Cher lecteur:Грядущее искупление
Новый рассказ Д.Е. Галковского не имеет традиционного подзаголовка "святочный" и порядкового номера, что, при явной склонности автора к упорядочиванию и систематизации окружающей реальности, намекает на некоторую неординарность текста, выбивающую его из колеи привычного порядка вещей.
В одном из диалогов в старом ЖЖ Галковский как-то заметил, что целью собственного художественного творчества ставит (естественного в числе прочего) провоцирование читателя на выбор, добровольный выбор между принятием неумолимой логики описываемых событий ("взгляд крысы") и возможностью, пусть даже зажатым в угол, сказать "нет" и выйти из навязанного, кажущегося непрошибаемо правильным сценария ("взгляд человека").
Поэтому, читая Галковского, следует постоянно оглядываться и ловить себя на мысли "все верно, так и должно быть", и, если такая мысль появилась, нужно вернуться на шаг назад и поискать пропущенную там развилку.
Не будучи водолазом, скользну по поверхности и отмечу некоторые моменты, показавшиеся мне забавными.
Самое интересное в рассказе, конечно, догадываться о контурах и содержании прекрасного нового мира, который прямо не показан, но предполагается за декорациями, вне Резервуара N 1 (отсылка к ВП N 1 у Оруэлла), бывшей Америки.
Динамика внешнего процесса задана четырьмя относительными датами:
- когда-то ("давно") в анонимной атомной войне погибли США.
- 40 лет назад на фоне публичных массовых аутодафе состоялась первая глобальная высылка человеческого шлака ("бывших людей").
- 30 лет назад в Америку на "Феликсе" прибыл Сол.
- 20 лет назад Резервуар N 1 структурировали Контролёры.
Информации мало, но попробуем все же разобраться что к чему.
Со Штатами более или менее понятно - крах выжившего из ума гегемона при содействии и ко всеобщей радости оставшегося человечества под руководством "каменщиков".
Далее следует кратковременное торжество "каменщиков".
Затем происходит нечто, что можно назвать Всеобщей Игровизацией.
Технология впервые отрабатывается на "плотниках". Суть ее - в сведении человека до уровня юнита из компьютерной игрушки, в идеале - само программирующегося NPC, выполняющего определенный порядок действий в определенное время в рамках некоторого игрового процесса, из которого нельзя выйти, так как любое действие или бездействие оценивается в логике игры.
Психология подобного юнита, входящего в структуру Конгломерата, хорошо описана в "Святочном рассказе N 4".
"Плотники" - как игровая сеть за короткое время подчиняют себе все.
Попытка "окончательного решения вопроса" с "бывшими людьми" - это их осознанное действие. Так они пытаются убрать все потенциальные точки кристаллизации новых игровых сообществ (по религии, половым пристрастиям и т.д.), подобных их структуре, так как сама технология возгонки - очень проста и потому опасна. Для них идеальное подвластное общество - однородная масса абсолютно серых людей, где каждый во всем равен каждому.
На это же этапе идет идеологическая накрутка населения - прошлые "каменщики" хуже зверей.
Собственно простота технологии их и губит. Юнит - не человек. Ему все равно и у него нет обязательств ни перед кем, кроме самой игры. Поэтому "плотники" в какой-то момент дробятся на десятки кланов, истребляя материнский.
Из этого мира воюющих друг с другом Конгломератов по доброй воле ушел Сол. По обе стороны океана царила бесчеловечность, но разного рода. Поступок человека - выбрать более честную сторону. Выбор предоставлялся. Поэтому на "Счастливом" он отправился в новую жизнь.
Структурирование Резервуара N 1 означало повышение его пищевой ценности. Дела в Старом Свете шли, видимо, так хорошо, что на каком-то этапе отброшенная почти в каменный век Америка, населенная полудикарями, стала представлять угрозу, конечно, не сама по себе, а в контексте взаимной войны кланов. Отсюда - введение согласованного всеми института Контроллеров, препятствующего излишней концентрации ресурсов и сил.
Как это часто бывает у Галковского, взгляд в будущее на самом деле во многом проясняет прошлое.
Аналогии очевидны. Америка - это Рим и западная часть империи в результате гражданской войны с подачи восточных друзей пришедшая в полное запустение. Старый Свет - Византия.
Торжество Константинополя на развалинах Рима было не долгим. Там тоже произошла своя Игровизация: партии Ипподрома из императорского прикола стали вдруг силой, их члены - фанатиками, сначала просто, а потом религиозными, ну и понеслось: "синие" стали резать "зеленых", "зеленые" "синих", "синие" позвали "белых", "зеленые" "красных", потом шороху навели "красно-белые".
Контроллеры в этом контексте - это объединенные в ордена (придуманные на Востоке) рыцари (из местных), держатели замков, контролирующие дороги бывшей империи, будущие феодалы.
Из рассказа становится понятно, что имеет в виду Галковский, когда говорит о тотальном господстве Востока над Западом в первой половине загадочной Трубы.
Сол, конечно же, русский. Игра со словом "купина" (ударение, почему не просто куст) возможна только на русском. А имя - прикол.
Дело в том, что если приглядеться, то можно заметить, что безалаберные и рисковые пилоты из серебристого вертолета - русские, русскими же составлялись забавные пароли внутренней линии.
То есть весь внешний мир рассказа - русский, но только отчасти.
Он оказывается справедливым в античном смысле, как роковая неотвратимость заслуженного наказания, но одновременно бесчеловечным, античеловечным, тесным и душным как свидригайловская закоптелая баня с пауками, и в конечном счете - бессмысленным.
Ну, хорошо, вломили гадам, а дальше что?
А дальше ничего. Замкнутая на себя аккуратность Аккуратного.
Поэтому соловское - "я тогда лучше буду евреем в Америке" - выход из бесконечной баньки на свежий воздух. Поступок.
Сцена аутодафе с вдруг узревшим "истину" отцом Битараса безусловно срежиссирована, в ней нет никакой случайности. Только у него во рту не было резинового мяча.
"Плотникам" она нужны была для того, чтобы с одной стороны показать степень фанатизма "каменщиков" (реально не верующих, 99 из 100 которых произнесли бы формулу отречения сразу и без оговорок даже без угрозы костром) для населения ("старорежимные звери"), а с другой - градус собственной упоротости в религиозных вопросах (а мы, когда захотим - еще хуже).
Кроме того это был сигнал всем будущим "бывшим" - вовремя отрекитесь и останетесь живы.
Цифры же 5632 и 216 наводят на мысль, что может это и не папа был вовсе, а кто-то другой, неизвестный, градусом повыше, а Тарасу Тарасовичу просто от ужаса показалось, что это отец его спас, и он всю жизнь в это верил и рассказывал другим какой его папа хороший, почти как бог.
Впрочем, я не силен в "каменщицкой" математике.
Но кто бы ни был этот человек, согласиться сыграть роль в дьявольской пьесе, а потом без запинок исполнить ее, вытерпев муку приближающейся смерти и крикнув то, что надо и когда надо, не забежав вперед - признак большой силы и воли.
Впрочем, и здесь может быть только мираж, ведь мы видели сцену как бы издалека, из крайних рядов, глазами которые заволок ужас, и кричал может быть не человек, а микрофон.
Режиссер спектакля не может полагаться на чужую волю.
То, что Муса становится главой клана после смерти отца, означает отказ от естественного права, потому что вдруг выясняется, что "не в силе бог, а в правде", не в пробойнике и поджигах, а в словах, пусть и косноязычно сказанных.
И "правда" оказывается у Мусы.
Здесь интересна сцена у костра с забежавшим вперед Битарасом.
Битарас все время что-то болтал, но его, сбрендившего старика, никто не слушал. Никто, кроме Мусы, который ухватил и понял суть управления территорией запустения, схему.
Где, кто, что, как.
А со схемой можно работать. И подняться. Горящий куст - свидетель. И папа, кричащий из него слова истины.
Очевидно, что рассказ является пародией на библейскую историю Моисея. Но, как и всегда у Галковского, это не только и не столько пародия.
В контексте концепции Трубы это еще и попытка рационализации кажущегося сейчас абсолютно бессмысленным мифа: как все могло бы быть, если попробовать убрать глухие телефоны.
С другой стороны сам этот миф был только почвой, на которой должно было вырасти нечто другое.
В Православии Неопалимая купина символ не только старозаветной, но и новозаветной истории, прообраз Богородицы.
Поэтому у мертвого мира рассказа, как подсказывает нам Дмитрий Евгеньевич, есть некоторая надежда, очень маленькая, но есть.
