых бланков паспортов царского образца.

4. Семь паспортов, заполненных на следующие имена:

A) Свердлова Якова Михайловича, Б) Гуревич Цецилии-Ольги,

B) Григорьевой Екатерины Сергеевны,

Г) княгини Барятинской Елены Михайловны, Д) Ползикова Сергея Константиновича, Е) Романюк Анны Павловны, Ж) Кленочкина Ивана Григорьевича.

5. Годичный паспорт на имя Горена Адама Антоновича.

6. Немецкий паспорт на имя Сталь Елены.

Кроме того обнаружено кредитных царских билетов всего на семьсот пятьдесят тысяч (750 000) рублей.

Вот так. То есть, «полундра» и «Адам Антонович Горен» со своей немецкой супругой «Еленой Сталь» уезжает в Норвегию. Все. Чисто. А потом в Москве ищут могилу Свердлова, который погиб на баррикаде на Красной пресне, вот его видели прям вот он там... погиб! Но — тело исчезло куда-то. Исчезло. Ну, разумеется, когда ребята вот так действуют — ну не у всех получается, кто-то и погибает. Всякое бывает!

Хорошо. Давайте перейдем к тому, а как, собственно вот Карл Маркс и Фридрих Энгельс из Англии они контактировали с парижской коммуной, что они в этот период писали, чего добивались?

ГЛАВА 17. ПАРИЖСКАЯ КОММУНА И ИНТЕРНАЦИОНАЛ

Надо сказать, что влияние там видно невооруженным глазом, потому что очень большое количество членов руководства парижской коммуны — они были членами Интернационала, это были и прудонисты, и, собственно, марксисты. Сразу после начала франко-прусской войны от имени Интернационала Карл Маркс написал заявление, где призывал к миру, последующему миру между Францией и Пруссией, миру без аннексий и контрибуций. Потому что Англии нужно было ослабить Францию, но одновременно не допустить чрезмерного усиления Пруссии. Это послание вызвало восторженное одобрение Милля. Вот взаимоотношениями Милля и Маркса слабо изучены, это, думаю, важная тема, думаю, эти отношения были гораздо более личными и тесными, чем это принято считать.

Во время парижской коммуны Карл Маркс пишет от имени руководства Интернационала работу, такое воззвание «Гражданская война во Франции». Смысл его виден уже из заголовка. Это произведение единственное, не считая «манифеста» Карла Маркса, которое было достаточно известным, и когда его публиковали — о нем говорили по всей Европе. Ну, был еще «Капитал», но это такая для широкой публики была — если не считать Германию — была такая заумная книга, о которой мало кто чо конкретно знал. И тут же «Гражданская война во Франции» так же как «манифест» была переведена на множество языков. Вот, собственно, это две работы, которые Маркса читали при жизни, да? Его этот вот «манифест» и, соответственно, «гражданскую войну». Он стал на время очень популярным. Не помню, то ли Либкнехт, то ли Меринг, сказали, что вот эта работа «Гражданская война во Франции» — это гениальный шедевр, который будут читать тысячелетия, так же как работы Цицерона и Гая Юлия Цезаря. Вот. Ну, на самом деле — это такой грязный подстрекательский пасквиль, но пасквиль, по которому видно, а чего, собственно, людям было нужно, чего они добивались, что была нужно людям, которые стояли за спиной вот этих деятелей. Ну, я неслучайно сказал о пасквиле, потому что это действительно пасквиль, то есть, там сообщаются какие-то грязные сведения из личной жизни, и, кроме всего прочего, они очень часто не соответствуют истине. Ну например, генерала Галифе,

который отличился подавлением парижской коммуны, Маркс титулует как Альфонса своей жены. Вообще, генерал Галифе — это был такой рубака, командир мусульманского полка в Алжире, потом он был таким храбрым кавалеристом, гусаром, ну, его жена была богатой женщиной, но, конечно, никаким альфонсом он не был. Он, кстати, в экспедиции в Мексике получил тяжелейшее ранение в живот, но остался в строю, и чтобы вот он жил там за чей-то счет, и был таким вот, значит, каким-то альфонсиком, ну, — совершенно не из той оперы. Он себя очень хорошо показал под Седаном, и император, тогда еще король Пруссии — он отметил, что вот подразделение этого француза сражается образцово. Но когда седанская армия сдалась в плен — соответственно, в плен попал и Галифе, после этого он был отпущен, и принял участие в подавлении восстания в Париже. Он сделал это образцово. Его в дальнейшем ругали за излишнюю жестокость, но я думаю, что он, как опытный военный, применил ту степень жестокости, которой были достойны вот эти замечательные люди. Он, например, убивал людей, у которых есть седина. На самом деле вот этот экшен социальный — он характерен для молодежи, молодежь несмышленая, и более того, есть жизненная правда в этом бунте молодых людей, и каждое следующее поколение — оно бунтует, оно хочет найти место свое под солнцем, жить свою жизнь, а не чужую жизнь, и оно в той или иной степени отодвигает старшее поколение и занимается социальным активизмом. Отчасти, конечно, это в той или иной степени лицемерно, но отчасти это искренний порыв молодости, люди в молодости, как правило, лучше. Они добрее, справедливее и гуманнее, чем люди старые. В старости это сохраняется только вот у таких умудренных, мудрецов, вот этих умудренных опытных людей, культурных, у которых есть политическая традиция и так далее, и которые достигли жизненного успеха. А основное большинство — оно, конечно, в той или иной степени деградирует. Но когда вот человек в 30 лет, в 40 лет, в 50 лет продолжает заниматься тем, что переворачивает урны, избивает людей, и так далее — вот тут, значит, что-то не совсем то. И это прекрасно понимал Галифе. Он несмышленышей оставлял, а вот тех людей... он говорил «Вот вы седые, значит, вы участвовали в революции 48 года, но вы знаете что это такое, на что вы, так сказать, подписались, вот — к стеночке». К стеночке. И он расстрелял стимпанк. Вот это вот поколение панков французских, которое возникло в эпоху Великой французской революции и 80 лет терроризировало великий город, вот всю эту алкашню, уголовников, подонков — он их всех, значит, это... Отребье это и хамье — он их... убрал. И больше их не было. Посмотрите: все время во Франции какие-то революции, какие-то подымаются люди, Гавроши, баррикады, а что после 1871 года? Пустота. Ну, конечно, время от времени бывает что-то, ну, подымаются вот парижские студенты, 1968 год, и так далее, но это невозможно сравнить с тем что было, понимаете, тогда. Люди с ножами ходили там это, значит, резали всех. Эта культура, в кавычках культура, была уничтожена. В значительной степени была уничтожена вот этим Галифе. Альфонсом своей жены. И он не побоялся на себя взять эту ответственность. И французы в целом там — они шипели и все, но они в целом оценили. Оценили эффективность. И в дальнейшем уже этим всем стимпанком наслаждались периферийные государства, Мексика, Россия, Китай там с хунвэйбинами, и так далее, вот в Париже же этого не было, и скорее всего не будет. Там могут быть какие-то национальные эксцессы, да, люди приехавшие за Африки могут шалить, и так далее, но вот чтоб местные там?.. их нету. Если прочитать «Гражданскую войну во Франции» то там виден нехитрый прием Маркса, который он в общем-то так, будучи сам таким панком, постоянно использовал: он переадресовывал все обвинения противнику. Ну, например, он там написал, что при Наполеоне III в Париж съехался интернациональный сброд со всего мира, который приехал туда, чтоб показывать глупости. Попки, пиписьки... Вот. И вообще, как это тогда называлось «участвовать в оргиях», вот они участвовали в оргиях там, то есть, показывали попки-пиписьки, и Тьер — он был марионеткой русского шпиона Марковского, который стоял у него за спиной, вот щас до сих пор этого Марковского ищут, никто не может найти. То есть — интернациональные бригады были на стороне тех, кто подавил парижскую коммуну, и там действовали шпионы. Ну, какие шпионы? Ну, русские, а какие еще? Русские шпионы. Маркс там заливался буквально вот соловьем в этой работе, просто это можно даже зачитать.

«В морге — ни одного трупа; нет ночных грабежей, почти ни одной кражи. С февраля 1848 г. улицы Парижа впервые стали безопасными, хотя на них не было ни одного полицейского».

Ну вот чудеса, отменили полицию, распустили уголовников, и — вот, видите, все! «Ни одного трупа»!

«Парижскому архиепископу Тьер нагло врал, что все расстрелы, в которых обвиняют версальцев — одна ложь».

То есть, это вот этому архиепископу, которого расстреляли, до того, как его расстреляли — Тьер ему сообщал, что вот, говорят, расстреливают эти, версальцы. А мы никого не расстреливали. Врал, да?

Теперь по поводу поджогов. Поджогов.

«Коммуна пользовалась огнем как средством обороны в самом строгом смысле слова; она воспользовалась им, чтобы не допустить версальские войска в те длинные, прямые улицы, которые Осман специально приспособил для артиллерийского огня; она воспользовалась им, чтобы прикрыть свое отступление, так же как версальцы, наступая, применяли гранаты, которые разрушили не меньше домов, чем огонь Коммуны. Еще до сих пор остается спорным вопрос, какие здания зажжены были наступавшими, какие — оборонявшимися. Да и оборонявшиеся только тогда стали пользоваться огнем, когда версальские войска уже начали свои массовые расстрелы пленных. — К тому же Коммуна открыто объявила заранее, что если ее доведут до крайности, то она похоронит себя под развалинами Парижа и сделает из Парижа вторую Москву»

Ну… все логично, да? То есть, французские войска вошли в Москву, а вот русские сожгли Москву, да? А тут французские войска вошли куда? К себе в столицу. И им сделали «Москву». А кто вошел? Войска Тьера, которым руководит русский шпион Морковкин, или как там, не помню.

«Такое же обещание давало раньше правительство национальной обороны, но, конечно, только для того, чтобы замаскировать свою измену. Для этого Трошю и приготовил запас керосина».

То есть, руководитель обороны Парижа, генерал Трошю заготовил запас керосина, чтобы поджечь Париж, если туда придут прусские войска, но делал это фиктивно. То есть, он… в шутку! То есть, керосин настоящий, но это в шутку, потому что он, конечно, не хотел его применять. Да? И чтобы вот «замаскировать свою измену» он завез керосин. Ну и вот, французские революционеры были вынуждены воспользоваться этими запасами!

Вот тоже перл:

«Истинный убийца архиепископа Дарбуа — Тьер».

Ну, естественно, естественно. Вот видно, что вот человек все это пишет, и он... ну ни во что это он не верит. Он такой «мистер вонючка», у него такая работа, ему платят деньги, ну вот он, значит, все это и делает. То есть, он просто переадресовывает обвинение. Там человек написал работу «философия нищеты» а он ему — «нищета философии», и все. Вот «диалектика», и спорь, «сам дурак». Все, понятно. Он постоянно пишет, что Тьер — он является орудием рабовладельческого заговора. Почему? Потому что правительство было в Бордо, а Бордо — раньше, ну, я об этом говорил в одной из лекций, это был город портовый, город, который занимался работорговлей. Ну и все сходится, да? То есть, это работорговцы, реально. Ну, город же раньше занимался? Они специально приехали в Бордо, к работорговцам, и работорговцы им, значит, чего-то отстегнули, и они вот организовали заговор против Франции. Что особо интересно — реальные вот эти работорговцы, их дети, внуки — они все были сен-симонистами. О чем я тоже, так сказать, писал. И, соответственно, многие из них входили в первый Интернационал. Эта работа является не просто вот такой такой переадресацией, она является подстрекательской. Вот Маркс описывает, как коммуна расстреляла мирную демонстрацию жителей:

«Снисходительность Центрального комитета, великодушие вооруженных были приняты ею за сознание рабочими своего бессилия».

«22 марта из богатейших кварталов появилась шумная толпа «фешенебельных господ»: она состояла из всяких великосветских дебоширов, и возглавлялась известными выкормыши империи. Трусливо прикрывшись лозунгами мирной демонстрации, но втайне вооружившись оружием бандитов, эта сволочь маршировала, обезоруживая и оскорбляя отдельные патрули и посты национальной гвардии, встречавшиеся ей по пути. Выйдя с криками «Долой Центральный комитет! Долой убийц! Да здравствует Национальное собрание!», они попытались прорвать линию караульных постов и захватить врасплох генеральный штаб национальной гвардии на Вандомской площади. На выстрелы из револьверов из толпы генерал национальной гвардии скомандовал стрелять. Один залп обратил в беспорядочное бегство эту толпу пустых голов, воображавших, будто одно появление «приличного общества» подействует на парижскую революцию, как трубы Иисуса Навина на стены Иерихона. Обращенными в бегство господами было убито два национальных гвардейца и тяжело ранено девять (в числе последних — один из членов Центрального комитета, вся местность, где был совершен этот их подвиг, была усеяна револьверами, кинжалами, палками со стилетами и тому подобными вещественными доказательствами «безоружного» характера их «мирной» демонстрации».

«В своем упорном нежелании продолжать гражданскую войну, начатую Тьером, Центральный комитет сделал в тот момент роковую ошибку: надо было немедленно пойти на Версаль — Версаль не имел тогда средств к обороне — и раз навсегда покончить с заговорами Тьера и его «помещичьей палаты».

Вот! То есть, мирная демонстрация людей — говорится, чо это какая-то сволочь там, прилично одетая, да? Вот они сволочи, не в этих пошли, не в лохмотьях, а в нормальных костюмах! И они тайно там какие-то вот револьвера-кастеты, значит, специально прятали, стреляли, и, ну, были вынуждены по ним дать залп и их, значит, это... расстрелять. Вот. Ну вот это что, пишется всерьез что ли все, да? И в конце этой работы есть знаменитое такое вот резюме, которое в тот период приковало к себе внимание всей Европы. Карл Маркс пишет: «Буржуазный рассудок, пропитанный полицейщиной, разумеется, представляет себе Международное Товарищество Рабочих в виде какого-то тайного заговорщического общества, центральное правление которого время от времени назначает восстания в разных странах. На самом же деле наше Товарищество есть лишь международный союз, объединяющий самых передовых рабочих разных стран цивилизованного мира»…

«Где бы и при каких бы условиях ни проявлялась классовая борьба, какие бы формы она ни принимала, — везде на первом месте стоят, само собой разумеется, члены нашего Товарищества. Та почва, на которой вырастает это Товарищество, есть само современное общество. Это Товарищество не может быть искоренено, сколько бы крови ни было пролито. Чтобы искоренить его, правительства должны были бы искоренить деспотическое господство капитала над трудом, то есть искоренить основу своего собственного паразитического существования».

И вот представьте себе: работа кончается, а под ней стоит подпись не только Карла Маркса, а всего правления тогдашнего вот Интернационала, правления в Лондоне. То есть, там стоят подписи никому не известных ни тогда ни сейчас англичан. 15 человек, ну и несколько там революционеров из Франции там, Польши, и так далее. Вот так. То есть, аль-каида делает заявление по поводу какого-нибудь страшного террористического акта: «Ну вот, есть люди, которые считают, что аль-каида организует какие-то, так сказать, там по своему усмотрению туристические акты в той или другой стране. А почему происходят эти все вещи? А потому что Аллах велик! Надо покориться Корану, мусульманству. И эти страны, которые стоят под властью шайтана, неизбежно самим своим существованием вызывают вот такие акции. К которым, конечно, аль-каида, как передовое такое товарищество мусульманское — она имеет самое непосредственное отношение». То есть, с одной стороны оправдывание, то есть, «никакого отношения не имеем», и одновременно наглое, в глаза, подтверждение, что так оно и есть, мы вас настолько презираем, что не считаем за людей, что вот открыто говорим, над вами издеваемся. Вот это именно произвело такое впечатление в Европе, и, ну, Европа — она просто замерла, да? После того как это вот… Сначала они услышали эти все страшные вещи, события в Париже, а тогда Франция и Париж — это был информационный центр мира, такой нерв, то, что там происходило — через день уже все было известно. Вот. И после этого вот такое заявление из Лондона какой-то странной организации… и все были в панике, в шоке. То есть, мир вдруг увидел, что существует какая-то гигантская международная сеть, которая занимается вот такими геополитическими провокациями.

Ну, на этом, наверное, мы закончим сегодняшнюю лекцию. В завершение я хочу немножко сказать о письмах Энгельса любимой мамочке в 1871 году. Мамочка — она вдруг вот услышала, что ее любимый вот Фриц — он является одним из руководителей международной террористической организации, который запятнала себя чудовищнейшими преступлениями. И она ему написала письмо, типа вот а чо это такое-то, я вот как-то это... я и не знала!.. А сынок ей ответил: «Ну, понимаешь, мам, действительно, есть такие дураки и негодяи, которые считают, что я, то есть Интернационал, спровоцировал из Лондона революцию во Франции. Это все равно как опять вот ты меня стала обвинять в том, что я спровоцировал теперешнюю ссору между братьями и сестрой по поводу раздела фабрики». А там как раз была такая ссора, и мама просила приехать, чтобы как бы разобраться, из Лондона, а Энгельс говорил, что извини, не могу, потому что это... могут арестовать. Потому что клеветнически утверждают, что якобы Интернационал имеет какое-то отношение к этим чудовищным преступлениям. Вот. А потом он написал, говорит: Ну вот бульварные писаки в Германии негодуют по поводу того что парижские коммунары расстреляли несколько заложников. Так их и пруссаки расстреливали тоже, вот… ну, сожгли несколько дворцов, а чо вот немцы, чо там, не жгли? Тоже жгли. Вот. А то, что они расстреляли вот 40 000 коммунаров, в том числе женщин и детей»? Ну там, в 10 раз он увеличил, да? Ну вот так. Переписка. И конечно в этом смысле вот Маркс и Энгельс, да? Кто лучше, кто хуже? Ну конечно Энгельс, Энгельс — он гораздо хуже Маркса. Маркс — он, ну, такой хитрый, подловатый человек, да? А это вот уже где-то за гранью добра и зла, это сверхчеловек. Такой подловатый сверхчеловек немецкий. И когда Энгельса в самом конце, незадолго до смерти, в самом конце 19 века его спросили: «Ну вот а вы говорите «диктатура пролетариата», а как она будет выглядеть»? Он говорит: «Ну а вот парижская коммуна, вот так и будет выглядеть. Вот все будет точно так». Что, естественно, и... через 20 лет повторилось действительно в России. И конечно, Ленин читал вот эту работу «Гражданская война во Франции», где Маркс издевался над мирной демонстрацией, которую расстреливал, он там просто был вне себя от восторга, и, естественно, расстрелял первым делом мирные демонстрации в защиту учредительного собрания. Все было сделано по готовым лекалам. По готовой схеме.

Ну что же, мы, видите, сегодня с вами продвинулись, (достает фляжечку, отвинчивает крышечку), но конечно, должна быть еще наверное лекция, посвященная завершающей фазе первого Интернационала. Что с ним произошло после вот этого дезавуирования, и после того, как мир понял, или хотя бы стал догадываться, с какой силой он столкнулся? Об этом мы поговорим, наверное, да, отдельно. А теперь, в конце, по традиции — тост. Ну вот там распинался ряженый белорус польского происхождения, который говорил про мужицкую правду. Но правда — она есть, только не мужицкая, мужицкой правда не бывает, это простые люди, которые живут в своем мире, бывает правда интеллектуалов. Вот за эту правду мы выпьем, она действительно возможна. (Выпивает).

Ну что же, до новых встреч, присылайте вопросы, присылайте донат, подписывайтесь на патреон, следите за нашими лекциями, исправляйте наши ошибки, оставайтесь с нами.

До новых встреч!

На экране текст:

Если Вам понравился этот ролик, Вы можете

принять участие в проекте, переведя любые

средства на следующие счета:

• Сбербанк: 4276 3801 3665 0335

• Paypal: https://www.paypal.me/galkovsky

• Яндекс.Деньги: 410017215606874

Вы можете также поддержать канал на патреоне:

https://www.patreon.com/galkovsky

Все средства, полученные таким образом,

расходуются на развитие нашего ютуб-канала.

Спасибо за внимание!